Вошел старый Олимп, врач, звездочет и советник. Клеопатра несколько успокоилась и, проходя мимо жертвенника Гестии, сказала:

— Встань, Атуя! Прощаю тебя еще раз. Девушка упала к ее ногам и обняла колени:

— Прости, царица, во имя Гестии за дерзость…

— Встань. Я буду находиться в правом крыле дома перед лицами семейных и родовых божеств.

Атуя не отпускала ее колеи; зная мстительность Клеопатры, она не доверяла ей и ожидала, когда царица сама подымет ее и ласково с ней заговорит…

— Встань, — повторила Клеопатра.

— Госпожа и царица, — вымолвила Атуя со страхом в сердце, — я найду его и приведу к тебе.

Лицо Клеопатры смягчилось. Она ласково подняла девушку и, потрепав по щеке, сказала:

— Если ты приведешь его, я вознагражу тебя поцарски.

Атуя нашла Антония в саду. Она догадалась, что он прошел туда из простаса через покои девушек-рукодельниц, но с какой целью — не могла понять. Если бы Клеопатра назначила ему свидание, она не издевалась бы над невольницами, притом обещание царицы вознаградить ее по-царски доказывало, что Антоний зачем-то нужен и ускользнул, по-видимому, с умыслом.

Римлянин сидел под грушевым деревом, в полосе лунного света, и прислушивался к падению плодов; он терпеливо ждал, загибая каждый раз палец, сколько упадет груш, пока не потревожит его садовник или сторож, обходящий сад. Он загадал, что если упадет десяток груш (это означало десятерицу Пифагора), желание его сбудется и он станет любовником царицы. Однако плодов упало лишь восемь, когда к нему подходила Атуя.

Раздосадованный появлением девушки, Антоний хотел прогнать ее, но, вглядевшись, нашел, что она красива и хорошо сложена. Он привлек ее к себе и, обнимая, сказал:

— Кого ищешь, мотылечек? Атуя смущенно ответила:

— Пусти меня, господин! Если царица узнает, что я сидела с тобой, я погибла…

Антоний вспомнил Халидонию, ревность Фульвии и, отпустив Атую, шепнул:

— Ты мне нравишься. Скажи, кого ты ищешь?

Меня?..

Атуя рассказала о гневе Клеопатры, и Антоний уговорил девушку провести его незаметно в спальню царицы.

— Я хочу неожиданно появиться перед ней, — объяснил он свое намерение, — а о тебе скажу, что ты нашла меня в глубине сада.

Сняв с пальца золотой перстень, римлянин надел его на палец девушки.

— У тебя тоненькие пальчики, — засмеялся он, — и перстень не годится. Сохрани его у себя и помни: на камне высечено мое имя, и если тебе когда-либо понадобится моя помощь, ты пройдешь ко мне с этим перстнем беспрепятственно. Приходи завтра ночью сюда (не бойся, рабы будут подкуплены), и я поговорю с тобой о важном деле…

— Я боюсь, господин мой!

— Не может быть страха, когда я с тобою.

Они тихо прошли мимо рукодельниц, спавших на соломенных тюфяках в большом помещении, и вошли, ступая по коврам, в простас. За занавесом, отделявшим спальню от простаса, слышался голос Клеопатры.

Атуя потушила, светильню, и только слабый огонек тлел на жертвеннике Гестии.

— Тише, — шепнула Атуя, прижимаясь к Антонию. Он обхватил ее, прижал к себе и, тотчас же отпустив, приоткрыл занавес.

Клеопатра готовилась ко сну. Рабыни суетились возле нее. Они распустили ей черные волосы, упавшие волнами на круглые плечи (открылись маленькие уши), сняли дорический, а затем ионический хитон; блеснуло юное крепкое тело смугло-розового цвета, небольшие высокорасположенные груди с розовыми сосками. Потом невольница сняла с царицы легкую пурпурную опояску, и Антоний увидел высоколежащий втянутый пупок, широкий таз, крепкие бедра, плоский живот, длинные ровные ноги. Верхняя часть туловища имела вид перевернутой груши, — стан поражал стройностью. Теперь рабыни снимали с Клеопатры обувь. Антоний, знаток женского тела, залюбовался круглыми икрами, высоким подъемом, сводчатостью небольшой узкой ступни, тонкой лодыжкой и длинными пальцами.

Царица стояла нагая и любовалась собой в серебряном зеркале. Ни одного волоска не было на ее теле, — она казалась девочкой. Никогда не употребляла она шнуровки, хотя многие гречанки со времени Гиппократа пользовались шнуровкой, чтобы стан казался изящнее.

И только после родов Цезариона она некоторое время туго зашнуровывала живот, чтобы он принял первоначальную форму.

Клеопатра повернулась: выпуклая спина, круглые крестцовые ямки, спинная ложбинка, плотно сомкнутые выпуклые ягодицы.

Атуя толкнула его в темноте. — Войдем.

Увидев невольницу с Антонием, царица улыбнулась — сияние больших глаз передалось лицу, узкие дугообразные брови приподнялись в радостном изумлении, на щеках выступил румянец. Сперва она смутилась, но тут же овладела собою:

— Созерцай, римлянин, Красоту, сошедшую на землю в виде Афродиты. О, если бы жил в наше время Фидий, Скопас или Пракситель!.. Но где ты был? И почему с тобой рабыня?

«Притворяется», — подумал Антоний и сказал:

— Я сидел в саду, любовался небом и луной, мечтал. А эта невольница бродила по саду… Я окликнул ее, спросил, разошлись ли гости, и она…

Повелительным движением руки Клеопатра отпустила рабынь, повернулась к Атуе:

— Возьми благовонные мази. — И к Антонию: — Ты позволишь, чтобы она умастила мне тело?

Царица легла, и проворные руки девушки забегали по телу — распространился аромат нарда и мирра.

— А теперь, Атуя, оставь нас одних, — приказала Клеопатра, — войдешь, когда я кликну, и выведешь господина на улицу.

VI

Узнав, что Антоний «позабыл о Риме», проводя время в празднествах и оргиях с восточными царицами, и не обращает внимания на ее страстные, умоляющие и угрожающие приглашения прибыть в Рим, Фульвия еще больше сблизилась с Люцием. Она полагала, что если в Италии возникнут беспорядки, Антоний поспешит вернуться на родину, иначе его авторитет будет подорван и Октавиан воспользуется этим обстоятельством, чтобы усилиться. Она написала Антонию из Пренеста, куда удалилась, большое письмо, в котором намекала на возможность установить теперь же твердую власть Марка Антония и его семьи и уничтожить Октавиана.

«Подумай только и не медли, — писала она, — не упусти удобного момента, — второй такой случай едва ли повторится. Я вопрошала богов, ауспиции благоприятны; Кален, Вентидий Басс и Азиний Поллион с одиннадцатью легионами, которые находятся в долине Падуса и в Галлии, придут тебе на помощь. Если ты не захочешь прибыть в Италию, то сделай распоряжение этим военачальникам помочь мне в борьбе с Октавианом. Одновременно с письмом к тебе я обращаюсь к Калену, Бассу и Поллиону с предложением итти на Рим».

Дальше она сообщала мужу о положении сената, о враждебности к ней Октавиана, о «недопустимом оскорблении» Клавдии, которая, считаясь женой, остается девушкой, и передавала ряд грязных сплетен о женах и дочерях сенаторов и всадников.

Отправив письма к Антонию и полководцам, Фульвия успокоилась, ожидая легионов с севера. Тщетные надежды! Проходили дни и недели, наконец гонцы привезли письма от полководцев. Точно сговорившись, они советовали Фульвии быть благоразумной, не затевать гражданской войны, потому что ветераны желают мира между триумвирами и опасаются, что волнения только задержат распределение земель.

Читая письма, Фульвия бранилась. Вошедший Люций выслушал ее и сказал:

— Ни полководцы, ни ветераны нас не поддержат. Проклятый Октавиан предложил мне, чтобы наш спор разрешили в Габиях ветераны. Я не пошел в расставленную ловушку — ведь он задумал меня убить… О, боги! Почему Марк медлит? Неужели он стал восточным царьком, подобно Помпею?

— Хуже, — хрипло вымолвила Фульвия, — после римских и греческих простибул, которые его не удовлетворяли, он отправился на поиски азиатских развратниц… О Марк! Будь ты проклят за муки, которые ты мне доставил!

В исступлении она бегала по таблинуму, повторяя:

— Тело, ему нужно тело! О муж Рима, победитель при Филиппах, что ты делаешь с нами! Где власть, где?