Сразу после Никитского сада показываются первые домики Ялты и еще через несколько минут мы гуляем по ее набережной.

Бедная красавица Ялта… И в ней по непонятным причинам, партийное начальство перед бегством из города распорядилось сжечь главную улицу. Это непременное уничтожение главных улиц в оставляемых городах столь же непонятно, сколь и абсурдно. Это делалось положительно во всех городах. И в Пскове, и в Киеве, и в Днепропетровске, и в Ялте. Целыми и невредимыми оставались неприятелю казармы, заводы, фабрики, элеваторы, но главная улица обязательно разрушалась. Интересно дадут ли когда-нибудь ответ на этот вопрос мемуары секретаря какого-нибудь горкома?

Обуглившиеся дома и развалины всегда и везде производят гнетущее впечатление. В Ялте они кажутся чудовищными по своей нелепости. Ибо, слишком резким контрастом режут они глаза по сравнению со всем этим улыбающимся городком, купающимся в лучах южного солнца, с прохладой кипарисовых садов и с белозубыми смуглянками, весело смеющимися на бесчисленных балкончиках домов.

Быть в Ялте и не посетить домика Чехова — нельзя. По длинной и крутой Аутской улице поднимаемся почти в ее конец. Маленький, необыкновенно чистенький и уютный домик. На парадных дверях — медная дощечка Д. П. Чехов. Та же дощечка на которую, нажимая кнопку звонка, смотрело столько людей, чьи имена известны всему культурному человечеству. А еще через несколько секунд они горячо пожимали руку хозяину дома. Мы, увы, лишены этой возможности. Хозяина дома давно уже нет здесь, но вся окружавшая его обстановка осталась на тех же местах, где и была.

Домик Чехова уже давно объявлен музеем. В нем и во время нашего посещения жила сестра писателя — Мария Павловна. Сегодня она нездорова и мы не беспокоим ее, несмотря на приглашение подняться к ней наверх. Маленькая старушка, живущая при ней, водит нас по всем комнатам. В кабинете — стол, за которым так много часов проводил Антон Павлович. В углу — большая плетеная корзина с визитными карточками. Она полна доверху. Если в ней покопаться, то сколько замечательных имен встало бы в памяти посетителя. А так видны лишь лежащие сверху: — Шаляпин, Мамин-Сибиряк, Станиславский, Леонид Андреев…

На маленьком столике, под стеклянным колпаком, такие знакомые по фотографиям — шляпа и пенснэ. Мягкая шляпа с опущенными полями. Простое пенсне с черным шнурком. На стене — удочки и фотографии. Среди последних одна очень редкая-Чехов и Толстой. Разумеется — Лев Николаевич Толстой…

Рядом спальная комната. Узкая скромная постель с белым покрывалом. Над постелью — отрывной календарь. На верхнем листке — дата — 27 мая 1904 года.

В этот день Антон Павлович, в поисках исцеления от своего неизлечимого недуга, покинул Ялту навсегда. Он сам оторвал последний листок на календаре и больше к нему никто не прикасался. На столике у кровати — толстый журнал. Это "Исторический Вестник" за февраль 1904 года. Он открыт на той странице, которую накануне отъезда читал Антон Павлович. Около книги — коробка спичек — "Нетлеющие шведские спички фабрики И.Н. Дунаева в Ярославле".

К спальне прилегает светленькая, миниатюрная столовая. Одна из дверей ее ведет на веранду. На этой веранде тоже часто работал Чехов. Но известна она же и другим. А именно: когда Антон Павлович закончил "Вишневый Сад", состояние здоровья не позволило ему, согласно установившейся традиции, поехать в Москву и прочесть эту пьесу ансамблю Московского Художественного Театра. И тогда весь ансамбль этого театра, отдавая дань любви к Чехову и его громадным заслугам перед этим театром, приезжает из Москвы в Ялту и тут, на этой веранде, Антон Павлович впервые читает свой "Вишневый Сад".

В гостиной, как и в кабинете, тоже много фотографий. С них смотрят на вас лица почти всех знаменитых людей во всех областях искусства, которыми столь богато было в России начало 20 века. Впрочем, есть среди них и не знаменитости. Вот, кто-то скромный в военной форме. Подпись: — "участник в постановке "Вишневого Сада", по мере сил и дарования. А. Стахович. "Сопровождающая нас старушка поясняет: — он, знаете ли, лаял за сценой, изображал собачку. Большой был друг Антона Павловича…

В стеклянной витрине — большой лист белого картона. Дата — 15 июля 1934 года. Внизу много подписей: Книппер, Качалов, Москвин, Немирович-Данченко… Это соболезнование Московского Художественного Театра, адресованное Марии Павловне по случаю тридцатилетия со дня смерти Чехова. Вверху обращения, каллиграфическими буквами, выведен пышный титул, знаменитого когда-то своею скромностью, театра: — "Московский академический, ордена Ленина, имени Максима Горького…". Последние слова читаются с особой грустью. И пока я вглядываюсь в них, мне кажется, что старенький, небритый Фирс, слезящимися глазами смотрит через мое плечо и по складам повторяет незнакомые слова пышного титула. А прочитав их до конца, как и в последнем акте "Вишневого Сада", произносит грустно и растерянно: — "а, человека-то и забыли…"

Да, там в далекой и холодной Москве, как будто слишком скоро забыли человека Антона Павловича Чехова. Но тут, в маленькой и солнечной Ялте, память о нем живет и будет жить еще долго. А еще дольше будет жить она в сердцах миллионов его читателей. В миллионах сердец самых разнообразных русских людей, которых Антон Павлович Чехов так хорошо знал и так бесконечно любил.

Отдыхаем в одном из "Домов отдыха", построенных здесь уже при советской власти и осматривая его убеждаемся в том, что алуштинский театр не является неудачным исключением среди новейших строительных упражнений в Крыму. И становится по-человечески жаль тех несчастных тружеников, которым, наряду с тысячами партийных ловчил, все же иногда удавалось провести здесь некоторое время.

"Дома отдыха" или санатории (разумеется, носившие имя кого-нибудь из вождей), напоминают богадельни для бездомных стариков и старух, которые, в свое время, строили в России, сердобольные и не очень богатые купчихи. Крутые лестницы, узкие коридорчики, тонкие стенки, маленькие комнатушки, общие умывальни, казарменные кровати с жесткими тюфяками, все это явно протестует даже против самого названия — "дом отдыха". А если прибавить к этому еще клопов, следы присутствия которых видны и посейчас, то можно с уверенностью сказать, что отдохнуть в таком "доме отдыха" — нельзя.

Впрочем, не только клопы мешали советским курортникам отдохнуть от суровых будней. Еще назойливей и въедливей клопов, были партийные активисты, не выпускавшие и тут советских граждан из-под своего бдительного ока и требовавшие от них — "организованного отдыха". Отдых такого рода тоже является изобретением социалистического государства. А заключается он в том, что обалдевших от всевозможных "общественных нагрузок" и приехавших сюда с надеждой отдохнуть людей, бодрые активисты заставляют и тут маршировать под "песню о Сталине", принимать участие в "коллективных играх", в которых непременно есть элемент партийной пропаганды, а по вечерам "прорабатывать" очередной доклад кого-либо из кремлевских оракулов.

В одном из "домов отдыха", на подоконнике нахожу почтовую открытку. Я сохраню ее на память. Почтовая открытка — мелочь, пустяк. Но как в капле воды отражается солнце, так и в этой открытке отразилась вся беспросветная скука и тупоумие советской эпохи. Маленькая открыточка размером 9 на 14. С наружной стороны — аляповато намалеваны какие-то зелено-розовые волны, бьющиеся о скалы. По бокам — розочки и мимозочки. Ну, это дело вкуса и в этом еще полбеды. А вот на обратной стороне этой открытки напечатано следующее: