«Посадили Константина Павловича на царство, но которого Польша упросила остаться у них королем, а то мы без тебя пропадем; у нас такого короля не бывало и нас без тебя паны разорят, то он послушал и отказался от русского престолу».
«Будто бы цесаревич домогается быть вице-королем Польши, с тем, чтоб в Царстве Польском присоединить не только Белоруссию, Литву, Волынию и Подолию, но и Смоленскую и Киевскую губернию»{387}.
ПРИЮТ СПОКОЙСТВИЯ
Цесаревич не объявил истины до тех пор, пока не убедился в ней сам. Выяснилась она в двухнедельной переписке с братом и императрицей. Обратимся вновь к этому челночному движению между столицей и Варшавой, от которого до сих пор пестрит у историков в глазах.
26 ноября в Петербург пришла весть о смерти государя, 27-го Петербург присягал новому государю Константину Павловичу. В тот же день Николай призвал одного из ближайших друзей Константина, действительного статского советника Федора Петровича Опочинина. Николай попросил его отправиться в Варшаву, с тем чтобы привезти от Константина формальное отречение — на этом настаивал Милорадович. По дороге в Варшаву, в Нарве, Опочинин встретился с великим князем Михаилом Павловичем, который ехал в противоположном направлении — из Варшавы в Петербург, с письмами цесаревича об отречении. Опочинин повернул назад, решив, что писем будет достаточно. Михаил Павлович приехал в столицу 3 декабря, но, к всеобщему изумлению, не торопился присягать Константину — сейчас же пошли разговоры, недоумения, и спустя два дня Михаил Павлович скрылся от толков прочь, 5 декабря опять отправившись в Варшаву якобы для того, чтобы успокоить Константина Павловича относительно здоровья императрицы (но на этот раз до Польши он так и не доехал и снова вернулся в Петербург).
Вечером 2 декабря фельдъегерь привез, наконец, в Варшаву известие о присяге Константину. Присяга многое меняла, дело было сделано, Россия обещалась служить новому императору — ему оставалось лишь согласиться царствовать или же лично приехать в столицу, чтобы публично, на глазах народа подтвердить свой отказ от престола. Но вместо Константина 6 декабря в Петербург приехало очередное письмо цесаревича—с новым подтверждением решимости не царствовать и странным обещанием, сильно напоминавшим угрозу: «Приглашение ваше приехать скорее к вам не может быть принято мною, и я объявляю вам, что я удалюсь еще далее, если всё не устроится сообразно воле покойного нашего императора»{388}.
8 декабря до Варшавы доехал и второй посланник с просьбой Николая решить участь его окончательно, и вновь Константин ответил и брату, и матушке, что на престол не взойдет, а в столицу не приедет. «Если бы я приехал теперь же, то это имело бы такой вид, будто я водворяю на трон моего брата, он же это должен сделать сам…»{389} Этого-то ему, похоже, особенно не хотелось — собственными руками водворять на трон брата.
12 декабря, в тот самый день, когда Николай узнал о готовящемся заговоре, этот третий по счету отказ цесаревича достиг Петербурга. Отказываясь от короны и приезда, цесаревич мог сделать и другой, совсем уж не обременительный для него жест, о котором тоже просили его Николай Павлович и Мария Федоровна, — написать официальный акт отречения от престола. Но и того он не хотел совершить — от престола отрекаются императоры, он же императором, по собственному его убеждению, ни минуты не был. Николай Павлович и Мария Федоровна согласились бы даже и на облеченное в торжественную форму «объявление» с прямым обращением к народу — подобное тому, какое он и написал, но спустя годы, адресуя его «любезнейшим своим соотчичам»{390} (обращение, так и оставшееся под спудом). Однако в 1825 году и объявления Константин писать не стал, искренне переживая, скорбя об Александре, не скрывая недовольства поторопившимся с присягой Петербургом, гордясь собственной непоколебимостью… и думая в столь решительную для Российской империи минуту об одном себе!
Для того чтобы хоть как-то растопить разраставшийся с каждым днем снежный ком проблем и противоречий, Константин Павлович не сделал ничего. Более того, он усугубил и многократно осложнил и без того непростое положение — подлинно, «не чувствуя в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть, когда бы то ни было, возведену на то достоинство, к которому по рождению» имел право. Любопытно, что на каждое недействие у Константина было объяснение. Не отрекаюсь от престола, потому что его и не принимал. Не еду в столицу, потому что это воспримут как посягательство на корону. В том, что не совершить поступка всегда проще, чем его совершить, Константин, кажется, так никогда себе и не признался, позднее обвиняя во всех петербургских беспорядках ошибочные действия «местных властей»{391}.
«Однажды он [Константин Павлович] сказал одному из своих любимцев, помнится, графу Миниху:
— Как ты думаешь, что бы я сделал, лишь только бы вступил на престол?
Миних гадал то и другое.
— Всё не то: повесил бы одного человека.
— И кого?
— Графа Николая Ивановича Салтыкова за то, что он воспитал нас такими болванами»{392}.
«ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОНСТАНТИН!»
Ночь с 13 на 14 декабря для многих в Петербурге выдалась бессонной. С восьми часов вечера члены Государственного совета находились в Зимнем дворце, ожидая Николая Павловича, который должен был зачитать манифест о своем восшествии на престол. Около часа ночи великий князь прочитал манифест и распрощался с членами совета уже императором. Присягу назначили на девять утра. Члены совета разъехались по домам, Николай Павлович прошел к Александре Федоровне и просил ее мужественно перенести всё, чему бы ни предстояло случиться.
В доме на Мойке на квартире у Кондратия Рылеева тоже не спали. Нервно, шумно, бестолково, под восклицания Александра Одоевского: «Умрем, ах как славно мы умрем!» — разрабатывался план действий. Восставшие войска должны были выйти на Сенатскую площадь, принудить сенаторов отказаться от присяги, низложить правительство и издать Манифест к русскому народу. Черновик манифеста сохранился — он сообщал об учреждении временного правительства, об отмене крепостного права, рекрутских наборов, о равенстве прав всех граждан, объявлял свободу печати, вероисповедания и занятий. Манифест предполагалось опубликовать сразу после того, как революционная делегация в лице Рылеева и Ивана Пущина войдет в помещение Сената, потребует отмены присяги и объявит о низложении правительства. Тем временем Измайловский полк, Гвардейский морской экипаж и конно-пионерный эскадрон под предводительством Александра Якубовича отправятся к Зимнему дворцу и арестуют царскую семью. Лейб-гренадерский полк под командованием Александра Булатова должен был захватить Петропавловскую крепость и превратить ее в центр восстания.
«Диктатором», или руководителем восстания, выбрали гвардейского полковника князя Сергея Петровича Трубецкого. Рылеев предложил, чтобы Каховский, переодевшись в лейб-гренадерский мундир, проник в Зимний дворец и убил Николая Павловича. Но Каховский, как и Якубович, по некотором размышлении один за другим отказались от возложенных на них обязанностей — первый не пожелал убивать царя, второй — арестовывать.
После победы восстания, по плану заговорщиков, созывался Великий собор, которому и предстояло решить, какая форма правления, республика или конституционная монархия, установится в России и как поступить с царской семьей.