Рассвет занимался. Из кратера вулкана — того, что возвышался правее — поднималась большая белая туча и лениво переваливала через вершину. Два других вели­кана стояли нежные, хрупкие. Медленно и торжественно уходил из долины туман, приоткрывая, как на перевод­ной картинке, кусок за куском чудесный зеленый пейзаж. И вдруг брызнуло солнце.

Хосе снял башмаки и вошел в комнату, стараясь не разбудить своего старшего друга. Но каково же было его удивление, когда он увидел Карлоса Вельесера пре­спокойно беседующим с Педро.

У Хосе не спросили, где он был. Педро лукаво улыб­нулся и ошеломил юного пеона первой же фразой:

— До чего же смешно, леди и джентльмены: Хосе Паса только что лазил там, где я лазил вчера.

Однако план Хосе понравился: он выглядел смелым и неожиданным. Педро прибавил только, что для сеньоры придется подобрать дублершу с похожим голосом.

— Хосе не понимает, — сказал маленький пеон. — Дублершу выводить или сеньору?

— Сеньору, — успокоил его Педро. — Дублерша оста­нется в домике.

Не остался без дела и Катарино Сальгеро. К полудню все было готово.

В три часа дня в номер к Молине постучались и гру­бый голос спросил:

— Антиквар Молина? К вам из полиции.

Карлос проверил, заряжен ли пистолет, и открыл дверь.

Молодой человек в штатском вошел и быстро спросил:

— Мальчишку держите при себе?

— Да, — подумав, сказал Карлос. — На посылках. У меня большая клиентура.

Хосе сидел на кровати и измерял взглядом расстоя­ние до окна.

— Знаем, — брякнул агент полиции. — Пройдемте со мною. Желательно, чтобы оба.

— Могу я узнать, по какому поводу? — начал Карлос.

— По пустяковому, — ухмыльнулся агент. — В поли­ции узнаете. Прошу поторопиться, сеньоры. Вас ждут.

Он сделал шаг назад и крикнул кому-то, кто находил­ся внизу:

— Они здесь оба. Мальчишка служит при сеньоре. Заводи мотор.

24. ПРЕДАТЕЛЬ СТРЕЛЯЕТ В ПРЕДАТЕЛЯ

Погашены ночные фонари. Высветляется небо. Ночной пассат пробежался от северных улиц к южным и улегся где-то у ног горы, словно послушный пес возле хозяина. Стрекот цикад сопровождает гулкие шаги ранних прохожих. Из разных кварталов долетают к рыночной пло­щади протяжные звуки: донни-бом, донни-бом. Это бьются друг о друга молочные бидоны, привязанные к спинам мулов.

Полицейский патруль совершает обход. Шумная груп­па студентов, которая возвращается, наверное, после ку­тежа, не вызывает подозрения. Громко рассказывает забавный анекдот веселый белокурый юноша; задорно смеется его черноволосая спутница, она пританцовывает и приглашает полицейского:

— Сеньор сержант, один тур вальса.

Сержант козыряет, обхватывает девушку за талию и вальсирует с нею на мостовой. Его товарищи аплодируют. Он вежливо целует руку партнерши, козыряет всей груп­пе, и патруль уходит.

— Пронесло! — вырвалось у Рины Мартинес. — Могли остановить. Час еще запретный.

— Ребята из полиции сейчас мечтают только о сне, — успокаивает ее Андрес.

Консьержка университетского дома не решается впу­стить ночных посетителей, но Андреса она знает давно и привыкла ему доверять.

— Я надеюсь, вы не будете очень шуметь, — с милой улыбкой говорит консьержка. — Сеньор Барильяс дома; он вообще эти дни дома.

Первым стучит Донато. Адальберто просит сокурсни­ков подождать, пока он оденется.

Наконец они входят в комнату — шесть человек: пять членов студенческого комитета, шестая — Рина.

Начинает Донато.

— Расскажи нам все, — предлагает он. — За что ты продался, за что хотел сгубить наши жизни, а заодно и свою?

Адальберто сосредоточен, спокоен. Одна рука его за­сунута в карман, другая перебирает спички. Он несколь­ко бледен, но в голосе его не чувствуется волнения.

— Должен ли я понимать так, что меня обвиняют в измене? — спрашивает он.

— Да. Именно так, — заключает Донато.

— От кого исходят эти сведения?

— От тебя самого!

— Это шутка, Донато...

С брезгливостью Донато швыряет на стол конверт. Адрес на нем надписан рукой самого Адальберто, а кон­верт сакапанские ребята вытянули из щели калитки Барильяса.

Шесть пар глаз следят за каждым движением Адаль­берто. Нарочито медленно он вскрывает конверт и из­влекает лепесток розы. Бледнеет, но держится независимо.

— Какая-то глупость!.. Будь я еще девушкой... Стал бы я посылать отцу, грубому кожевнику, эти цве­точки. Да он меня высек бы.

— Остановись! — прерывает его Донато. — Эта глу­пость чуть не стоила жизни большому человеку, подполь­щику. В те дни, когда он должен был остановиться у тво­их родных, ты буквально завалил их этими лепестками. Письмо взято в твоем доме.

— Вспомнил! — засмеялся Адальберто. — Я перепу­тал конверты. Лепесток предназначался девушке... На­звать ее имя?

— Не трудись, — прерывает Донато. — Твой братец принял этот лепесток из моих рук. Не далее, как вчера. И вызвал армасовцев, чтобы схватить твоего посланца.

— Это провокация! — взвизгнул Адальберто. — Ты не имел права...

— Я имел право, — решительно сказал Донато, — по­тому что я отвечаю за жизнь наших товарищей. Это была не провокация, а обезвреживание ядовитых гадюк. Провокация же была учинена в кафе «Гватемала». Зачем она тебе понадобилась?

Адальберто повернулся к студентам.

— Почему я один должен отвечать за сумасбродство шестерых? Это несправедливо, товарищи.

— Так ты уже говорил, и мы пытались тебе пове­рить, — жестко говорит Донато и делает вид, что лезет в карман еще за одним письмом. — Твой братец был в восторге от твоей находчивости в кафе. Прочесть?

Молчание. Очень долгое молчание. И вдруг Адаль­берто отворачивается к окну и глухо, полушепотом го­ворит:

— Всему виной мое чувство... моя любовь к Рине. Я не мог видеть ее вместе с Андресом. Считайте меня подлецом, но я хотел избавиться от него.

Смех. Адальберто ошеломленно оборачивается. Даже Рина Мартинес и та весело смеется.

— Я открыл вам душу, — кричит Адальберто, — а вам смешно?

— Ты еще ничего нам не открыл, — прерывает его Донато. — Мы смеемся потому, что ждали твоего при­знания в любви, о которой ты писал брату: «Рина помо­жет мне втереться к ним в доверие».

У Адальберто выступают на лице капли пота. Руки его уже не играют небрежно со спичками — они ломают спички со страшной силой, с хрустом, одну за другой. И только губы непроницаемо сжаты.

— Я могу рассказать, что от тебя требовалось, — медленно говорит Донато. — Армасовцам нужно было заполучить в клетку крупного подпольщика. Поэтому двух первых визитеров Барильясы выпустили. Потом ты дал знать своим, что ожидается большой гость, и они охотились за ним с яростью первобытных.

Адальберто молчит.

— Ну, а здесь, в столице, тебе хотелось замести сле­ды, — продолжал Донато. — Это всегда легко, когда сви­детели твоей подлости оказываются за решеткой.

Адальберто не кричит, не спорит, не отвергает, — мол­чит.

— В кафе ты сработал чисто, — подводит итог Дона­то. — Будь твой братец потоньше, нам пришлось бы про­верять Рину Мартинес. Я прошу меня извинить, Рина, я уже начинал подумывать, что полицейские связи твоей семьи дали себя знать. Во всяком случае этим ты обязана милейшему Адальберто.

В первый раз заговорил Андрес.

— Я не прошу меня извинить, Рина, — очень мягко сказал он. — Я ни на одну секунду не мог поверить тому, о чем сейчас сказал Донато.

— Спасибо, Андрес, — улыбнулась Рина. — Я знала это.

Адальберто  Барильяс, — сказал  Донато, — успел ли ты кого-нибудь еще выдать?

— Нет, — Адальберто говорил с ожесточением: — Я никого не выдал. Они мне поставили условием: «Завлеки на явочную квартиру в Сакапа Кондора — и ты будешь свободен». Я сделал что мог. Я хотел получить образо­вание, а они гнали меня в офицерскую школу. У меня не было другой возможности вырваться из этого ада. А по­том они требовали еще и еще...