8.45:
«Ветер опять переменился не в нашу пользу, у нас нет надежды обойти риф. Никакой нервозности на борту, идут торопливые приготовления. На рифе перед нами виднеется что-то похожее на остов разбитого парусника, но, может быть, это просто куча плавника».
9.45:
«Ветер несет нас к предпоследнему острову за рифом. Ясно видим весь коралловый риф, белый с красными пятнами кольцевой барьер, чуть выдающийся над водой и окаймляющий все острова. Вдоль всего рифа взлетают в воздух бурлящие волны прибоя. Сейчас Бенгт подает сытный горячий завтрак — последний перед великим испытанием! Да, это разбитое судно лежит там, на рифе. Мы подошли уже так близко, что различаем контуры других островов за прикрытой рифом блестящей гладью лагуны».
Глухой рокот прибоя надвигался все ближе, весь риф гудел, и казалось, это звучит неистовая барабанная дробь, предвещая волнующий финиш «Кон-Тики».
9.50:
«Подошли очень близко. Дрейфуем вдоль рифа. Осталось всего несколько сот метров. Торстейн держит связь с радистом на Раротонге. У нас все готово. Пора убирать вахтенный журнал. Настроение у всех бодрое, нам будет нелегко, но мы справимся!»
Спустя несколько минут якорь пошел в воду и лег на грунт, после чего «Кон-Тики» развернулся кормой к прибою. Так мы продержались несколько драгоценных минут, пока Торстейн лихорадочно стучал ключом. Раротонга отозвалась. Прибой громыхал, волны дыбились. На палубе кипела работа, и Торстейн наконец передал свое сообщение. Он предупредил, что нас несет на риф Рароиа. И попросил Раротонгу каждый час слушать на этой же частоте. Если мы будем молчать больше тридцати шести часов, пусть известит норвежское посольство в Вашингтоне. Торстейн закончил словами: «О. К. 50 yards left. Here we go. Good bye». («Вас понял. Осталось 50 ярдов. Связь кончаем. До свидания».) Потом он выключил станцию, Кнют спрятал бумаги, и оба живо выбрались на палубу. Якорь уже не держал.
Все сильнее ярились волны, разделенные глубокими ложбинами, плот бросало вверх и вниз, вверх и вниз, с каждым разом выше и выше.
Опять прозвучала команда:
— Держаться, не думать о грузе, только держаться!
Бушующие каскады были так близко, что мы уже не слышали ровного гула. Теперь до нас доносился раздельный грохот всякий раз, когда ближайший вал обрушивался на риф.
Все стояли наготове, и каждый держался за ту растяжку, которая ему казалась надежнее. Лишь Эрик в последнюю минуту полез в хижину, у него остался невыполненным один пункт программы — он еще не нашел своих ботинок!
На корме никого не было, ведь удар должен был прийтись на нее. К тому же толстые штаги, соединявшие топ мачты с кормой, нельзя было считать надежными. Если мачта рухнет, они повиснут над рифом. Герман, Бенгт и Торстейн влезли на ящики перед хижиной; Герман взялся за растяжки, идущие от конька крыши, остальные двое уцепились за фалы, спадающие с топа мачты. Мы с Кнютом избрали топштаг: если и мачту, и хижину смоет за борт, рассуждали мы, штаг, ведущий к носу, все равно ляжет на плот, ведь волны теперь накатывались с носа.
Убедившись, что плот захвачен прибоем, мы обрубили якорный конец — и началось. Могучий вал вырос под нами и поднял «Кон-Тики» вверх. Настала решающая минута, мы шли верхом на гребне с такой скоростью, что разболтанный плот трещал по всем швам. От волнения кровь бурлила в жилах. Помню, стремясь дать выход своим чувствам, я не придумал ничего лучшего, как взмахнуть рукой и изо всех сил закричать «ура». Мои друзья несомненно решили, что я свихнулся, но отозвались улыбкой.
Ух как лихо мы неслись вперед. Пробил час боевого крещения «Кон-Тики», все будет хорошо!
Но победный восторг вскоре поумерился. Позади нас зеленой стеклянной горой вздыбилась новая волна, мы покатились вниз, а она нависла над нами; я увидел высоко вверху ее гребень и в ту же секунду ощутил сильнейший толчок, меня поглотила вода. Волна напирала с неимоверной силой, я весь напрягся, а в голове была одна мысль: держаться, держаться. Скорее руки и ноги оторвутся, чем мозг даст им команду отпустить, зная, чем это кончится. Но вот водяная гора перевалила через меня, свирепая хватка ослабла. Бешеный вал с оглушительным ревом покатился дальше, и я увидел рядом с собой сжавшегося в комочек Кнюта. Сзади огромная волна казалась серой и почти плоской, она прошла над крышей, схлынула, и я увидел прильнувшую к крыше тройку.
Плот еще не дошел до рифа.
Я поспешил покрепче зацепиться руками и ногами за штаг. Кнют отпустил трос и прыжком очутился на ящиках: там хижина принимала часть напора на себя. Ребята прокричали мне что-то ободряющее, в ту же секунду на нас пошла новая зеленая гора. Выкрикнув предупреждение, я сжался и весь напрягся. И снова кругом ад кромешный, снова «Кон-Тики» исчез под водой. Могучий океан всей грудью навалился на маленького человека. Вторая волна схлынула, за ней точно так же прошла третья.
Вдруг я услышал торжествующий голос Кнюта, который теперь висел на веревочном трапе:
— А плот-то не поддается!
Да, три волны смогли только чуть наклонить двойную мачту и хижину. Мы снова ощутили свое превосходство над стихиями, и воодушевление прибавило нам сил.
Тут вырос новый вал, выше всех прежних, я опять крикнул ребятам: «Берегись!» — постарался залезть по выше и покрепче ухватился за штаг. И вот уже меня поглотила высоченная зеленая стена, метров на восемь, по оценке моих товарищей, и от того места, где я исчез в воде, до бурлящего гребня было не меньше 5 метров. Затем вал захлестнул их тоже, и каждый думал лишь, об одном: держаться, держаться, держаться…
Должно быть, тут-то мы и наскочили на риф. Я чувствовал только, как штаг провисает, поддаваясь толчкам, но откуда идут толчки, сверху или снизу, мне было не разобрать.
Поединок с волной длился всего несколько секунд, но он требовал усилий, на которые человек обычно не способен. Видно, в нашем организме есть не только мышечная сила. Я решил: если мне суждено умереть, умру в этой позе, обвязавшись узлом вокруг штага. Грохочущий вал прокатился дальше, ушел, и нам открылось страшное зрелище. «Кон-Тики» преобразился, как по волшебству. Судна, с которым мы свыклись за много недель плавания в океане, не было больше, наш уютный мирок в два счета превратился в развалину.
Я видел на борту лишь одного человека. Он лежал ничком поперек крыши, раскинув руки в стороны, а хижина сложилась, будто карточный домик, в сторону заднего правого угла. В безжизненной фигуре я узнал Германа. Больше никого… Твердая, как железо, мачта с правого борта переломилась, словно спичка, при падении верхняя часть ее врезалась в крышу хижины, и теперь все мачтовое устройство завалилось вправо. На корме развернуло колоду с уключиной, поперечина треснула, весло разлетелось вдребезги. Толстенные сосновые доски носового бортика волна сокрушила, будто фанеру, палуба была сорвана и вместе с ящиками, канистрами, брезентом и другим грузом прилипла, словно мокрая бумага, к передней стене хижины. Всюду торчали обломки бамбука, концы рваных канатов — словом, полный хаос.
Я похолодел от страха. Какой толк, что я удержался. Стоит потерять на финише хотя бы одного человека, и все будет испорчено, а после последнего удара видно пока одного лишь Германа. В эту минуту возле борта показалась скрюченная фигура Торстейна. Цепляясь за штаги, будто обезьяна, он выбрался на бревна и влез на груду обломков перед хижиной. Тут и Герман, продолжая лежать, повернул голову и изобразил ободряющую улыбку. Я крикнул: «Где остальные?» — и услышал спокойный голос Бенгта: «Все на плоту». Они лежали, держась за канаты, за баррикадой, которую образовал сорванный валом палубный настил.
Все это произошло за те секунды, когда «Кон-Тики» вместе с волной отступал от шипящего рифа — навстречу новой волне. В последний раз я что было мочи рявкнул: «Держись!» — и сам показал пример. Держась за штаги, я на две-три бесконечно долгих секунды канул в ревущую стремнину. Все, больше сил нет. Я увидел, что концы бревен бодают крутой уступ в коралловой гряде и никак не могут перевалить через нее. Затем нас снова потащило назад. Я видел также своих товарищей, распластавшихся поперек крыши, но никто из нас уже не улыбался. Из-за бамбуковой плетенки донесся бесстрастный голос: