Следовало сознаться, что такое возможно. Пускай женщина почти невесома, она способна проломить череп, если ее хорошо вооружить и если она достаточно озвереет. Бейли знавал женщин-убийц (на Земле, конечно), которые в спокойном состоянии были кроткими, как овечки.

— Что такое цветовые поля, Глэдия?

— Вид искусства.

Бейли припомнил, как отзывался Либич о занятии Глэдии, и кивнул.

— С удовольствием посмотрю.

— Тогда идемте.

Бейли строго придерживался дистанции в шесть футов — она и так была меньше одной трети той, которую требовала Клорисса.

Они вошли в комнату, переполненную светом. Каждый угол сиял огнями всех цветов радуги.

Глэдия с довольным видом собственницы выжидательно взглянула на Бейли. Должно быть, его реакция удовлетворила ее, хотя он не сказал ни слова — только медленно осматривался, стараясь осознать то, что видит. Это ведь был только свет — ничего материального.

В углублениях пьедесталов прятались сгустки света. Живые, ломаные и кривые линии разных цветов срастались в единое целое, сохраняя при этом четкую индивидуальность. Здесь не было и двух работ, которые хотя бы отдаленно походили друг на друга. Бейли, тщательно подбирая слова, спросил:

— Это, очевидно, должно что-то означать?

Глэдия рассмеялась своим приятным грудным смехом.

— Это означает все, что вам угодно. Просто цветовые формы, которые вызывают гнев, счастье, любопытство — словом, то, что чувствовала я, создавая их. Могу сделать одну для вас — что-то вроде портрета. Только скорее всего ничего хорошего не получится — я ведь буду импровизировать.

— Правда можете? Мне было бы очень интересно.

— Хорошо. — Она порхнула к световой фигуре в углу, проскользнула в нескольких дюймах от Бейли и, похоже, не заметила этого.

Тронула что-то на пьедестале, и сияющий мирок беззвучно умер.

— Зачем же? — ахнул Бейли.

— Ничего. Она мне все равно надоела. Сейчас притушу другие, чтобы не отвлекали. — Глэдия открыла дверцу в стене и передвинула реостат. Краски поблекли, став почти невидимыми.

— Разве на это нет робота? Чтобы щелкал выключателем?

— Ну-ка тихо, — нетерпеливо оборвала Глэдия. — Я сюда роботов не пускаю. Здесь только я. — И хмуро посмотрела на него. — Я вас недостаточно хорошо знаю, вот в чем дело.

Она положила руки на гладкую поверхность пьедестала, глядя куда-то в пространство. Все десять пальцев напряженно застыли в ожидании.

Вот один палец шевельнулся, описал полукруг над плоскостью. В воздухе зажглась ярко-желтая линия. Палец отступил на дюйм, и цвет стал чуть менее насыщенным.

— Вот так, пожалуй, — прикинула Глэдия. — Сила, которая не давит.

— Иосафат! — сказал Бейли.

— Вы не обиделись? — Она вскинула обе руки, и желтый зигзаг словно обрел объем и устойчивость.

— Нисколько. Но что же это? Как вы это делаете?

— Трудно объяснить, — задумчиво сказала Глэдия, — тем более что я сама не очень-то понимаю. Говорят, это разновидность оптического обмана. Устанавливаются силовые поля на разных уровнях энергии. Они, собственно, представляют собой экструзию гиперпространства и не обладают свойствами обычного пространства. Человеческий глаз видит различные оттенки света в зависимости от уровня энергии. Цвета и оттенки возникают от тепла моих пальцев, воздействующего на определенные точки пьедестала. Внутри каждого пьедестала размещены чувствительные элементы.

— А если я приложу палец? — Бейли шагнул вперед, и Глэдия посторонилась. Он с опаской приложил палец к пьедесталу и ощутил легкий толчок.

— Смелей, Элайдж. Поднимите палец.

Бейли послушался, и в воздухе, затемнив желтую линию, вырос грязно-серый световой зубец. Бейли резко отдернул палец, и Глэдия засмеялась, но тут же подавила смех.

— Напрасно я смеюсь. Это очень трудно, даже для тех, кто долго обучался. — Она сделала быстрое движение рукой, которого Бейли не уловил; созданный им кошмар исчез, а желтая световая фигура восстановилась в прежней чистоте.

— А вы как научились?

— Просто пробовала — снова и снова. Знаете, это ведь новое искусство, и только один-два человека по-настоящему умеют…

— И вы — лучшая, — провозгласил Бейли. — На Солярии все или единственные, или лучшие, или то и другое вместе.

— Ничего смешного тут нет. Многие мои работы снимаются на пленку. Я устраивала выставки. — Она вздернула подбородок, не скрывая гордости. — Продолжим ваш портрет. — Она снова шевельнула пальцами и создала несколько ломаных линий. Преобладающим цветом был голубой. — Такой мне видится Земля, — сказала она, прикусив губу. — Она всегда представлялась мне голубой. Все эти люди и встречи, встречи, встречи. Наше общение скорее розовое — как вам кажется?

— Иосафат, я не умею представлять себе такие вещи в цвете.

— Да? — рассеянно сказала она. — Вот вы иногда говорите «Иосафат», и это — как лиловый шарик. Как лиловая капелька, потому что срывается всегда неожиданно — кап! Вот так. — И капелька засверкала в центре композиции. — А в завершение — вот. — И Глэдия заключила фигуру в унылый, тусклый грифельно-серый куб. Узор неярко просвечивал сквозь него, будто сквозь тюремные стены.

Бейли стало грустно, словно его самого отгородили от чего-то милого сердцу.

— Зачем вы так?

— Но это же стены вокруг вас. И внутри — то, что мешает вам выйти наружу, держит вас в четырех стенах. Вы там, внутри — разве непонятно?

Бейли понимал, но не одобрял.

— Эти стены не такие уж крепкие, — сказал он. — Сегодня я выходил.

— Правда? И как вы себя чувствовали?

— Как вы при встрече со мной, — Бейли не упустил случая уколоть. — Неприятно, но терпеть можно.

— А вы не хотите выйти сейчас? Погулять со мной?

Бейли чуть было не выпалил: «Иосафат, нет».

— Я еще ни разу не гуляла с живым человеком. Еще светло, и погода хорошая.

Бейли посмотрел на свой портрет.

— А если я пойду, вы уберете это серое?

— Посмотрим на ваше поведение, — улыбнулась она.

И портрет остался в комнате, продолжая держать пленную душу Бейли в серых стенах Города.

Бейли вздрогнул. Его коснулся ветерок, в котором была прохлада.

— Замерзли? — спросила Глэдия.

— Раньше так не было.

— Близится вечер, но ведь пока не холодно. Хотите одеться потеплее? Робот принесет пальто.

— Нет, не надо. — Они пошли вперед по узкой мощеной дорожке. — Это здесь вы гуляли с доктором Либичем?

— О нет. Мы с ним гуляли в полях, где лишь изредка встречаются одинокие роботы и можно слушать природу. Сейчас мы будем держаться поближе к дому, на всякий случай.

— На случай чего?

— Вдруг вы захотите вернуться.

— Или вам надоест мое общество.

— Оно меня не беспокоит, — нервно сказала Глэдия.

Вверху тихо шелестела листва, все кругом заливали желтизна и зелень. Слышались чьи-то тонкие резкие крики, жужжание, и всюду были тени.

Тени особенно занимали Бейли. Одна упала прямо перед ним, точь-в-точь как человек, и принялась жутко подергиваться в такт его шагам, словно передразнивая. Бейли, конечно, слышал о тенях и знал, что это такое, но в ровном, рассеянном свете Городов как-то никогда их не наблюдал.

Он знал, что позади светит солярианское солнце. Он избегал смотреть на него, но знал, что оно там.

Пространство было огромным, пустынным, но Бейли почувствовал, что его тянет туда. Он представил себе, как идет по планете, а вокруг — простор на тысячи миль и световых лет.

Почему мысль об одиночестве так привлекала его? Он не стремился к одиночеству. Ему хотелось на Землю, в тепло и многолюдие Городов.

Но образ Города ускользал от него. Он рисовал себе Нью-Йорк, шум и толпу, но видел мысленным взором тихую, веющую прохладой Солярию.

Бейли невольно сделал несколько шагов к Глэдии и оказался в двух футах от нее, но испуг женщины заставил его опомниться.

— Прошу прощения, — сказал он и попятился.