— Да, — согласился Венцель. — Как нас учат: терпенье и труд все перетрут!..
Они взяли свои папки, складные стулья и ушли.
— Неблагодарные! — проворчал Валентин.
Жители Люкенбрюка его пока сильно разочаровывали.
Он снова вынул из кармана травинку и свистнул.
И через мгновение рядом с ним стояла Лоттхен и мило ему улыбалась.
Если бы господин Бобржинский не был памятником, он бы покачал головой
— Я вдруг почувствовал себя таким одиноким, — сказал Валентин. — Какое счастье, что я всегда могу тебя высвистать.
— Да, — подтвердила Лоттхен кротко.
— Здорово! — сказал Валентин. — Стоит мне свистнуть, и ты уже здесь, чтобы меня утешить.
— Да, мой милый Валентин, — снова подтвердила Лоттхен и нежным движением руки откинула ему со лба прядь волос.
Лоттхен была выдумкой Валентина, так сказать, плод его фантазии. И с ним она всегда была сама кротость и доброта.
Валентин тут же высвистал небольшие двухместные качели под голубым балдахином, отделанным шёлковой бахромой.
— Красиво! — сказал Валентин.
— И уютно! — добавила Лоттхен.
Они стали качаться у ног знаменитого скрипача.
Если бы господин Бобржинский не был памятником, он бы наверняка покачал головой.
Голуби решили пока отсидеться на высокой крыше ратуши, потому что Валентин ещё два раза свистнул: сперва ему захотелось выпить стакан апельсинового сока, а потом съесть бутерброд.
Первый раз он свистнул удачно, но во второй раз травинка разорвалась пополам.
— Вот тебе на! — Валентин беспомощно вскинул глаза на Лоттхен. — Это у меня последняя травинка.
— Мне тебя так жаль! — прошептала Лоттхен. — Надеюсь, ты всё же наешься этим бутербродом.
Так как травинка разорвалась раньше, чем Валентин кончил свистеть, бутерброд оказался на редкость невзрачным. Со спичечный коробок, не больше.
— Тебе надо срочно найти хоть несколько свежих травинок, Валентин!
— Подожди, я подумаю, как это сделать.
Он скрестил руки на груди и упёрся взглядом в мостовую.
— Стоп, стоп, я, кажется, припоминаю… Лужайка, правда, небольшая, но зелёная, зелёная… в палисаднике… Да, да, это было там, именно там, где я сегодня утром приземлился.
Валентин сунул крошечный бутербродик в рот.
— Приятного аппетита! — сказала Лоттхен.
— Ужасное чувство, когда в кармане нет ни травинки. — Валентин тяжело вздохнул. — Становишься совершенно беспомощным…
Они взялись за руки и пошли искать палисадник фрау Сундук.
Качели так и остались стоять на площади перед памятником. Стакан с недопитым апельсиновым соком тоже.
«Как интересно!» — крикнула фрау сундук из кухонного окна
— Сперва вы занимаетесь гимнастикой на моём турнике, а потом рвёте мою траву! Я застала вас на месте преступления!
— Я сорвал всего лишь пять травинок, вот, можете пересчитать. — Валентин протянул ей тощий пучочек. — Видите, в самом деле ровно пять.
— Если у вас дома кролик, то этим вы его не накормите, строго сказала фрау Сундук. — А это что за барышня?
Лоттхен сделала реверанс.
— Меня зовут Лоттхен, и родилась я в деревне Рингельсбрун. Правда, надо добавить, что я — всего лишь выдумка.
— И притом моя! Это я её выдумал! — с гордостью сказал Валентин.
— Выходит, вы изобретатель! Что же вы молчали? — Фрау Сундук так и сияла. — Подымитесь скорее ко мне, я сейчас сварю кофе. Мне будет очень приятно побеседовать с вами о всяких изобретениях.
Валентин и Лоттхен поднялись по узкой лестнице в квартиру фрау Сундук.
Теперь у Валентина снова было всё, что нужно, — целых пять травинок! И он мог бы прекрасно обойтись без приглашения фрау Сундук, но его разбирало любопытство: ему хотелось выяснить, отличается ли чем-нибудь её кофе от высвистанного. Ведь всё последнее время он пил только высвистанный.
Прошло несколько минут, прежде чем хозяйка налила в тонкие фарфоровые чашки горячий кофе.
Валентин отхлебнул и подумал: «Разница только в том, что этот кофе пришлось ждать да ещё самому ложечкой размешивать сахар. А в остальном ни за что не отличишь!»
Фрау Сундук беспокойно заёрзала в кресле.
— Нынешний день я должна отметить в календаре, — сказала она наконец. — Впервые ко мне в гости пришёл изобретатель.
— Простите, это не совсем так, — смущённо заметил Валентин. — Я, собственно говоря, не изобретатель. Я высвистыватель.
И, видно, только затем, чтобы наглядно показать фрау Сундук, в чем отличие высвистывателя от изобретателя, он высвистел на стол миску с пышками.
— Колоссально! — Фрау Сундук едва не свалилась со стула от изумления, но она вовремя взяла себя в руки и сказала, поджав губы: — Впрочем, к кофе я предпочитаю плюшки. Причём поджаристые.
Валентин не заставил себя долго просить, он тут же высвистел целую корзинку тёплых румяных плюшек.
— Мне бы вполне хватило и двух, — холодно сказала фрау Сундук. — Я скромна в своих потребностях… Господи, куда столько плюшек! Завтра они уже будут несвежие, к столу их не подашь… Разве что шарлотку сделать?
Несмотря на скромность своих потребностей, фрау Сундук с удовольствием уплетала пышки. Она уже съела четыре штуки и, возможно, взяла бы и пятую, но у неё началась икота.
Тут Лоттхен тихонько дёрнула Валентина за рукав:
— Я вдруг вспомнила про качели, которые мы оставили на площади. Ты не считаешь, Валентин, что было бы хорошо высвистеть их в садик фрау Сундук?
Что произошло с фрау Эзенбек и её двумя внучками
Фрау Эзенбек, приветливая пожилая дама, вышла с Людмилой и Варварой — так звали её внучек — из аптеки, расположенной на углу площади. Она купила там два пакета бумажных носовых платков, пахнущих лесными колокольчиками.
— Если хотите, мы можем немного погулять по площади, — сказала фрау Эзенбек и тут же торопливо распечатала пакет с платками.
— Бабушка, я не понимаю, почему у тебя весной всегда бывает насморк, — сказала Варвара и громко чихнула.
— Правда, бабушка, — подхватила Людмила, — никто, кроме тебя, не изводит весной столько носовых платков. — И она тоже чихнула, да так, что можно было подумать, будто поблизости лопнула автопокрышка.
— Здесь где-то растут колокольчики, — сказала вдруг фрау Эзенбек. — Представляете? Великолепно! На Городской площади Люкенбрюка растут лесные колокольчики! Я не ошибаюсь?
— Мы с вами не спорим, — сказала Варвара и поцеловала бабушку в левую щёку.
— И только потому, что мы вас ужасно боимся, — подхватила Людмила и поцеловала бабушку в правую щёку.
— Спасите! Вы сцелуете у меня со щёк все румяна! — завопила бабушка, — А они такие дорогие. Я теперь, наверно, бледная как полотно. Тогда чего ради, спрашиваю я вас, я битых два часа сидела перед зеркалом?
— Неправда, бабушка! Не два, а три!
— Нет, четыре! И пока ты занималась косметикой, суп выкипел, рис пригорел, жаркое превратилось в подмётку.
— Для внучек старалась! — засмеялась бабушка.
Конечно, всё это была шутка. На самом деле она уже много лет как перестала даже пудриться. Бабушка незаметно чихнула и тут же придумала новую игру:
— Давайте, пока нас никто не видит, попрыгаем на одной ножке наперегонки.
И они все втроём запрыгали по тенистой аллее сквера, разбитого на площади. И надо сказать, что бабушка не отставала от внучек.
У выхода из сквера бабушка поправила свою широкополую шляпу и предложила:
— А теперь давайте делать вид, будто мы взрослые.
— А мы и есть давно взрослые, — заявила Людмила. — Особенно Варвара и я. Во всяком случае, если судить по размеру наших туфель. А ты, бабушка, с завтрашнего дня каждое утро будешь пить по ложке рыбьего жира.
— Фу, какая гадость! — не удержалась фрау Эзенбек.
И вот тут-то они увидели качели, которые Валентин забыл у памятника скрипача Бобржинского. Сперва они решили, что это обман зрения. Качели на Городской площади были также неуместны, как музыкальный волчок в тарелке с лапшой.