Тем временем невдалеке, в Темясово, шли многочисленные переговоры с вожаками повстанческих отрядов, начинающих осознавать обреченность своего дела. Многие крестьяне, вовлеченные в мятежи, поняли, что они обмануты, что их интересы далеки от интересов кулаков и помещиков, которые боролись за отнятую у них землю, за спрятанный в закромах хлеб. Этим людям Советская власть действительно не несла ничего хорошего. Но меньше всего была заинтересована в возвращении старых порядков основная масса башкир. Убедившись, что их руками пытаются загребать жар враги народа, мятежники складывали оружие.

По соглашению, заключенному с повстанцами, тот, кто добровольно сложит оружие, может беспрепятственно вернуться к мирной жизни. Большинство охотно шло на это. Но часть наиболее матерых врагов по-прежнему скрывалась в лесах.

В конце декабря сложил оружие кавдивизион мятежников — одна из самых опасных повстанческих частей. Выступая перед строем разоружившихся башкир, комбриг Семенов сказал:

— Ваши вожаки натравливали башкир против русских. Эти контрреволюционеры хотят вашей и нашей крови. Им еще не надоело кровопролитие. Долой эту сволочь!

Эти слова дошли до сердец крестьян, втянутых в кровавую междоусобицу. Они встретили их громким «ура».

После митинга кавдивизион был отправлен в Кана-Никольск. В Темясово остались лишь вожаки кавдивизиона, пытавшиеся оказать сопротивление при разоружении.

В середине января Чирков получил предписание командира бригады Семенова срочно выделить из своего отряда две роты — одну для хозяйственных работ, другую для несения службы в местных органах ЧК. Все же остальные части сгруппировать и направить в Стерлитамак, где находилось тогда правительство Башкирии. Одновременно Семенов просил прислать небольшую группу, человек двадцать, для охраны арестованных командиров кавдивизиона.

17 января Чирков с небольшим отрядом прибыл в расположение штаба бригады в Темясово. Здесь ему поручили препроводить арестованных в Стерлитамак.

Получая это задание, Чирков, конечно, не мог знать, какое новое тяжелое испытание предстоит ему.

Башкирская изба. Два крохотных оконца — как два мышиных глаза. Когда комбриг поднимается со скамьи, кажется, что вот-вот он заденет головой закопченные доски потолка.

На низких скамьях сидят четверо — начальник боевого участка Мельников, военком Костылев, командир эскадрона Лепин и Чирков. Комбриг, рослый человек с черной бородкой, ходит из угла в угол по комнате. От его тяжелых шагов гнутся прогнившие половицы, звенят стаканы на расшатанном столе.

Как будто обо всем переговорено. Подробно обсудили маршрут, которым Чирков повезет арестованных, наметили пункты для остановок. Можно ехать. Чирков поднимается, пожимает руки товарищам. Мельников дружески хлопает его тяжелой ручищей по плечу:

— Счастливо добраться!

Лепин, сдержанно, как обычно, желает доброго пути. Семенов спрашивает:

— Все ясно? Смотри не упусти бандитов. Случится что — ответишь головой.

Плохая у Семенова привычка пугать людей. Комбриг, почувствовав обиду Чиркова, пытается загладить неловкость шуткой. Он надвигает Чиркову на глаза толстую меховую шапку, похожую на опрокинутый вверх дном башкирский казан. Стукнув по шапке рукой, приговаривает:

— Не ершись. Ишь какой сердитый. Ну, бывай здоров!

И провожает Чиркова в сени. Махнув на прощание рукой, Данилка сбегает с крыльца.

В докладе Башкирскому обкому партии, написанному по горячим следам тех знаменательных событий, Семенов сообщал:

«Я приказал Чиркову выделить конвой для сопровождения арестованных, задержанных при разоружении кавдивизиона. Среди них были некоторые командиры эскадронов и прислужники ярого националиста Унасова, которых по просьбе населения нужно было изолировать и выслать из пределов кантона. Чирков был мною предупрежден, что арестованные очень важные, предупредите конвоиров, что они способны на побег. Кроме того, разбежавшиеся бандиты могут узнать о сопровождении арестованных и дорогой отбить их. Будьте осторожны! А если побегут, то не останавливайтесь перед употреблением оружия».

За день до отъезда мятежники, прежде не скрывающие своей злобы, то и дело вызывающие для объяснений кого-нибудь из командиров бригады, внезапно утихомирились. Им объявили, что они будут отправлены в Стерлитамак. Комбриг ожидал бунта, но мятежники смиренно приняли приказ.

В ночь отъезда, выйдя из избы, где их содержали под стражей, они спокойно и безропотно уселись в сани. Правда, один из них попытался затеять разговор по-башкирски с охраной, но конвоиры ничего не ответили. Молча двинулся в путь по скрипучему снегу небольшой отряд.

Впереди несколько верховых, за ними сани. На санях — арестованные укутались от мороза в меховые дохи. Сидят неподвижно.

Только из-под бровей блестят настороженные, внимательные глаза.

Сзади тоже верховые-башкиры из отряда Чиркова. На всадниках через плечо — короткие карабины. Сбоку — шашки. Едут молча, покачиваясь в седлах. Холодно. А впереди большой путь.

О чем думают сейчас эти застывшие в санях в покорном безмолвии люди? Вспоминают ли свои опустошительные набеги на деревни и села, свою полную опасностей, но по-прежнему заманчивую для них жизнь бандитской вольницы, не ведающей закона, не подчиняющейся власти, знающей только право сильного? Может быть, мерещатся им степи, зарева пожаров, поднимающиеся ночами над горизонтом, дымные пепелища, быстрые марши конницы и схватки? Вспоминают ли они кровь и жертвы исстрадавшейся Башкирии, готовятся ли к ответу за свои злодеяния, сожалеют ли о содеянном или копят злость, лелеют планы мщения, намечают новые жертвы? А может, просто дремлют, не думая и не вспоминая ни о чем?

Глядя на укутанных в дохи мятежников, таких мирных сейчас, трудно поверить, что еще совсем недавно эти люди были грозной силой, страхом и несчастьем для своего народа. Кто- кто, а Чирков, едущий на своем низкорослом выносливом коньке позади отряда, чтобы весь он был на виду у него, знает хорошо — это так.

Не будь этих людей с их ненасытной злобой, мир и тишина давно бы встали над городами и селами уставшей от распрей земли. Данилка задумывается. Теперь, когда уже виден конец войне, мысли его все чаще возвращаются к мирной жизни. Может, причиной тому то, что он скоро должен стать отцом? Данилка почему-то стыдится этих мыслей. Он ни за что не признался бы никому, что иногда помимо воли уносится в мечтах в тихое послевоенное время. Нет, рано еще мечтать о тишине. Вокруг — война.

Так и сейчас: поддавшись на секунду наплывшим на него мечтам, он встряхивается, пришпоривает лошадь.

Луна выплыла из-за деревьев, встала над зубчатыми верхушками, светит на сугробы, на молчаливых всадников, на неподвижные фигуры в санях. С присвистом выводят свою песню полозья. Фыркают заиндевевшие кони.

Ночное безмолвие, мерный скрип саней усыпляют. Кажется, дремлют всадники, дремлют арестованные в санях.

Но это только кажется.

Во время гражданской войны в Башкирии выработался особый тип главаря мятежников. Дикий всадник, прекрасно владеющий оружием, неприхотливый в быту, способный на длительные лишения, он был опасным врагом. Жестокий в бою, он мог творить кровавую расправу и в мирных селениях. Был он хитрым и изворотливым, когда этого требовали обстоятельства. Малокультурный, а чаще и вовсе не знающий грамоты, он становился умелым демагогом, как только возникала необходимость обманом, посулами или угрозами увлечь за собой крестьян.

Много раз этим людям удавалось уходить от справедливой расплаты. Они давали клятвенные заверения в своей верности Советской власти и при первой возможности нарушали их.

Чирков уже столкнулся с такими людьми в Баймаке. Оставшись без своего разбежавшегося войска, они как будто присмирели и даже пошли на сотрудничество. Некоторые из них предлагали свои услуги для карательных набегов на повстанческие деревни. Но Чирков наотрез отказался от подобной «помощи». Он вовремя разгадал провокационный характер этих планов. Покрутившись в Баймаке и увидя, что втереться в доверие не удается, баймакские главари мятежников ушли в леса.