Вдруг к нему подошел Метелл Нумидийский. Лицо его было озабочено, и он что-то шептал, как гистрион, разучивавший трагедию или комедию.

— Что с тобой? — удивился Сулла.

— Худые вести. На нас идут варвары… Разбив Цепиона и Манлия, они все ближе подступают к Италии… У сената есть сведения, что варваров науськивает на нас царь Митридат… Не успела кончиться одна война, как начинается другая… За что наказывают боги взлелеянный ими Рим? В Тринакрии опять брожение рабов, а в провинциях неспокойно: Нуцерия, Капуя и Турий готовы восстать.

Сулла усмехнулся.

— Слышишь, как вопит на форуме Сатурнин? — сказал он. — О чем — спрашиваешь? Слушай. Я повторю тебе его слова: «Участки мелких земледельцев скуплены оптиматами, и хлебопашцы изгнаны со своих земель. Они идут в город в поисках хлеба и заработка. Зажиточных семейств становится меньше и меньше. Что им делать, квириты?» Так говорит Сатурнин. И сам отвечает на свой вопрос: «Спасение, квириты, в аграрном законе Гракхов».

С форума донесся рев толпы:

— Да здравствует Сатурнин!

— Слышишь, благородный Метелл, как презренный пес возбуждает чернь? Неужели у нас нет войска, чтобы разогнать этих баранов, а зачинщика умертвить?

Но Метелл торопился в сенат на заседание, и ему некогда было беседовать с «беззаботным квестором», как величали Суллу нобили.

Когда он скрылся в толпе, Сулла, не торопясь, продолжал свой путь в Субурру.

XXVIII

Грозные вести шли из Галлии. Прибывавшие гонцы с эпистолами от должностных лиц еще больше увеличивали общее смятение: они, очевидцы событий, рассказывали о страшных варварах, разбивавших римские легионы, и утверждали, что противостоять им мог бы только опытный вождь, имя которого известно каждому легионарию.

Сенат не знал, кого выбрать. Нобили отказывались от начальствования над войсками, посылаемыми в Галлию, а популяры указывали на Мария — единственного человека, который мог бы справиться с этой трудной задачей. Метелл Нумидийский возражал против его назначения, но когда ему самому было предложено принять начальствование над войсками и он тоже отказался, заявив, что не желает вторично быть отозванным в Рим и подарить свои труды и победы какому-нибудь ставленнику популяров, — сенат, скрепя сердце, постановил послать Мария.

Но Мария не было в Риме. Раздраженный речами врагов, превозносивших Метелла и Суллу и умалявших его подвиги, честолюбивый и сварливый консул, не умевший делиться своей славой с другими, увидел однажды на руке Суллы кольцо с печатью, на которой была изображена сцена захвата Югурты Суллою. Этого было достаточно, чтобы в сердце Мария пробудилась еще большая ненависть к сопернику.

Юлия видела настроение мужа и посоветовала ему навестить родителей, а затем отдохнуть в вилле. Марий не возражал.

В Цереатах было полное запустение: деревушка почти обезлюдела, а в долине он нашел, кроме родителей, одного Виллия. Вдова Тита умерла, а дочь ее предпочла голодному существованию худший вид рабства — проституцию, позабыв, что сама некогда била и преследовала Тукцию за прелюбодеяние. Она попала не в Рим, куда стремилась, а в Капую; там она поступила в лучший лупанар и была довольна.

О родных не думала: это был сон, и напоминание о прежней жизни показалось бы ей странным.

Старый Марий и Фульциния доживали совой век на возлюбленной земле. Они ни за что не хотели расстаться с ней — матерью и кормилицей, думая в недрах долины сложить свои кости. Сын уговаривал их переселиться в его виллу: там они будут жить безбедно, оберегаемые заботами слуг. Но они не хотели его слушать.

У родителей Марий пробыл недолго. Он уехал со стесненным сердцем. Деревушки, встречавшиеся на пути, были пустынны, а в Арпине площадь усеяна безработными — людьми голодными, дерзкими и злыми.

Старая ненависть к нобилям проснулась в сердце Мария. Сжав кулаки, он подумал: «Долго ли еще будем терпеть?» И погнал коня, призывая Марса-мстителя вступиться за народ.

В вилле он прожил несколько дней. Популяры, не переставая, осыпали его эпистолами. Эти письма воспламеняли в нем гнев. Меммий стоял за городской, а Сатурнин за деревенский плебс, и вражда, зарождаясь между ними, проникала в народ. А оптиматы, как нарочно, подстрекали горожан против земледельцев, и оба лагеря готовы были по зову своих вождей к насилиям.

Прибыв в Рим, Марий узнал, что африканские легионы и войска, посылаемые сенатом против варваров, готовы к выступлению.

Десятки молодых патриотов из числа нобилей поспешили записаться у консула, чтобы ехать с ним в качестве волунтариев, военных трибунов, квесторов или легатов.

Имена записавшихся передавались из уст в уста, — весь Рим называл Аквилия, Сертория, Суллу и иных лиц.

Узнав, что Сулла отправляется в качестве легата при полководце, Марий, побагровев от негодования, стукнул кулаком по столу:

— Опять он! Этот патриций мне надоел! Юлия, вспыхнув, отвернулась. Она догадалась, о ком говорил муж, и сердце ее забилось. Подвиг Суллы переполнял сердце ее восхищением; она преклонялась перед неустрашимостью Суллы.

Когда легионы Мария выступили в поход, в Риме разнеслась тревожная весть о восстании всадника Тита Веттия в Кампании и рабов в Сицилии.

XXIX

Мульвий и Тициний, работая в поле, увидели однажды вечером шедшего к ним земледельца с котомкой за плечами.

С недоумением остановили они быков, тащивших грубые деревянные плуги, и вглядывались в лицо пешехода. — Слава богам! — воскликнул земледелец, приветствуя их. — Не вы ли — свободнорожденные Мульвий и Тициний? Мой господин Тит Веттий приказал вам сказать: «Братья, час наступил. Спешите под знамена вашего царя и друга».

— Мы готовы! — обрадовались Мульвий и Тициний.

Они отвели быков в виллу, быстро собрались и, подговорив нескольких рабов, отправились с ними в округ Турий, охваченный восстанием.

Дорогою земледелец рассказал им, что мятежи вспыхнули также в Нуцерии и Капуе и что руководит ими Тит Веттий.

Доведенный долгами до отчаяния, не зная, что делать, Веттий решил бежать из Рима в Кампанию, чтобы там на досуге обдумать свое положение и подготовиться к восстанию.

Вооружив рабов, он провозгласил себя царем и, надев диадему и пурпур, отправился во главе отряда из семисот человек освобождать невольников.

Мульвий и Тициний пришли в лагерь рабов на рассвете.

Вся окружная местность была на военном положении — тысячи вооруженных людей попадались на каждом шагу: это были невольники, отпущенные Веттием на свободу, деревенский и городской плебс, несколько союзников, недовольных тяжелым положением и зависимостью от Рима, а также патриций и два-три всадника, запутавшихся, как и вождь, в долгах и доведенных безвыходным положением до крайности. Оставалась смерть, но кончить самоубийством без всякой пользы для народа Тит Веттий считал преступлением и решил как можно дороже продать свою жизнь, а самое главное — дать своим выступлением толчок к мятежам в других городах. Он мечтал в случае первой победы пробиться в Сицилию и там соединиться с восставшими рабами.

«Городской претор идет во главе легиона к Турию», — доносили разведчики. «Он уже обходит наши войска», — сообщали дозоры. А Тит Веттий спокойно играл в кости с друзьями. Но когда примчался гонец и сообщил, что претор завязал бой с передовыми частями, Веттий сбросил кости на пол и выбежал из дома.

Вскочив на коня, он выхватил меч и помчался к тому месту, где разгорался бой. В первом ряду рубились Мульвий и Тициний. Рабы и плебеи, не отступая ни на шаг, умирали с оружием в руках.

Подъехав к воинам, Веттий крикнул:

— Слава свободным храбрецам! Мы должны отбросим кровожадных псов! Вперед за мною!

Слова его воодушевили рабов и плебеев. Они ринулись с нечеловеческим мужеством на легионариев, отбросили пехоту и погнались за нею. Веттий сражался впереди всех, В него метали дротиками, но он ловко прикрывался щитом, и сбить его с коня было трудно.