Время поступления Корнилова в училище, как писал современник, было эпохой «самой черной реакции. Место благородного Д.А. Милютина занял… ограниченный П.С. Ванновский, установивший на артиллерию и на науку вообще крайне обскурантский взгляд… Узкий формализм, война против независимой мысли, борьба с гуманитарными идеями, слепая муштра вводились везде, и особенно в военной школе, как спасительное лекарство против свободомыслия предшествующей эпохи 60—70-х годов»^{35}.

С первых дней пребывания в училище Корнилов и прибывшие с ним кадеты-земляки увидели разницу между укладом жизни в кадетском корпусе и училище, в провинциальном Омске и столичном Петербурге. Кадеты перестали быть детьми. Начиналась новая, взрослая жизнь. В училище никто не заставлял в назначенный час готовить уроки, надо было лишь «отбыть» назначенные лекции и строевые занятия, два раза в неделю сдать вечерние «репетиции» (своего рода промежуточный экзамен), а остальное время предоставлялось самому себе. Как «тратить» это время, юнкер должен был решать сам — сходить ли в увольнение или же усваивать учебную программу. А. Марков, уже в эмиграции, вспоминал, что «михайловцы и обстановка их училища произвели… впечатление настоящего храма науки, а… давние товарищи по классу приобрели скорее вид ученых, нежели легкомысленных юнкеров. Чувствовалось, что училище живет серьезной трудовой жизнью и в нем нет места показной стороне»^{36}.

С первых дней пребывания в училище юнкера старших курсов начинали приобщать вновь прибывших к обычаям и негласным правилам. Юнкера младшего курса получали название «сугубые звери» и поступали по строевой части в полное распоряжение старшего курса. Приказы так называемых «благородных офицеров» (старшекурсников) должны были исполняться без промедления и беспрекословно. Так, при появлении в помещении любого юнкера старшего курса «звери» должны были вскакивать и становиться «смирно» до получения разрешения сесть. Данная «традиция» приучала видеть начальство в каждом старшем, что продолжалось затем и во время дальнейшей службы в строевых частях. Считалось, что это давало «правильное понятие о дисциплине», так как невнимание к старшему в училище «легко приучало к недостаточному вниманию к старшим вообще»^{37}. Однако, согласно обычаям, старшекурсники не имели права «задевать личного самолюбия “молодого”. Последний был обязан выполнить все то, что выполняли до него юнкера младшего курса из поколения в поколение. Но имел право обжаловать в корнетский комитет то, в чем можно усмотреть “издевательство над личностью”, а не сугубым званием зверя. “Корнеты”, например, не имели права с неуважением дотронуться хотя бы пальцем до юнкера младшего курса, уж не говоря об оскорблении. Это правило никогда не нарушалось ни при каких обстоятельствах. Немыслимы были и столкновения юнкеров младшего курса между собой с применением кулачной расправы или оскорбления; в подобных случаях обе стороны подлежали немедленному отчислению из училища независимо от обстоятельств, вызвавших столкновение»^{38}.

Обладавший способностями к различным наукам, в первую очередь к математике, трудолюбивый и скромный, Корнилов почти сразу же снискал уважение товарищей. Неоднократно они обращались к нему как к третейскому судье, а при общих выступлениях юнкеров делегатом к начальству выбирали всегда его. Гордый юнкер Корнилов мог постоять и за себя. Однажды один из курсовых офицеров позволил себе обидную бестактность по отношению к нему и получил должный отпор. Взбешенный офицер сделал движение, но внешне спокойный Корнилов положил руку на эфес шашки. Увидевший это начальник училища генерал Чернявский поспешно отозвал офицера в сторону. И только признанная всеми талантливость юнкера Корнилова и всеобщее уважение спасли его от суда и увольнения из училища. Однако с этого времени и до окончания училища за поведение юнкеру Корнилову ставили неудовлетворительные баллы^{39}, и только «благородный Чернявский в самом конце добился 11 баллов»^{40}. В аттестации, составленной в последний год пребывания в училище, можно прочитать, что он «тих, скромен, добр, трудолюбив, послушен, исполнителен, приветлив, но вследствие недостаточной воспитанности кажется грубоватым и может показаться даже резким, что нельзя приписать его недисциплинированности. Будучи очень самолюбивым, любознательным, серьезно относится к наукам и военному делу, он обещает быть хорошим офицером. Дисциплинарных взысканий не было»^{41}.

Военные училища давали своим выпускникам профессиональную квалификацию очень высокого уровня. Однако гуманитарная составляющая была представлена в военном образовании гораздо слабее. Много позже журналисты пытались узнать у адъютанта Корнилова Хаджиева кто из русских художников, писателей и поэтов нравился покойному генералу. По словам Хаджиева, Корнилов «не думал о них, так как не позволяло время»^{42}. Дело было, конечно, не в этом. Обстановка, в которой прошли детские годы Корнилова, не могла зародить в нем любовь к книге или музыке (хотя народные песни слушать он любил). В этом нет ничего порочного, но определенная узость знаний в последующем стала серьезной помехой для Корнилова, когда ему пришлось от вопросов сугубо военных переходить к проблемам политическим.

В 1892 году Корнилов успешно заканчивает училище по первому разряду (11,46 балла) и получает назначение в Туркестанскую артиллерийскую бригаду. После месячного отдыха, проведенного у родителей, в сентябре того же года он прибывает в Ташкент, в управление бригады, где и получает назначение в Пятую батарею. Для большинства офицеров, получивших назначение в Туркестан, это был путь в тупик. Но только не для энергичного и инициативного подпоручика Корнилова, к тому же уроженца этих мест. Здесь Лавр Георгиевич, отдавая должное службе, усиленно продолжает заниматься самообразованием, изучает «туземные» языки, бегает по урокам ради заработка, помогая материально нуждающейся семье отца. В то же самое время он, сверх обычной службы, занимается просвещением солдат, которых любил и которые отвечали ему взаимностью.

Через три года Корнилов добивается права сдавать вступительные экзамены в Академию Генерального штаба. До поступления в Академию необходимо было «держать» предварительные испытания в штабе округа. Весной 1895 года в Ташкент на испытания прибыли двенадцать офицеров. Только пять прошли предварительный отбор. Среди них был и Корнилов. В июле 1895 года командующий войсками Туркестанского военного округа подписал приказ, согласно которому офицеры отправлялись в Петербург для подготовки и сдачи вступительных экзаменов в Академию.

АКАДЕМИЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА

Академия Генерального штаба была образована в 1830 году, когда был утвержден разработанный генерал-квартирмейстером Нейдгартом «Устав Военной академии». Целью Академии являлось «образование офицеров для службы в Генеральном штабе и распространение военных познаний»^{43}, кроме того, с 1854 года на Академии лежала еще «обязанность образовывать деятелей и руководителей для государственных геодезических работ и съемок»^{44}. За пятьдесят лет существования Академии поступить в нее пыталось 3322 офицера, из которых 2088 были приняты (не считая геодезического отделения), а закончили ее только 1274.^{45} Так, например, в 1832 году из 39 желающих обучаться в Академии Генерального штаба было принято 27, в 1862 году принято 77 из 144 поступавших, а в 1880-м — 125 из 215.^{46} А.И. Деникин вспоминал, что «мытарства готовящихся в Академию начинались с экзаменов при окружных штабах. Просеивание этих контингентов выражалось такими приблизительно цифрами: держало экзамен при округах 1500 офицеров; в Академию на экзамены являлось 400—550; поступало 140—150; на дополнительный курс (3-й) переходило 100; причислялось к Генеральному штабу 50. То есть, другими словами, от отсеивания оставалось всего 3,3%»^{47}.