Для Корнилова же это стало настоящим шоком. Выходило, что правительство, которому он подчинялся и готов был сохранять верность, включает в себя прямых или косвенных агентов врага. Из разговора с Савинковым уже после заседания он понял, что тот имеет в виду министра земледелия эсера В.М. Чернова. Видимо, какие-то основания для подозрений у Савинкова были. Среди старых знакомых Чернова по эмиграции действительно был некий А.Е. Цивин, работавший на германскую разведку{294}. Но дело даже не в том, сколь много информации немцы получили благодаря этому источнику (скорее всего, очень немного). После того, что произошло, Корнилов не мог доверять центральной власти. Можно сказать, что этот мелкий эпизод стал для него очередным шагом по пути к противостоянию правительству Керенского.
В ту же ночь Корнилов отбыл обратно в Могилев. Савинков, по-прежнему не оставивший надежды на успех начатой им игры, оставался в Петрограде. Рассуждения о политической игре чаще всего подразумевают наличие неких низменных, или, во всяком случае, корыстных целей. Савинков, безусловно, был человеком честолюбивым, но в данном случае его поведение объяснялось иным, нежели вульгарным стремлением к власти. Мы говорим об игре только потому, что методы, использовавшиеся Савинковым, очень напоминали классический набор интриг. Но он по-другому просто не умел, к интригам и многоходовым комбинациям его приучила долголетняя карьера подпольщика. Конечная неудача Савинкова стала еще одним подтверждением того, что негодные средства могут погубить самую благую цель.
В те дни Савинков почти ежедневно бывал в доме у супругов Д.С. Мережковского и 3. Н. Гиппиус. Похоже, что ему нужно было выговориться, излить душу кому-то, кому он доверял. В дневниках Зинаиды Гиппиус зафиксированы подробные рассказы Савинкова, позволяющие выяснить суть задуманного им. Савинкова не меньше других волновала нараставшая в стране анархия и большевистская угроза. Выход из создавшегося положения он видел в соединении авторитета Керенского и Корнилова. Корнилов должен был обеспечить опору в войсках, стать залогом возрождения армии. Участие Керенского служило бы гарантией сохранения демократии и свободы. Свою задачу Савинков видел в том, чтобы обеспечить их сотрудничество. Комбинация «двух К» в этом случае превращалась в «ККС», и это, пожалуй, единственное, в чем проявилось честолюбие Савинкова.
Заставить двух таких разных людей протянуть друг другу руки было делом не простым. Савинков это понимал. «Корнилов — честный и прямой солдат… Он любит свободу, это я знаю совершенно точно. Но Россия для него первое, свобода — второе. Как для Керенского, свобода, революция — первое, Россия — второе». Савинков был готов и к тому, что Корнилов захочет пойти один. В этом случае он заранее заявлял, что останется с Керенским. «Я, конечно, не останусь с Корниловым. Я без Керенского в него не верю… Но я не верю, что и Керенский один спасет Россию и свободу; ничего он не спасет»{295}. В этом было главное слабое место задуманного Савинковым. Прежде чем заставить Корнилова и Керенского доверять друг другу, он должен был сделать так, чтобы они доверяли ему самому.
Между тем Керенский все больше разочаровывался и в Корнилове, и в Савинкове. Это разочарование было совершенно неизбежным, так как Керенский (и мы уже об этом писали) абсолютно не умел выбирать сотрудников. От каждого из них он ждал, что тот будет «верным слугой» и не больше. Это срабатывало в отношении юных поклонников обоего пола. Когда же речь шла о людях с самостоятельными амбициями, все быстро заканчивалось испорченными отношениями.
Буквально на следующий день после отъезда Корнилова в «Известиях» Петроградского Совета появились обширные отрывки из привезенной им записки. Савинков клялся в том, что из военного министерства такой утечки быть не могло. Оставалось предположить, что информация просочилась из канцелярии министра-председателя и, возможно, не без его ведома. Левая пресса мгновенно подняла шум по поводу попытки установления военной диктатуры. Имя Корнилова склоняли на все лады, прямо обвиняя его в «контрреволюции».
В такой ситуации Керенский, апеллируя к общественным настроениям, мог потребовать отставки Корнилова. Похоже, что дело к этому и шло. Как раз в это время полковник Барановский сообщил Филоненко под большим секретом, что Керенский все больше склоняется к кандидатуре генерала Черемисова{296}. Несколько дней спустя Барановский выехал в Киев, для того чтобы навестить больного отца, но по дороге почему-то задержался в Могилеве. Поскольку речь шла о родственнике и ближайшем сотруднике Керенского, это было воспринято как инспекторская проверка. Позднее на допросе по «делу Корнилова» Керенский уклонился от уточнения причин поездки Барановского в Ставку. Он лишь намекнул на то, что у него были какие-то сведения об антиправительственных настроениях руководства Союза офицеров.
7 августа помощник Филоненко Г.С. Фонвизин сообщил Корнилову, что, по его сведениям, вопрос об отставке главковерха уже решен. Корнилов ответил, что он за свой пост не держится, но просит довести до сведения кого следует, что такая мера может вызвать недовольство среди офицерства. Не очень ясно, откуда Фонвизин получил эту информацию. Корнилову он говорил о сведениях, полученных из Петрограда, но Филоненко в Петроград сообщал о том же, ссылаясь на слухи, ходившие в Ставке{297}.
Так или иначе, но разговоры об отставке Корнилова стали приобретать упорный характер. Это вызвало целый поток телеграмм в поддержку Верховного главнокомандующего. Они были подписаны Советом Союза казачьих войск, Союзом офицеров армии и флота, Союзом георгиевских кавалеров. В особенно резких выражениях было составлено обращение Совета Союза казачьих войск (его председателем был войсковой старшина А.И. Дутов, будущий атаман Оренбургского казачества). В этой телеграмме говорилось, что в случае отставки Корнилова Совет снимает с себя ответственность за поведение казачьих войск на фронте.
Все это не могло способствовать доверию Керенского к Корнилову. Однако при всей растущей неприязни к главковерху, Керенский его в то время в покушении на переворот не подозревал. Сам Керенский в это время еще не до конца определился с линией своего поведения. 4 августа, на следующий день после доклада Корнилова правительству, в Петрограде, в здании Министерства внутренних дел, собрался съезд губернских комиссаров. В разгар заседания в зале неожиданно погас свет, в перерыве делегатам подали чай, но без сахара{298}. Эти мелкие детали наглядно иллюстрировали разруху, о которой и говорило большинство выступавших.
Этот же вопрос поднял в своей речи и Керенский. Он говорил о том, что власть должна быть твердой и решительной. Любое промедление приведет к тому, что «анархия, не столько в политической, сколько в хозяйственной жизни в очень скором времени даст непоправимые результаты»{299}. Аудиторией, в которой социалисты были представлены в меньшинстве, это было воспринято как свидетельство поворота в политике правительства. Но в тот же вечер в Смольном, куда недавно переехал ВЦИК Советов, Керенский вновь клялся в верности демократии и заявлял, что «пока он обладает властью, не допустит никаких попыток к возвращению самодержавия»{300}. Показательно, что в эти же дни из тюрьмы были выпущены арестованные в июле большевики — Л.Б. Каменев и А.В. Луначарский.
Колебания в это время были присущи и Корнилову. Но семена раздора уже были посеяны. До этого Корнилов и не думал о возможном выступлении против правительства. Он должен был предполагать, что его программа может быть отвергнута Керенским, но единственным выходом в этом случае видел свою отставку. Сейчас у него появились и другие мысли. Мы думаем, что решающую роль в этом сыграл описанный выше инцидент, имевший место на заседании кабинета министров. Для Корнилова стало страшным открытием то, что даже в составе правительства могут быть вражеские агенты. В этом случае отставки было мало. Искренне верящий в то, что его миссия — спасти Россию, Корнилов был готов ради этого на все.