— Ну и пусть вытаскивают, кому надо! — вознегодовала бабушка, когда крик Цветной Капусты замер на лестнице. — Правила и так никто не выполняет. Это я знаю получше её — она-то ещё ни разу не заперла парадное. А не запирает затем, чтоб самой не выпускать Ковача с Ковачихой. Повадились они к ней ходить в последнее время. И какие у них там дела? Ясно, что тёмные, не то б не таскались сюда по ночам.

— Точно, — подтвердил я, хотя мне было всё равно, какие дела у Цветной Капусты с дядюшкой, дворником в доме, где живёт Йоже.

— Я у них что бельмо на глазу, — продолжала бабушка после недолгого молчания. — Ребята шумят во дворе — я виновата! Валяется на лестнице бумажка — опять меня к ответу. Теперь нашла кнопки. Хочет прогнать меня. Чем я ей мешаю?

Я чувствовал, что на сердце у бабушки лежит тяжёлый камень. Меня он тоже давил. Может, ещё сильней. В тот день я долго не мог заснуть. Как выполнять устав нашего общества, не навлекая на голову моей доброй бабушки новых забот и огорчений? Бабушка тоже не спала. Я слышал, как она ворочается на постели. Подойти бы сейчас к ней и во всём покаяться! Но глаза мои уже стали закрываться.

Большая охота

В воскресенье мы провели первую большую операцию. Чуть не полдня слонялись мы по городу, осматривая стены и заборы, забираясь в подъезды жилых и прочих зданий и даже в коридоры незапертых учреждений.

Все доски и стены на окрестных улицах были очищены от пегасов. Работали мы, разбившись на две группы: П+М и С+К. От Игоря толку было чуть, он едва годился на то, чтоб стоять в дозоре, да и тут при малейшей опасности обращался в бегство, даже не подав мне никакого знака.

Чего я только не перевидал за этот день!

Сколько правил поведения жильцов, сколько разных объявлений! Читать я всё не успевал, и тем не менее кое-что врезалось в память: «Потеряла… Прошу нашедшего… Продается недорого… Кто нашел… Продаю… Футбольный матч… Даю уроки… Сниму комнату… Одинокий пенсионер… участие обязательно… Чиню зонты… Встреча ветеранов войны… района… Дискуссия… Дети, потерявшие во время войны родителей…»

Я, конечно, понимал полезность многих объявлений. И даже подумал о новом параграфе, возбраняющем трогать важные объявления. Но в конечном счете пегасы пересилили. Отказаться от таких экземпляров! Нет уж, дудки!

Три кнопки имели четырёхугольную шляпку, одна — треугольную, были тут и латунные, а некоторые, несомненно, заграничные.

На следующий день Эхма принёс на урок словенского языка чёрную директорскую книгу, и Запятая прочёл нам следующее обращение:

Пока Запятая читал, Эхма грозно оглядывал класс в поисках «виновника», и я сидел как истукан, не смея даже глазом моргнуть.

Когда Эхма, воплощённая угроза, унёс чёрную книгу в соседний класс, лицо Запятой приняло строгое выражение.

— Итак, — сердито сказал он, а глаза его за стёклами больших чёрных очков смотрели так ласково, — в школе завёлся профессиональный собиратель кнопок! Может быть, он среди вас?

Мёртвая тишина. Кровь прихлынула к моему лицу. А у Йоже и у Метода аж и шея стала пунцово-малиновая.

Запятая посмотрел на нас. Потом взял журнал, перелистал его и сказал скорее грустно, нежели сердито:

— А ты, Михец, тоже собиратель, но только колов, что ещё хуже. — И снова поднял голову, обратив на меня свой испытующий взгляд. — Михец, когда ты думаешь покончить со сбором единиц?

Не помню, что я видел, когда встал: наверное, не пегасов и не колы. Надо мной висело что-то бесформенное, тёмное, страшное.

— Скажи мне, почему ты не учишь уроки? Начал ты хорошо, но в последнее время совсем перестал учиться.

— Я учу, товарищ классный руководитель…

— Скоро будет педсовет, а потом — родительское собрание. Пора уже поговорить с твоими родителями.

Голос с девчачьего ряда. Шпелцы:

— У Михеца нет родителей.

— Ах да, это у тебя отец погиб в партизанах, а мать умерла в лагере. Тебя самого немцы долго прятали в каком-то своём приюте. — Голос Запятой звучал отечески. — Живёшь с бабушкой. Верно? Она нашла тебя всего три года назад, а до того ты воспитывался в детском доме. Что ж, придётся до педсовета поговорить с твоей бабушкой. Я посещу её при первой же возможности. Когда она бывает дома?

— Вообще-то редко, ходит по чужим домам мыть полы и стирать, — промямлил я.

— Неважно, я найду её, и мы сообща сделаем из тебя хорошего ученика. Садись!

Я сидел как побитый. Только клочок, который мне передал С. через К., вдохнул в меня капельку жизни. Там было одно слово: «Действует».

Да, действует… Я невольно усмехнулся. Но действует и общество, основанное учителями, — общество по присуждению колов.

Урок словенского языка тянулся до бесконечности. На перемене я немножко отошёл. А Метод и Йоже были просто в восторге.

— Видел? Сам директор взялся за дело! — ухмыльнулся Метод.

— Ничего он не узнает, — выпятил грудь Йоже.

— Это уж точно, — подтвердил я, расхрабрившись.

На уроке латинского языка я опять получил послание от С.:

К. уже выразил своё согласие, я тоже согласился, хотя и не понял замысла секретаря. Просто я не мог допустить, чтоб секретарь и кассир превзошли самого председателя в своём революционном порыве. На состоявшемся после обеда чрезвычайном заседании С. всё объяснил.

— Я вырежу на дощечке сокращённое название нашего общества. Эту печать мы будем ставить на каждую бумажку. Пусть знают, что кнопки вытаскивает организация, а не какой-то там злоумышленник.

— Тайная организация! — поправил кассир секретаря.

— Вот здорово! — воодушевился Игорь. — Что-то похожее я видел на днях в одном американском фильме.

— Так поступают все тайные организации, — авторитетно заявил я, будто и взаправду зубы на том проел.

— Тогда я предлагаю приостановить операции до тех пор, пока не сделаем печать и не раздобудем подушечку и чернила.

— Я за красный цвет, — выпалил я, полагая, что как председатель должен хоть здесь сказать свое слово. — Учителя ставят единицы красным карандашом, поэтому…

— Принято! — крикнули разом секретарь и кассир, обрывая мою мысль где-то на полпути.

Ровно три дня ушло на обзаведение. Теперь у каждого было по куску дерева с вырезанным на нём нашим знаком, красная подушечка и красные чернила.

В тот же день на школьном дворе валялось восемь объявлений, и на всех в нижнем правом углу стояли три буквы — ПГЦ. Этот знак появился и в подъездах пяти домов, включая и жёлтый дом, и в некоторых других местах. А в наших коробках возросло поголовье пегасов.

Назавтра в школе только и говорили, что о нашем подвиге.

— Что скажешь, Михец? — спросил меня мой сосед Борут, сын коменданта города. — По-моему, просто блестяще. Так делали наши во время оккупации. Срывали фашистские листовки и объявления и ставили на них знак ФО[4]. Только что значит ПГЦ? Какая-нибудь боевая организация?

— Понятия не имею, — пожал я плечами, а самого так и подмывало выпятить грудь и гордо объявить: «Я руководитель подполья в нашей гимназии! Я председатель ПГЦ!»

— Ну и ну! — вздыхала напуганная Метка с первой парты. — Все мы получим на орехи, если найдут виновника! И кто только этим занимается? Как ты думаешь, Михец?

— Где уж там мне знать, если ты, всезнайка, и без пяти минут отличница, не знаешь.

Шпелца, к моей радости, бегала по классу, хлопала в ладоши и приговаривала:

— Значит, есть ещё герои на этом свете!

Класс разделился на два враждующих лагеря. Один восхищался действиями нашего тайного общества, второй, числом поменьше, давал волю гневу и возмущению. Метод, Йоже и я поначалу держали нейтралитет, не поддаваясь ни на какие провокации с обеих сторон, но вскоре скумекали, что нам тоже лучше разделиться. Мы с Йоже примкнули к меньшинству, где были и будущие отличники, Метод — к большинству. На третьей переменке мы по-настоящему вошли в роль.