— А вы ей пока ничего не говорите,— сказал Алеша.— Юна ведь приедет в Зареченск?

Тетя Стеша ответила, что директор обещал подвезти ее туда на днях, когда поедет в Москву.

— Ну вот,— сказал Алеша,— и Наталья Алексеевна ее навестит. Наталья Алексеевна очень понравится вашей ма­ме. Увидите!

ОПЕРАЦИЯ

На следующий день рано-рано утром прибежал к нам Федя, был он красный, дышал часто, с каким-то свистом, до того запыхался. Он даже забыл поздороваться, он сразу выпалил:

— Мамка велела передать, что наша бабушка завтра к вечеру сюда приедет, приходите, Наталья Алексеевна, по­глядеть на нее, в больницу-то нашу бабку на аркане не за­тащишь. Мы ей не говорим, что к ней доктор придет, а то она и сюда не поедет.

Федя вынул из кармана какую-то бумажку, быстро про­читал, что на ней написано, и сказал:

— Это мне мамка тут написала, чтоб я вдруг чего не забыл. Ничего я не забыл, все передал, теперь обратно побегу, футбол у нас нынче, наш совхоз тут с одной командой играть будет.

Утром Федя опять пришел к нам. На нем была голубая тенниска, длинные новые штаны, а волосы он, наверно, как наша Галка, сначала намочил, потом зачесал, и они у него лежали, как приклеенные.

Галка засмеялась и спросила его:

— Чего это ты сегодня расфуфырился?

Но он на Галку даже не глянул, он сказал бабе Нате, что бабушка Анисья уже здесь, в зареченском своем доме, и можно к ней прийти. Потом про футбол: что их совхоз вчера победил с разгромным счетом. Баба Ната за футбол не болела, она у нас болела за шахматы, хотя сама в шахматы не играла. Но она все-таки сказала Федьке, что поздравляет его с победой, потому что уж он-то, конечно, болел за свою совхозную команду.

Федя ушел. Баба Ната сняла с полки маленький чемо­данчик, она всегда брала его с собой в Москву, и сказала нам:

— Ведите меня к вашей бабушке, посмотрим, что за бе­да у нее случилась.

На лугу уже было много ребят. Зойка увидела нас и подняла крик:

— Харьковские к бабке Анисье докторшу ведут!

Бабушка Анисья сидела у окошка и что-то вязала. Вязала, наверно, тоже наизусть, но быстро. Баба Ната села напротив нее, наклонилась к ней близко, взяла за ру­ку и сказала веселым голосом:

— Сейчас мы с вами немножко посекретничаем, потом я вас посмотрю, настольная лампа, я вижу, у вас есть, а все остальное я прихватила с собой.

Если бы меня сейчас спросили, чего мне больше всего хочется, я бы ответила: чтобы баба Ната нас не прогоняла, ведь я никогда не видела, как она осматривает своих боль­ных. А больше всего-всего я, конечно, хотела, чтоб она вы­лечила бабушку Анисью. Первое мое желание исполнилось: баба Ната нас не прогнала. Мы сидели тихонько, мы даже моргнуть боялись. И все ребята, которые уселись прямо на траву возле дома, молчали, даже горластую Зойку не было слышно.

А вот бабушка Анисья все говорила и говорила. О том, что у нее только один глаз вовсе от рук отбился, а другой хоть маленько, но еще видит. Потом о зяте, о дочери, о Колятке, которые уж очень о ней заботятся.

— Вот и все,— сказала, наконец, баба Ната.— Ну так как, Анисья Ермолаевна, согласны вы у нас в больнице по­лечиться?

— Это в твоей, что ли? — спросила бабушка Анисья.— Где, стало быть, ты служишь?

Баба Ната весело рассмеялась и ответила:

— В моей, голубушка, где я служу.

— Ежели в твоей, то я согласна,— громко сказала ба­бушка Анисья и шлепнула ладонью по столу:—Уж куда ни шло, как говорится, попыток не убыток. Только ты ме­ня вот что, зря-то не обнадеживай, я ведь уже всякому горю в глаза глядела, ты мне давай безо всякой хитрости говори: надеешься меня из беды-то вызволить, всей моей семье облегченье сделать?

— Надеюсь! — тоже громко ответила баба Ната и тоже ударила ладонью по столу...

— Я ведь не о себе тужу,— сказала опять бабушка Анисья,— за дочку мою, за зятя, за внуков душа у меня болит, уж больно много им со мной хлопот.

В больницу бабушку Анисью отвез директор совхоза на машине. С ними ездила и тетя Стеша и Колятка с Федей. А через три дня баба Ната сказала нам:

— Ну, вот, сделала я нашей бабушке Анисье опера­цию.

Тут мы стали спрашивать, очень ли ей было больно да как она себя чувствует. Баба Ната ответила, что больно ей не было и чувствует она себя сносно. Но все-таки придется с ней понянчиться.

Как баба Ната гладит своих больных, мама нам с Гал­кой уже объясняла. Баба Ната подходит к ним, спрашива­ет, как они себя чувствуют, просит их не волноваться. Но когда она сказала нам, что с бабушкой Анисьей придется понянчиться, мы подумали, что она шутит. Но, оказывает­ся, баба Ната не шутила. Она у нас молодец, она никогда не говорит, как часто говорят детям взрослые: «Много бу­дете знать — скоро состаритесь». Она никогда не говорит, что мы чего-то не поймем, она нам объясняет. И тут объ­яснила:

— Понимаете, девочки, даже когда операция проходит отлично, очень важно еще вынянчить больного после опе­рации. А бабушка Анисья хуже малого ребенка. Ей велят лежать спокойно на спине и выздоравливать. А она гово­рит, что сроду спала на боку и никакого вреда ее здоровью от этого не было. И все норовит повернуться на бок, а этого, ну, ни в коем случае нельзя делать.

— Но есть же сестры,— сказала мама.— Неужели они не могут за ней последить. У тебя у самой вон какие уста­лые глаза.

— Ничего, это пройдет, усталость не болезнь,— ответила баба Ната.— Уж ночи две мне придется побыть в городе. Потом снимем бабушке Анисье повязку да посмотрим, чем она нас порадует.

— Потом приедет Светлана Николаевна с Катюшей,— сказала мама,— и опять ты будешь без отдыха.

— Да вот не едут они что-то,— ответила баба Ната.— Просто не пойму, в чем дело.

СТАРАЯ ЗНАКОМАЯ

Баба Ната вынянчивала бабушку Анисью. Дед хлопотал о новом доме для своего института и тоже не приезжал на дачу.

Я спала в большой комнате, а Галка с мамой на терра­се. Мама говорит про бабу Нату, что она не только поку­пает ненужные вещи, но еще вечно придумывает для себя всякие неудобства, даже за столом сидит на кончике сту­ла и немножко боком. Что она совершенно не умеет отды­хать и по ночам спит одним только глазом. Мама очень любит бабу Нату, вечно за нее волнуется и часто называет ее, как маленькую: «Зайчик».

В то утро я проснулась рано и стала думать, о чем бы мне таком интересном... подумать. Книжку мама от меня спрятала, потому что, если бы не спрятала, я бы вчера вечером зажгла свет и долго-долго читала бы. Я так и не решила, о чем буду думать, и стала смотреть в окно.

Нет, не всегда баба Ната устраивает для себя неудоб­ства. Кровать у нее, правда, такая высокая, что Галка взби­рается на нее только с маленькой скамейки. Зато стоит эта кровать напротив широкого окна. И окно это никогда не закрывается, ни днем, ни ночью.

Я смотрю на березы, они растут так близко, что можно прямо из окна поздороваться с ними за... ветку. Они высо­кие и тонкие, потому что посажены часто, вот и тянутся и тянутся изо всех сил, чтобы хоть верхушками погреться на солнце. Зато даже в очень сильный ветер, даже когда гроза с ураганом, им не так страшно, потому что они поддержи­вают, защищают друг друга. А сегодня им совсем хорошо. Ветра нет, на небе ни одного перышка. И солнце. Я смотрю, и мне кажется, что окно — это рама, а все, что за окном,— картина. И мне хорошо! Сегодня мы опять повезем Дмит­рия Ивановича на просеку и он будет нам рассказывать про войну. Он обещал. И еще сегодня, наверно, приедут дед Володя с бабой Натой. Может быть, бабушке Анисье уже сняли повязку и она видит, а дед Володя выхлопотал для своего института еще один дом. Хорошо бы!

Я прислушалась. Мама с Галкой еще спят, я в папу, мы с ним утром любим пошебаршить. За это нам с ним от ма­мы влетает. Я опять стала смотреть в окно и вдруг услы­шала: «Тцок, тцок, тцок...» И тут же увидела белку. Она растянулась на стволе самой ближней к окну березы голо­вой вниз и смотрела прямо на меня своими блестящими глазками-бусинками. Мне сразу стало зябко, по спине от радости забегали мурашки. Я скорее хотела рассмотреть ее — наша она или нет. Шубка у нее уже летняя, рыжень­кая, хвост пушистый, нарядный, уши черненькие, длинные, торчат, как два перышка. Все как у нашей. Вот она подняла свою мордочку, смешно подергала носом, будто принюхивалась к чему-то. И наша так подергивала носом. Теперь она смотрела не на меня, а на соседнюю березу, наверно, выбирала, на какую ветку прыгнуть. Я испугалась, что вот сейчас с ветки на ветку упрыгает она и никто даже не по­верит мне, что я ее видела. Она прыгнула на одну совсем тонкую пушистую ветку, покачалась на ней и — хоп! — на другую. Перебралась по ней почти к самому стволу, села на задние лапки, а передние подняла. Так служат дресси­рованные собаки, кошки. Так выклянчивала у меня орехи наша Соня. Но, может, другие белки такие же попрашай-ки. В прошлом году нам казалось, что она отзывается на имя, которым мы ее назвали. А почему бы и нет, вон в уголке Дурова один ворон даже говорить умеет. А белка разве глупее ворона? Я позвала тихонько: