— Неужели вы принимаете мою племянницу за простую крестьянку? — сурово спросил Гвидобальдо. — С чего бы ей хихикать или улыбаться на каждый ваш комплимент? Ваша светлость, она выходит за вас замуж, а все остальное вряд ли имеет какое-то значение.
— Но я хочу, чтобы она хоть немного полюбила меня, — промямлил Джан Мария.
Гвидобальдо глянул на герцога, подумав при этом, что этот бледнолицый, одутловатый толстяк слишком высокого о себе мнения.
— Не сомневаюсь, что так оно и будет, — уверенно заявил он. — Ухаживайте с пылкостью, но не забывая о такте, и разве кто сможет устоять перед вами? Пусть вас не отпугивает скромность, столь приличествующая девушке.
Напутствие Гвидобальдо вдохновило Джана Марию на новые подвиги. Он уже полагал, что холодность Валентины всего лишь завеса, атрибут ее девичьего наряда, предназначенный для сокрытия сердечных устремлений. Умственные способности Джана Марии оставляли желать лучшего, а поэтому он решил, что чем сильнее избегает его Валентина и чем откровеннее выражает свое отвращение при встрече с ним, тем жарче ее любовь. В конце концов герцог пришел в восторг от сих затейливых девичьих причуд.
Всю неделю в Урбино шли своим чередом соколиные и псовые охоты, спектакли, балы, обеды, банкеты. А затем веселье внезапно прекратилось. Из Баббьяно было получено известие о прибытии посла Чезаре Борджа с письмом для Джана Марии. Об этом ему сообщил Фабрицио да Лоди, присовокупив настоятельную просьбу незамедлительно вернуться для переговоров с представителем герцога Валентипо.
Теперь Джан Мария не мог оставить без внимания опасность, исходящую от Борджа, с каждым месяцем расширявшего свои владения, не мог отмахнуться от рекомендаций ближайших советников. Неожиданный приезд посла герцога Валентино — хотя, возможно, и не такой неожиданный, ибо прибыл он аккурат перед заключением союза Баббьяно и Урбино, чтобы помешать достижению соглашения, — изрядно напугал Джана Марию.
И вот Джан Мария, уединившись в отведенных ему во дворце роскошных апартаментах, обсудил печальное известие с двумя дворянами, сопровождавшими его в поездке в Урбино, Альваро де Альваре и Джизмондо Санти. Оба они убеждали герцога последовать совету да Лоди и вернуться в Баббьяно, предварительно договорившись о дате свадьбы.
— Тогда, ваша светлость, — заметил Санти, — вам будет что сказать представителю Валентино.
Спорить Джан Мария не стал. Он поспешил к Гвидобальдо, сообщил о полученных новостях и предложил незамедлительно определить день бракосочетания. Гвидобальдо внимательно его выслушал. Как и многие в Италии, он боялся Чезаре Борджа, а потому стремился к скорейшему созданию союза его противников.
— Все будет, как вы того желаете, — ответил Джану Марии правитель Урбино. — О свадьбе объявим сегодня, чтобы представитель Борджа понял: это дело решенное. Выслушав послание герцога Валентино, постарайтесь дать ответ поуклончивее. И не позднее чем через десять дней возвращайтесь в Урбино. А мы пока будем готовиться к торжествам. Но сперва ступайте к мои по Валентине и расскажите обо всем ей.
Уверенный в успехе, Джан Мария поспешил в покои племянницы Гвидобальдо. Наткнулся на слоняющегося без дела пажа и послал его к монне Валентине испросить аудиенции.
Когда паж открыл дверь, до Джана Марии донесся сочный мужской голос, выводящий любовную песенку под аккомпанемент лютни.
Пение внезапно прекратилось, смолкла и лютня. Появился паж и, отдернув сине-золотистую портьеру, пригласил Джана Марию войти.
Он оказался в комнате, красноречиво свидетельствующей о богатстве и тонком вкусе семейства Монтефельтро. Фрески на потолке, бесценные гобелены на стенах. Над затянутым в алое аналоем серебряное распятие работы знаменитого Аникино из Феррары. Картина кисти Мантеньи, дорогие камеи, хрупкий фарфор, множество книг, цимбалы, которые с интересом разглядывал светловолосый паж, у окна арфа — ее Гвидобальдо привез племяннице из Венеции.
Там-то и увидел Джан Мария монну Валентину в окружении ее подруг, шута Пеппе и полудюжины дворян, придворных мессера Гвидобальдо. Один из них, тот самый Гонзага, что привез монну Валентину из монастыря святой Софьи, в белом, расшитом золотом камзоле, сидел на низком стуле с лютней в руках, и Джан Мария догадался, что именно его голос слышал он, стоя за дверью.
При появлении герцога все встали, за исключением монны Валентины, но не выказали радости, чем в немалой степени охладили пыл Джана Марии. Он приблизился к ним и, запинаясь чуть ли не на каждом слове, попросил оставить их с монной Валентиной наедине. Скорчив страдальческую гримаску, она отпустила дам и кавалеров. Джану Марии пришлось долго ждать, пока последний из них не скрылся за стеклянными дверьми, ведущими на просторную террасу, где в солнечных лучах сверкали струи мраморного фонтана.
— Моя госпожа, — начал Джан Мария, когда они остались вдвоем, — новости, полученные из Баббьяно, требуют моего немедленного отъезда. — И сделал еще один шаг в ее сторону.
То ли скудоумие, то ли ослепившая его любовь помешали Джану Марии увидеть, как блеснули глаза монны Валентины, а на лице отразилось безмерное облегчение.
— Мой господин, — ровным, сдержанным голосом ответила девушка, — мы будем сожалеть о вашем отъезде.
Вот тут герцог проявил себя полным идиотом! Если б он подольше варился в придворном котле, его уши наверняка бы научились отличать слова, за которыми ровным счетом ничего не крылось. Но для него было так непривычно слышать вежливые фразы, а посему едва Валентина закрыла рот, как он упал на колени и схватил своими грубыми руками ее божественные руки.
— Правда? — Взгляд его лучился любовью. — Вы действительно будете сожалеть?
— Ваша светлость, прошу вас, встаньте. — Холодность в ее голосе сменилась тревогой, ибо робкая попытка освободить руки окончилась неудачей.
Она дернула сильнее, но Джан Мария держал ее мертвой хваткой, полагая, что продолжается все та же игра в скромность.
— Господин мой, умоляю вас! — воскликнула Валентина. — Вспомните, где вы находитесь…
— Я останусь здесь до Судного дня, — ответствовал снедаемый любовью герцог, — если только вы не соблаговолите выслушать меня.
— Я вся внимание, мой господин. — Валентина и не пыталась скрыть отвращение, которое вызывал в ней Джан Мария, но тот ничего не замечал. — Только при этом совсем необязательно держать мои руки и стоять на коленях.
— Необязательно? — воскликнул Джан Мария. — Ну что вы, моя госпожа. Наоборот, всем нам, и принцам, и вассалам, иной раз полезно преклонить колени.
— В молитвах, мой господин, да.
— А разве человек не молится девушке, за которой ухаживает? И может ли он найти лучший храм, чем ноги своей дамы?
— Отпустите меня, — Валентина продолжала вырываться. — Ваша светлость утомляет меня и ведет себя нелепо.
— Нелепо? — Его рот открылся, краска залила щеки, маленькие синие глазки злобно сверкнули. На мгновение он застыл, затем поднялся. Отпустил руки Валентины и тут же заключил ее в объятья. — Валентина, — голос Джана Марии дрожал. — Почему вы столь жестоки ко мне?
— Ну что вы, — слабо запротестовала она, отстранив свое лицо подальше от этой толстой, мерзкой физиономии. — Мне не хотелось бы, чтобы ваша светлость выглядел глупо, а вы представить себе не…
— А вы, вы представляете себе, сколь страстно я вас люблю? — прервал ее герцог, сжимая в объятьях.
— Мой господин, вы причиняете мне боль!
— А вы думаете, вы не делаете мне больно? — парировал Джан Мария. — Да как можно сравнить синяк на руке с теми ранами, что наносят мне ваши взгляды? Вы…
Валентина вырвалась и молнией бросилась к двери на террасу, куда вышли ее придворные.
— Валентина! — То был рык зверя, а не оклик кавалера. Джан Мария схватил девушку в охапку и силой затащил обратно в комнату.
Терпение Валентины лопнуло. Никогда не доводилось слышать, чтобы с женщиной, занимающей столь высокое положение, как она, обращались подобным образом. Она не намеревалась высказывать свое презрение герцогу, полагая, что отстоит свободу с помощью дяди. Но Джан Мария, видать, принял ее за прислугу и дал волю рукам. А раз он не понимает, что ей следует выказывать должное уважение, и не знает, что люди благородной крови и хорошего воспитания еще должны обладать и утонченной душой, то и она не желает больше выносить его ухаживания. Снова освободившись из рук герцога, Валентина влепила ему звонкую оплеуху, отчего герцог очутился на полу.