ВОКРУГ ВОЖДЯ
Значительно позже в одном из газетных интервью Корнилов произнес загадочную фразу: «Когда-нибудь я вам расскажу, что сделали с Корниловым. Я в Корниловы не сам пошел…»{229} Что он в данном случае имел в виду, мы не знаем и никогда не узнаем. При желании эти слова можно понять как намек на существование каких-то тайных кукловодов, дергавших за ниточки главнейших участников августовских событий. Мы уверенно можем сказать — таковых не было. Не было ни масонского заговора, ни конспиративных интриг германского Генерального штаба. Но то, что Корнилов стал «Корниловым», действительно было заслугой не только его самого.
В глазах посторонних Корнилов выглядел воплощением уверенной непреклонности. На деле же он очень сильно был подвержен чужому влиянию. Нередко в ситуациях, когда нужно было немедленно и четко определить свою позицию, на Корнилова нападала непонятная нерешительность. В эти моменты ему нужен был кто-то, кто сумел бы убедить его в правильности сделанного выбора. Подчеркнем — не навязать этот выбор, решения в конечном счете Корнилов всегда принимал сам, а именно убедить в его правильности. При этом, подобно многим людям, ощущающим свою зависимость от других, Корнилов ею очень тяготился. Чем активнее начинал вести себя очередной советчик, тем больше Корнилов от него отдалялся. В итоге он безжалостно расставался с недавним сподвижником.
Наверное, поэтому у Корнилова не было не только друзей, но даже близких знакомых. Приблизить кого-то к себе, изменить уровень отношений с официальных на дружеские, означало бы дать в руки этого человеку слишком сильное оружие. Корнилов всегда боялся показаться слабым, боялся продемонстрировать естественные человеческие чувства, такие как страх перед смертью или дружба. Но, если средством против страха для Корнилова стал фатализм, то избежать чужой помощи в принятии решений ему было очень сложно. В итоге вместо близких его, как правило, окружали случайные люди, не всегда умные, иногда откровенно преследовавшие собственные цели.
Одно время «серым кардиналом» Корнилова считали его ординарца В.С. Завойко. Это действительно был необычный человек. Биография его запутана и не всегда достоверна. Завойко был сыном знаменитого адмирала, прославившегося обороной Петропавловска на Камчатке в годы Крымской войны. В юности он закончил Александровский лицей, короткое время служил по дипломатическому ведомству, позднее был уездным предводителем дворянства в Подольской губернии. В предреволюционные годы он вращался в промышленных и финансовых кругах: был директором-распорядителем нефтедобывающего общества «Эмба и Каспий», состоял в правлении некоторых других фирм и компаний.
Письменные показания Завойко, сделанные им для следственной комиссии по делу о корниловском выступлении, производят странное впечатление. Строки, написанные явно умным и проницательным человеком, неожиданно перемежаются со странными фантазиями и ничем не подкрепленным хвастовством. Из рассказанного им следует, что с началом революции Завойко отошел от деловых занятий и решил посвятить себя политике. «Пробегая большинство газет, анализируя бесконечное количество всевозможных слухов, я пришел к заключение, что наиболее видным деятелем, наиболее яркою, цельною и благородною фигурой, олицетворяющей в себе высокие идеалы благородных эпох, является генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Его демократическое происхождение, его выдающиеся способности, непрерывное гонение при прежнем режиме, наконец, чудесное бегство и спасение из плена, — все вместе взятое как бы велением судьбы указывали в нем человека, предназначенного к спасению России»{230}.
Завойко сумел добиться встречи с Корниловым и предложил ему свои услуги, деловые и политические связи. Те, кто встречался с Завойко, вспоминают, что он мог «уболтать» почти каждого. Неизвестно, какие златые горы он посулил Корнилову, но тот согласился взять его к себе ординарцем. По просьбе Корнилова находившийся тогда в Петрограде командир конного Кабардинского полка зачислил Завойко в полковые списки. Так в 42 года солидный финансист и отец двух взрослых сыновей надел солдатскую форму. Поступок Завойко может вызвать недоумение, если не принимать во внимание тогдашние настроения российского общества.
Долгие годы российская интеллигенция воспитывалась в благоговении перед памятью Великой французской революции. Имена Мирабо и Робеспьера были для нее ближе, чем имена героев русской истории. Не удивительно, что уже февральско-мартовские события породили целую волну ассоциаций. Привычка мерить температуру России «французским термометром», как назвал ее позже известный эмигрантский писатель Роман Гуль, обманула многих. Почему-то считалось, что русская революция должна буквально повторить то, что сто с лишним лет назад происходило во Франции.
В итоге вся страна принялась искать будущего Наполеона. Завойко, полистав газеты, счел, что на эту роль больше всего подходит Корнилов. Точнее сказать, он придумал своего «Наполеона», перемешав, как это часто у него бывало, реальное и фантастическое. Так родилось, например, «непрерывное гонение при прежнем режиме». К реальной биографии Корнилова это отношение не имело, но зато хорошо вписывалось в легенду о спасителе России.
Встреча Корнилова и Завойко произошла, скорее всего, в начале апреля 1917 года. Завойко убеждал Корнилова при первой же возможности покинуть Петроград. «Российскому Наполеону» нужен был свой Тулон, известность и слава, а для этого требовались победы. Вряд ли уговоры Завойко сыграли решающую роль в отставке Корнилова, но, уезжая в армию, генерал взял ординарца с собой.
На фронте для Завойко тоже нашлись дела. Оказалось, что он легко владеет пером, и с тех пор Корнилов стал поручать ему составление всевозможных деклараций и обращений. Завойко лично развозил по полкам солдатские подарки: табак, папиросы, бумагу. Вручались они от имени командующего и должны были способствовать его популярности в войсках. Для этого же была предназначена и отпечатанная по инициативе Завойко брошюра с биографией Корнилова. Все это явно выходило за рамки простой заботы начальника о своих подчиненных. Показательно, что биография Корнилова распространялась не только в 8-й армии, но и по всему Юго-Западному фронту. Генерал П.Н. Врангель вспоминал, что накануне июньского наступления у Завойко были уже заготовлены флаги с призывами к народам Карпатской Руси к восстанию против австрийского ига{231}. Трудно представить себе Корнилова подобно Наполеону с флагом в руках на Аркольском мосту, но наверняка в воображении Завойко рисовалось что-то похожее.
Мы не можем с уверенностью сказать, как относился сам Корнилов к комбинациям Завойко. Во всяком случае, он держал его при себе, хотя многие уже начали коситься на странного ординарца. Завойко верно уловил уже упоминавшееся нами свойство характера Корнилова. По его словам, хотя Корнилов и есть «человек исключительной, сумасшедшей воли, настойчивости и решительности в исполнении раз принятого им решения, он оказывается человеком крайне бесхарактерным в течение всего периода выбора того или иного решения»{232}.
Тем не менее не следует преувеличивать влияния Завойко на Корнилова. Корнилов был не из тех, кто позволил бы собой манипулировать, да и Завойко был слишком мелкой фигурой для кукловода. Скорее, Завойко подтолкнул Корнилова к мыслям, которые появлялись у него и раньше, но он боялся признаться в них даже самому себе. Генерал Е.И. Мартынов вспоминал, что в плену Корнилов заполнял свой вынужденный досуг чтением, «но читал почти исключительно книги о Наполеоне, что еще больше раздражало его, так как он имел обыкновение проводить параллели между различными случаями из жизни великого корсиканца и своей собственной»{233}. Оговорим, что мы не можем всецело доверять свидетельству Мартынова, но если все и было так, то это вполне естественно.