К этому времени отношение Михаила Васильевича к правящему монарху успело кардинально измениться. На смену добродушной фразе «С ним мы спелись» постепенно начало приходить понимание того, что человек, находящийся во главе России, не может руководить гигантской страной, ведущей страшную войну. Мало-помалу Алексеев стал воспринимать Верховного главнокомандующего чуть ли не как помеху в своей работе. М.К. Лемке, наблюдавший М.В. Алексеева в Ставке, свидетельствовал: «Царь немало мешает ему в разработке стратегической стороны войны и внутренней организации армии, но кое-что М.В. удается отстоять от “вечного полковника”… Многое Алексеев делает и явочным порядком, т. е. докладывает царю уже о свершившемся факте, и поневоле получает одобрение — иногда с гримасой, иногда без нее. Иное дело личный состав: здесь царь имеет свои определенные мнения, симпатии и антипатии и сплошь и рядом решительно напоминает, что назначениями хочет ведать сам. Разумеется, такое вмешательство в значительной мере мешает и меняет все дело, всю мысль, а результаты получаются плачевные. Алексеев понимает, что при царе как при главнокомандующем он не может рисковать, так как неудача задуманного им риска сделает ответственным за него самого царя. Последнее время Николай становится особенно упрям и подозрителен».

Эмоции, владевшие М.В. Алексеевым, явственно слышны в его отзыве о Николае II, сделанном 30 октября 1916 года: «Ну, что можно сделать с этим ребенком! Пляшет над пропастью и… спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев, Питирим…» Здесь и раздражение, и гнев, и разочарование, и желание исправить ситуацию… Алексеев не раз пытался «достучаться» до императора, причем в весьма резких и откровенных выражениях («Ваше дряхлое, дряблое, неразумное и нечестное правительство ведет Россию к погибели»), но никакой реакции не дождался. Перед Михаилом Васильевичем встал нелегкий выбор: оставаться верноподданным и мириться с тем, что, по его мнению, вело страну к краху, или же изменить присяге и стать участником заговора. Судя по тому, как развивались последующие события, Алексеев свой выбор сделал, хотя до определенного периода предпринимал все усилия, чтобы сохранить хотя бы видимость лояльности к императору.

В 2003 году историком О.Р. Айрапетовым были опубликованы записи, сделанные М.В. Алексеевым для себя. В них военачальник попытался составить психологический портрет Николая II. Эти записи чрезвычайно важны для понимания того, как Алексеев относился к императору в последние месяцы его царствования…

«N человек пассивных качеств и лишенный энергии. Ему недостает смелости и доверия, чтобы искать достойного человека. Приходится постоянно опасаться, чтобы влияния над ним не захватил кто-либо назойливый и развязный. Слишком доверяет чужим побуждениям, он не доверяет достаточно своему уму и сердцу.

Притворство и неискренность. Что положило начало этому? Она — неискренность — развивалась все больше, пока не сделалась господствующей чертой характера.

Ум. Ему не хватает силы ума, чтобы настойчиво искать правду; твердости, чтобы осуществить свои решения, несмотря на все препятствия, и сгибать волю несогласных. Его доброта вырождается в слабость, и она принуждает прибегать к хитрости и лукавству, чтобы приводить в исполнение свои намерения. Ему, быть может, вообще не хватает глубокого чувства и способности к продолжительным привязанностям.

Боязнь воли. Несчастная привычка держаться настороже. Атрофия воли.

Воля покоряет у него всё.

Умение владеть собою, командовать своими настроениями.

Искусство властвовать над людьми.

Чувствительное сердце.

У него было слабо то, что делает человека ярким и сильным.

В его поступках не было логики, которая всегда проникает в поступки цельного человека.

Жертва постоянных колебаний и не покидавшей его нерешительности.

Скрытность, лицемерие. Люди, хорошо его знающие, боятся ему довериться.

Беспорывистость духа. Он был лишен и характера, и настоящего темперамента. Он не был натурой творческой. Выдумка туго вынашивалась у него.

Душевные силы охотно устремлялись на мелкое. Он не был способен от мелкого подняться к великому. Не умел отдаться целиком, без оглядки какому-нибудь чувству. Не было такой идеи, не было такого ощущения, которые владели бы им когда-нибудь всецело.

Вместо упорного характера — самолюбие, вместо воли — упрямство, вместо честолюбия — тщеславие и зависть. Любил лесть, помнил зло и обиды.

Как у всех некрупных людей, у него было особого рода самолюбие, какое-то неспокойное, насторожившееся. Его задевал всякий пустяк. Ему наносила раны всякая обида, и нелегко заживали эти раны.

Эгоизм вырабатывает недоверие; презрение и ненависть к людям, презрительность и завистливость.

Была ли горячая любовь к Родине?

Началась полоса поражений, а за нею пришел финансовый крах. Становилось ясно, что не только потерпело банкротство данное правительство, но что разлагается само государство… Тем бесспорно, что обычными средствами помочь нельзя».

Итак, осознав, что Российская империя «разлагается» и что главным виновником этого разложения является глава государства, Алексеев следом за этим пришел к выводу, что «обычными средствами» исправить ситуацию невозможно. Но какие «необычные средства» он собирался использовать в таком случае?.. Точного ответа на этот вопрос нет, как не можем мы и сказать, когда именно М.В. Алексеев впервые задумался о себе как о потенциальном политическом деятеле. Возможно, это произошло в тот момент, когда великий князь Николай Николаевич поделился с ним своей догадкой о причинах отстранения с поста Верховного главнокомандующего; возможно, когда Алексеев впервые осознал, какая реальная власть сосредоточена в его руках. Безусловно, оказывали на начальника штаба Ставки сильное влияние и его ближайшие сотрудники, в особенности генерал В.Е. Борисов, щеголявший в Ставке своим «демократизмом» и даже к царскому столу не выходивший из «принципиальных соображений». Интересна в этом смысле дневниковая запись М.К. Лемке, сделанная 9 ноября 1915 года: «Вчера Пустовойтенко сказал мне: “Я уверен, что в конце концов Алексеев будет просто диктатором”. Не думаю, чтобы это было обронено так себе. Очевидно, что-то зреет, что-то дает основание предполагать такой исход… Недаром есть такие приезжающие, о цели появления которых ничего не удается узнать, а часто даже и фамилий их не установишь… Да, около Алексеева есть несколько человек, которые исполнят каждое его приказание, включительно до ареста в могилевском дворце… Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли около набитого дурака и мерзавца». В этом фрагменте М.К. Лемке сильно «забежал вперед», но атмосферу зреющего в Ставке заговора он вряд ли выдумал. А ведь это еще ноябрь 1915-го, и Алексеев возглавляет штаб Верховного всего-навсего два месяца!..

А через год о заговоре, в котором был задействован Алексеев, разговоры шли уже далеко за пределами Ставки. В него так или иначе были посвящены все высшие военачальники России — некоторые разделяли цели заговорщиков, некоторые полностью контролировались их окружением. Как пишет в «Истории Русской армии» А.А. Керсновский, «на Северном фронте генерал Рузский — целиком во власти Юрия Данилова и Бонч-Бруевича — перешел в стан заговорщиков. На Западном фронте лояльный генерал Эверт и его начальник штаба незначительный генерал Квецинский зорко опекались генерал-квартирмейстером Лебедевым… Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов затаил в душе горькую обиду на Государя, оставившего без награды его знаменитое наступление. Заговорщикам не пришлось его долго упрашивать. На новоучрежденном Румынском фронте генерал Сахаров был в плену у своего штаба. Наместник на Кавказе великий князь Николай Николаевич находился в большой и плохо скрытой вражде к Государю и Государыне. Участие в заговоре он, однако, отклонил, предпочитая занять выжидательную позицию».