— Ну, например, хорошо ли он выполнял свои обязанности?

— Безусловно.

— И был надежен во всех отношениях?

— Насколько мне известно, во всех.

— Ну а ты, Жискар? Твое мнение?

— Я с другом Джендером никогда не был так близок, как друг Дэниел, а потому мне не следует высказывать какое-либо мнение. Но могу сказать, что, насколько мне известно, доктор Фастольф был неизменно доволен другом Джендером. Он, казалось, был одинаково доволен другом Джендером и другом Дэниелом. Однако, по-моему, моя программа не позволяет мне составлять точные заключения в таких вопросах.

— Ну а с того времени, Дэниел, — сказал Бейли, — когда Джендер перешел в дом мисс Глэдии? Ты продолжал его видеть?

— Нет, партнер Элайдж. Мисс Глэдия держала его у себя в доме. Когда она навещала доктора Фастольфа, он, насколько мне известно, ее не сопровождал. Когда же я сопровождал доктора Фастольфа в дом мисс Глэдии, друга Джендера я не видел ни разу.

Бейли чуть удивился. Он обернулся к Жискару, чтобы задать тот же вопрос, помедлил и пожал плечами. Только пустая трата времени — как указал в их разговоре доктор Фастольф, допрашивать роботов бессмысленно. Они никогда сознательно не сообщат сведения, которые могут повредить человеку, и их нельзя ни запугать, ни подкупить, ни улестить. Прямо лгать они не станут, но будут упрямо, хотя и со всей вежливостью, отделываться пустопорожними ответами.

Да и… может быть… это уже потеряло значение.

Они подходили к дверям Фастольфа, и Бейли почувствовал, как учащается его дыхание. Он был уже твердо убежден, что руки и нижняя губа у него дрожат только из-за холодного ветра.

Солнце уже закатилось, заблестели первые звезды, темнеющее небо приобрело зеленовато-лиловый оттенок, словно по нему разливался синяк. И тут Бейли вошел в дверь — в тепло между светящимися стенами.

Безопасность!

Фастольф приветствовал его словами:

— Вот вы и вернулись, мистер Бейли. Ваш разговор с Глэдией оказался полезным?

— Очень, доктор Фастольф. Возможно даже, что ключ к загадке у меня в руке.

28

Фастольф только вежливо улыбнулся: без удивления, радости или недоверия. Он провел Бейли в столовую, но меньше и уютнее, чем та, в которой они завтракали.

— Мы с вами, мой дорогой мистер Бейли, — сказал Фастольф любезно, — пообедаем вместе без церемоний. Вдвоем. Даже отошлем роботов, если вам так больше нравится. И не станем разговаривать о деле, конечно, если вы сами не захотите.

Бейли промолчал, он в изумлении смотрел на стены. По ним прокатывались волны зеленого сияния — медленно менялась яркость, менялись оттенки, волны вздымались от пола к потолку. Словно колыхались более темные водоросли, мелькали тени. Комната казалась освещенным гротом на дне мелкого морского залива. От этого зрелища кружилась голова. Во всяком случае у Бейли.

Фастольф без труда истолковал выражение на лице Бейли. И сказал:

— Согласен, мистер Бейли, к этому необходимо привыкнуть. Жискар, пригаси освещение стен. Благодарю тебя.

Бейли облегченно вздохнул:

— А я благодарю вас, доктор Фастольф. Не мог бы я зайти в Личную, сэр?

— Разумеется.

— Нельзя ли… — нерешительно начал Бейли. Фастольф засмеялся:

— Там все будет абсолютно обычным, мистер Бейли. Вам будет не на что пожаловаться.

Бейли наклонил голову:

— Благодарю вас от всей души.

Без нестерпимых иллюзий Личная (та же самая, решил он) была тем, чем была, — только роскошнее и удобнее, чем все, какие он когда-либо видел. От земных она отличалась просто до невообразимости: на Земле Личные состояли из бесконечных рядов идентичных кабинок, каждая предназначалась для использования в данное время только одним человеком.

Она просто сверкала гигиенической чистотой. Возможно, верхний молекулярный слой убирался после каждого использования и накладывался новый. Бейли смутно почувствовал, что, если он останется на Авроре подольше, ему уже трудно будет приспособиться к земным толпам, оттеснявшим гигиену и чистоту на задний план, превращая их в недостижимый идеал, который почитают издалека.

И среди этих приспособлений из слоновой кости и золота (несомненно, не настоящей слоновой кости и не настоящего золота), таких сияющих и полированных, Бейли вдруг поймал себя на том, что с содроганием думает о небрежном обмене микроорганизмами на Земле, о богатстве ее инфекций. Не то ли чувствуют космониты? Можно ли их винить за это?

Он тщательно вымыл руки, весело прикасаясь к контрольной пластинке, меняя температуру. И все же эти аврорианцы украшают свои комнаты с неприятной броскостью, навязчиво изображая, будто они живут в общении с природой, хотя одомашнили природу и выдрессировали ее. Или это только вкусы Фастольфа?

Ведь дом Глэдии производит куда более строгое впечатление… Или это потому, что она с Солярии?

Обед оказался сплошным восторгом. Снова, как и за завтраком, ощущение приближения к природе. Блюда были разнообразны и многочисленны, хотя количество каждого отнюдь не поражало изобилием и большинство выдавало, что прежде было частью какого-то растения или животного. А некоторые неудобства — косточки, кусочек хряща, растительное волоконце — уже не внушали Бейли отвращения, как было бы еще вчера, а превращались в забавное приключение.

Начали они с рыбки — очень маленькой, которую полагалось есть целиком со всеми ее внутренними органами, и в первую секунду Бейли счел это еще одним глупым способом барахтаться в Природе с большой буквы. Но по примеру Фастольфа он все-таки проглотил рыбку, ее вкус сразу его покорил. Он никогда ничего подобного не пробовал. Словно вкусовые сосочки были созданы и вставлены ему в язык только сейчас.

Каждое блюдо обладало своими особенностями, иногда странноватыми и не совсем приятными, но он обнаружил, что это не так уж важно. Своеобразие вкуса — букета своеобразных вкусов (по совету Фастольфа он запивал каждое кушанье глотком душистой воды), — вот что имело значение, а не отдельные частности.

Он прилагал все усилия, чтобы есть помедленнее, не сосредоточиваться на еде и не облизывать тарелку. С упорством отчаяния он продолжал следить за Фастольфом, подражать ему и не обращать внимания на насмешливые, хотя и добродушные искорки в глазах своего гостеприимного хозяина.

— Надеюсь, — сказал Фастольф, — вы находите обед съедобным?

— Прекрасным, — сумел выговорить Бейли, не подавившись.

— Прошу вас, не насилуйте себя из пустой вежливости. Не ешьте того, что покажется вам непривычным или неприятным. Я распоряжусь, чтобы второй раз подали то, чем вы остались довольны.

— Спасибо, доктор Фастольф. Все это очень недурно.

— Я рад, что вам нравится.

Хотя Фастольф сам предложил пообедать без роботов, еду подавал робот. (Очевидно, Фастольф так к этому привык, что просто его не замечает, подумал Бейли и промолчал.)

Конечно, робот молчал, а его движения были безупречными. Красивая ливрея казалась заимствованной из исторических гиперволновок. И только внимательно всмотревшись вблизи, удавалось заметить, что практически все это было иллюзией, игрой света, а на самом деле поверхность робота оставалась металлической и только.

— Наружность официанта сделана по эскизу Глэдии? — спросил Бейли.

— Да, — ответил Фастольф, явно довольный. — Как она будет польщена, услышав, что вы узнали ее стиль. Она очень талантлива, не правда ли? Ее роботы приобретают все большую известность, и она заняла очень нужную нишу в аврорианском обществе.

Разговор за обедом лился непринужденно, но никакого значения не имел. У Бейли не возникало желания «говорить о деле»: наоборот, он предпочитал молчать, наслаждаться едой и предоставлять своему подсознанию — или тому, что заменяет активную мысль, — решать, как подойти к вопросу, который теперь представлялся ему ключом к загадке Джендера. Но Фастольф избавил его от этого труда, сказав:

— Да, кстати о Глэдии, мистер Бейли. Могу я спросить, каким образом, отправившись к ней в глубоком отчаянии, вы вернулись просто в радужном настроении и утверждаете, что ключ к этому делу в ваших руках? В доме Глэдии вы узнали что-то новое — и, может быть, неожиданное?