На закате второго дня в царский стан пришел человек и предложил провести персов горной тропой в тыл грекам.
Человека звали Эфиальт. Кто он был, неизвестно; почему он пошел на это черное дело, неизвестно; как он погиб, неизвестно. Греки назначили за его голову награду, он бежал, скрывался и вскоре был убит; но кем убит — о том говорили различно, а за что убит — о том говорили неясно: во всяком случае, не за измену, а за что-то другое. Геродот обещает рассказать об этом в своем месте, но до этого места он свою историю недописал.
По узкой тропинке, знакомой лишь козьим пастухам, персидский отряд поднялся в горы и потянулся длинной вереницей вдоль ручья по лесистой расселине.
На рассвете персы столкнулись с греческим сторожевым постом. Их услышали по шороху листьев под ногами. Но схватки не было. Это были не спартанцы, а робкие фокидяне. Осыпанные тучею стрел, они рассеялись по горам. Тропа повернула, и Эфиальд повел персов вниз, к Фермопилам, в тыл Леониду и его бойцам.
В греческом лагере уже знали, в чем дело. Вечером гадатель по печени жертвы сказал, что на заре всех ждет смерть. Ночью перебежчики из царского лагеря донесли, что в обход через горы послан большой отряд. Утром сбежавшие с гор фокидские часовые доложили, что враг уже здесь.
Время пришло умирать. Леонид приказал всем своим союзникам отступить, пока путь не закрыт: он ни с кем не хотел делить славу честной гибели. Осталось триста спартанцев, да еще не пожелали уходить семьсот беотийцев из города Феспий. Эта тысяча человек приняла под Фермопилами последний бой.
Персы ударили с двух сторон. «Позади отрядов их стояли с бичами в руках начальники и ударами гнали всех вперед дальше и дальше, — говорит Геродот, — Многие падали в море и гибли, многие падали наземь и были растоптаны заживо, но на погибавших никто не обращал внимания. Эллины дрались отчаянно и с бешеной отвагой. Когда копья сломались, они рубились мечами, а у кого не осталось мечей — руками и зубами, пока варвары не похоронили их под градом стрел».
Двух спартанцев не было в стане, когда начался бой. Они лежали больные в ближней деревне. Их звали Эврит и Аристодем. Услышав шум битвы, Эврит приказал подать ему доспехи, встал и, опираясь на раба, пошел в бой. Он погиб вместе со всеми. Аристодем вернулся в Спарту — единственный из трехсот. Если бы они погибли вдвоем, их бы прославили, если бы они вернулись вдвоем, их бы простили. Но Аристодем вернулся один. Его имя было покрыто позором. С ним не разговаривали, ему не давали ни огня, ни воды, на перекличках его называли Аристодемом-Трусом. Мы вспомним о нем, когда будем рассказывать о битве при Платее.
Имя царя «Леонид» означает «львенок». На том холме, где пали последние герои Фермопил, греки поставили каменного льва и высекли знаменитую надпись:
Путник, весть отнеси всем гражданам воинской Спарты:
Их исполняя закон, здесь мы в могилу легли.
Рассказ девятый, место действия которого — Саламин, а главный герой — афинянин Фемистокл
Битва при Саламине: сентябрь 480 г. до н. э.
«Здесь я должен высказать мнение, которое не по душе придется большинству эллинов, но на котором я настаиваю со всею твердостью. Если бы афиняне из страха перед угрожающей опасностью покинули свою страну или отдались бы Ксерксу, никто бы не решился без них выступить против царя на море. А если бы никто не решился выступить на море, то пусть бы даже спартанцы и перегородили многими стенами свой перешеек, все же варварский флот брал бы у них город за городом, и они погибли бы, хотя и с честью и по совершении славных подвигов. Ибо какая была бы польза от стен на перешейке, если бы море было во власти царя? Вот почему, не погрешая против истины, афинян можно назвать спасителями Эллады». Так пишет Геродот.
Кто был Фемистокл и что сказал афинянам оракул
Когда Мильтиад одержал марафонскую победу и Афины ликовали, только один среди афинян ходил мрачный, не пировал с друзьями и не спал по ночам. Это был Фемистокл. «Что с тобой?» — спрашивали его друзья. Фемистокл отвечал: «Лавры Мильтиада не дают мне спать».
Фемистокл был молод и самолюбив. Он говорил: «Чего я стою, если мне никто не завидует?»
Поприщем славы ему виделись только дела государственные и военные. Его спрашивали: «Кем бы ты лучше хотел быть: Ахиллом или Гомером?» Он отвечал: «А кем, по-вашему, лучше быть: олимпийским победителем или глашатаем, возвещающем о его победе?» Он даже не умел играть на лире. Над ним смеялись. Он отвечал: «У меня не в ладу струны, зато в ладу государственные дела».
Он искал любви народа, и народ его любил. Он знал всех граждан в лицо и обращался к каждому по имени. Это он, когда афиняне убили персидских послов, явившихся с требованием земли и воды, предложил наказать изгнанием и переводчика, посмевшего произнести такие слова перед греками по-гречески.
Если в пору персидского нашествия у афинян оказался самый сильный в Элладе флот, то этим они были обязаны Фемистоклу. За несколько лет до этого в афинских рудниках были открыты богатые залежи серебра. Доход был неожиданный. Народ не знал, что с ним делать, и решил распорядиться попросту: начеканить денег и поделить их поровну между гражданами. Фемистокл уговорил народное собрание не устраивать дележа, а пустить эти деньги на постройку флота. Флот был нужен для войны с Эгиной — той войны, которая велась будто бы за деревянные кумиры. Флот этот очень понадобился через несколько лет в войне против Ксеркса.
Когда Ксеркс двинулся на Грецию, афиняне послали в Дельфы спросить оракула, что им делать. Оракул ответил:
Что вы сидите? Не медлите! Бросьте дома и ограды,
Прочь от огня и меча сокройтесь в окрайные земли:
Все сокрушит азиатский Арес с боевой колесницы!
Видите? Храмы дрожат, черной кровью потеют колонны,
Беды грядут; ступайте же вон и оплачьте свой город.
Это было так страшно, что афинские послы, вперекор всем обычаям, вновь склонились перед Аполлоном, молитвенно прося другого вещания, помилостивей.
Оракул сказал:
Нет, не уйти от того, что Зевес порешил Олимпиец;
Вот непреложное слово: отымутся горы и долы.
Лишь деревянный оплот пребудет спасеньем афинян,
Ныне же прочь, и спасайте себя от конных и пеших.
О, благой Саламин, сколь много мужей здесь погибнет!
Оставалось только понять, что такое «деревянный оплот». Старики говорили, что это — афинский акрополь, потому что акрополь в старину был обнесен терновым плетнем. Молодые говорили, — а громче всех Фемистокл, — что это борта афинских кораблей и что это значит: надо садиться на суда и принимать бой у Саламина. Им возражали: «Но ведь сказано: „сколь много мужей здесь погибнет!“» Фемистокл отвечал: «Речь не о наших мужах, а о персидских: иначе было бы сказано не „о, благой Саламин“, а „о, презлой Саламин“». Такое толкование было, пожалуй, чересчур уж тонким; но люди верят тому, чему хотят верить, и они поверили Фемистоклу.
Решать надо было быстро. Персы уже прошли через Фермопилы. Фокидяне были порабощены. Беотийцы дали царю землю и воду. Спартанцы забыли и думать о защите союзников и строили стену на Коринфском перешейке.
Афиняне распорядились: всем взрослым мужчинам покинуть город и собраться на остров Саламин в аттическом заливе; всех женщин и детей перевезти через залив и просить для них приюта в городе Трезене. Трезенцы повели себя по-братски: беженцев приютили, женщинам назначили пособие на прокорм, детям позволили рвать плоды где угодно, а чтобы время не пропадало зря, наняли для детей учителя. Мы не знаем имен многих и многих древних героев, художников и мудрецов, но имя человека, предложившего нанять для афинских детей учителя, мы знаем. Его звали Никагор.
Персы вступили в пустые Афины. Только на акрополе засело несколько десятков стариков и бедняков. Они верили в оракула по-своему: они загородили все входы досками и бревнами и ждали врага, полагаясь на деревянный оплот. На подступающих персов они сбрасывали каменные глыбы. Персы расположились поодаль и стали пускать в акрополь стрелы с пучками горящей пакли. В деревянной ограде начался пожар. Тогда персы пошли на приступ, по неприметной тропе взобрались на скалу, перебили защитников, выжгли и разграбили храм. Это тоже была месть за Сарды.