Здесь паек составлял 50 гр. мяса в день (больные получали 150 гр.), пол-литра молока, 30 гр. сахара и 5 гр. кофе в неделю, 10 папирос в день. Полагалось также четверть литра растительного масла на четверых.

Хлеб выдавался без ограничений (мыслимо ли было такое при советской коллективизации). Несмотря на то, что Эренбург был весьма скептически настроен в отношении испанской коллективизации, он вынужден признать: „Но все же они едят теперь больше мяса“[595].

По словам местного врача, которого Эренбург счел объективным свидетелем, этой системой теперь довольно 70 % жителей[596].

В деревне Уэрто анархисты не получили преобладания. В совете коллектива состояли 60 коммунистов и 20 синдикалистов. Из 800 человек населения 5 семей не вошли в коллектив. Сам коллектив строился по модели советского колхоза, как она официально провозглашалась. Свиньи, кролики и птица оставались в индивидуальном хозяйстве. У коллектива был трактор[597], что придавало объединению и технологический смысл.

Коллектив не отменил деньги, но распределялся доход уравнительно. Одинокие мужчины получали 6 песо в день. Глава семьи — 5 песо, член семьи — 2 песо, дети до 14 лет и старики старше 60 лет — 1 песо (если не работают)[598]. „Члены комитета говорят, что уравниловка, потому что все работают пока что с энтузиазмом“. Но если уравниловка приведет к падению стимулов к труду, то можно будет ввести и трудодни[599].

По сути, в Уэрто сложилось социальное государство в миниатюре. Работники получали фиксированную поденную зарплату, остальные — пенсию. Жители собирали продукты в дар госпиталям. Работали кооперативное кафе, танцклуб, библиотека[600].

По словам Г. Эсенвейна, „характеристикой большинства коллективов, например, было сильное чувство социальной солидарности… Существовало также сильное стремление к образованию, некоторые коллективы впервые предприняли усилия к созданию школ, особенно в отдаленных деревушках, где люди веками были лишены базового права на образование“[601].

Для вхождения в коллективы не существовало имущественных ограничений — в движении участвовали и зажиточные крестьяне. Противник коллективизации Э. Сеговия, посещавший Арагон, встречался с богатым крестьянином, вступившим в коллектив. „Как вы стали коммунистом?“ — спросил я. У него было вдосталь земли, вина, оливкового масла, чтобы жить комфортабельно. „Почему? Потому что здесь создана наиболее гуманистичная система“. В Мас де лас Матас она работала действительно хорошо. Я помню, они послали человека, который страдал от язвы, лечиться в Барселону. Это стоило ему 7000 песет — значительная сумма по тем временам, гораздо больше, чем этот человек мог бы потратить сам…»[602] Собственник магазинчика, оставшийся работать в нем после коллективизации, говорил А. Сухи: «Я не должен волноваться по поводу отдачи приказов. Я получаю достаточно средств на жизнь. Коллектив заботится обо всем. Я работал раньше. Работаю и сейчас»[603]. А. Пратс писал об участнике коллектива: «Все службы коллектива в его распоряжении. От рождения и до смерти он защищен коллективом»[604].

Конечно, логика власти и привилегий засасывала некоторых местных лидеров-анархистов, условия жизни, которые создали себе лидеры Арагонского совета, были значительно лучше, чем у крестьян Арагона в среднем. Это подрывало авторитет лидеров и облегчило впоследствии разгон этого органа[605]. Но в большинстве своем вожди анархо-синдикализма оставались пуританами.

По мнению участника коллективизации в Алосе, средний уровень жизни был таким же, как и до войны, но положение социально уязвимых слоев — значительно лучше[606]. В то же время Ф. Буркено, посетивший Арагон, считал, что «концепция нового порядка, которая осуществляется здесь, последовательно аскетична»[607]. Впрочем, содержание, выплачивавшееся в коллективах (4-12 песет в день), была в несколько раз выше, чем прежняя зарплата сельскохозяйственного рабочего. Так, например, в Альканисе платили 10 песет в день при стоимости килограмма мяса 4,5 песеты[608].

В большинстве случаев коллектив обеспечивал, как и в городе, более высокий уровень культурной жизни, нежели до коллективизации, концентрируя средства на просветительских программах. Иногда средств хватало и на модернизацию производства[609].

И. Эренбург подводил итог своим наблюдениям о жизни коллективов Арагона: «Население, привыкшее к очень низкому уровню жизни, в большинстве не страдает от установленного режима»[610].

Говоря об анархистских коллективах, писатель пророчествовал: «Однако, через 2–3 месяца эти деревни ждет катастрофа»[611]. Этот прогноз, навеянный печальным опытом советской коллективизации, не сбудется.

Эренбург оценивал коллективизацию как либерал, мнение которого сформировалось по результатам коллективизации в СССР. Он не учитывал, что причиной катастрофы в советском селе было не самоуправление и коллективизм, а государственное давление и тотальное изъятие продовольствия.

Попытка полного обобществления собственности и ликвидации товарообмена в Арагоне столкнулись не только с трудностями в сфере обмена, но и с бригадным эгоизмом. Здесь, как и в городе, преуспевающие коллективы не хотели содержать «лодырей». По словам участника коллективизации Л. Мартина «каждая рабочая группа в конечном счете руководствовалась своим собственным интересом»[612]. Конкуренция внутри коллективов дополнялась конкуренцией между ними. Началось расслоение коллективов на преуспевающие и беднеющие. Но рыночные отношения, сохранявшиеся в коллективизированном секторе в тех или иных формах, всегда ограничивались и регулировались.

Работа коллективов Арагона координировалась Арагонским советом и Федерацией коллективов Арагона, в которую входило 24 кантональных федерации, 275 селений и 141430 человек[613]. Арагонский совет направляет коммунам удобрения и семена (хотя и немного[614]). В Арагоне анархистская модель предполагала наличие экономического центра, выполняющего роль социального государства.

Федерация располагала фондом продуктов, осуществляла связь с рынками, регулировала перетоки рабочей силы в случае возникновения ее излишков и недостатка, организовывала инновационный процесс и рациональное землепользование, вела культурно-просветительскую работу[615]. Кантональные федерации поддерживали связи с промышленностью без торговых посредников. Крестьянские федерации и Арагонский совет вели самостоятельные внешнеторговые операции — например, торговали шафраном[616].

Крестьянским и профсоюзным организациям пришлось разрешать множество противоречий и конфликтов. Во-первых, между коллективами, частниками и государственными органами, которые за пределами Арагона по инициативе коммунистов уже с октября 1936 г. вставали на сторону единоличников и кулачества («неправомерно» экспроприированных). Во-первых, между производителями продовольствия и структурами сбыта, вынужденными учитывать интересы не только селян, но и горожан, не говоря уже о потребностях фронта. В-третьих, между экстремистами анархо-коммунизма и крестьянской массой, стремящейся к более мягкой коллективизации.