— Да, конечно…

— Ещё бы!

— Как не знать? — согласились все сразу.

И генерал, удовлетворённый понятливостью господ, пояснил:

— Не претендуя на глубокий анализ, скажу всё-таки, господа, о главном значении усовершенствования государственного порядка. Значение его состоит в том, что царизм вступил в союз с буржуазией вообще, и особо что важно — с либеральной буржуазией. А это отколет её от рабочего движения. Сегодня же, господа, мы призовём всю буржуазию нашей закаспийской столицы провести открытые патриотические манифестации в честь дарованной народу свободы. Вам, господин полковник, — обратился к Куколь-Яснопольскому, — надлежит побывать в забастовочном комитете железнодорожников и приказать от моего имени окончить смуты.

Далее Уссаковский распорядился: коротко, до получения официального разрешения публикации полного текста Манифеста, напечатать во всех газетах области о дарованной свободе корреспонденции граждан. Куколь-Яснопольский тотчас спросил:

— Ваше превосходительство, а что прикажете делать с газетой «Асхабад», запрещённой министром внутренних дел? Смею доложить, что господин Любимский при содействии социал-демократов соизволил незаконно выпустить один номер… Но теперь, когда забастовка вот-вот прекратится, мы могли бы вновь ввести в силу приказ министра внутренних дел, а Любимского привлечь…

— Не спешите, господин полковник, — подумав, решил Уссаковский. — Свобода печати, дарованная императором, думаю, снимает все прежние санкции министерствва внутренних дел, и газета «Асхабад» — не исключение. В крайнем случае, прикажем Любимскому, чтобы сменил название газеты.

— Однако плут с тройной изнанкой этот Любимский, доложу я вам, ваше превосходительство! И жена его, не приведи господи, самых радикальных противоправительственных взглядов.

— Очень даже с вами согласен, — торопливо ответил начальник области. — Но есть ли у вас время на посторонние разговоры? Приступайте к делу, господин полковник, и прошу докладывать мне обо всём через каждый час.

— Слушаюсь!

Спустя час, начальник уезда, в сопровождении охраны, выехал прямо через перрон на железнодорожные пути, осадил коня перед входом в желтый вагон с литерой «Ж», в котором размещался штаб забастовочного комитета. Не слезая, Куколь-Яснопольский постучал в окно рукояткой плётки. Вскоре дверь тамбура открылась, и служащий железной дороги растерянно улыбнулся:

— Честь имею, господин полковник… Гратковский Феликс Антонович.

— Доброго здоровьица, господин Гратковский, — про. гремел полковник. — Если не ошибаюсь, вы член ЦК союза железнодорожников?

— Да-с, ваше высокоблагородие. Чем могу служить?

— А тем, что пора сворачивать все эти забастовки и комитеты тоже? Вам известно о государевом манифесте?

— Разумеется, господин полковник. Лучшая, организованная часть служащих с великой радостью приемлет великий акт о свободе граждан. Что касается остальных, тут возникло осложнение.

— Какое ещё осложнение! Кто руководит вашей забастовкой? А ну-ка позовите сюда!

— Господин полковник, руководство забастовочного комитета в сии минуты находится в депо. Советую вам заглянуть туда.

— А чего ж голову морочил?.. А ещё член ЦК, мать твою так! — выругался Куколь-Яснопольский и погнал коня в депо.

Он подъехал к огромному распахнутому настежь цеху как раз в тот момент, когда, поднявшись на паровоз, Нестеров приподнял руку и прокричал зычно:

— Товарищи рабочие, попрошу тишины!

— Опять митинг! — сказал злобно и сплюнул полковник. — И до чего же они падки на эти митинги. Ну, как саранча на капусту!

Увидев его, рабочие повернулись и тотчас понеслось по рядам: «Куколь приехал, Куколь пожаловал». Нестеров тоже увидел начальника уезда с охраной. Понял, по какому делу пожаловала власть, и заговорил громко и чётко, охватывая почти трёхтысячную аудиторию железнодорожников, пришедших на митинг.

— Товарищи рабочие! Только что телеграф принёс нам Обращение Центрального Комитета Российской социал-демократической партии ко всему русскому народу! Руководство эсдеков считает, что уступка царя — действительно величайшая победа революции, но эта победа далеко ещё не решает судьбы всего дела свободы! Большевики и партия рабочего класса призывают вас продолжать всеобщую Всероссийскую забастовку и готовиться к всенародному вооруженному восстанию!

Сразу же зашумела, заволновалась толпа,

— Даёшь всеобщую забастовку!

— Даёшь социализм!

Нестеров подождал, пока немного поутихнет народ и сказал с насмешкой, рассчитывая на Куколь-Яснопольского.

— Много говорили о Манифесте, а Манифест-то оказался куцым. Царь провозгласил гражданскую свободу, свободу слова и союзов, и о думе даже не забыл… а самих рабочих не вспомнил! Как ишачили они по двенадцати часов в сутки, так и должны! Как получали копейки, так и будут. Нет, уважаемые господа, мы не согласны с такой куцей свободой и с таким усовершенствованием российского порядка!

Начальник уезда подъехал к самому паровозу. Вот его плётка потянулась к ногам Нестерова. Нет, не хлыстнул его, а лишь ткнул рукояткой в носок ботинка.

— Ну, чего опять заартачились? — проговорил сердито. — Неужто опять вам мало свободы? Да облопаться же можно от жадности! А ну-ка, прекращай бунтовать! Я приказываю заканчивать говорильню! — И он было полез на паровоз, но рабочие тотчас оттолкнули его и оттеснили опять к стене.

— Значит, отвергаете царскую грамоту, так надо понимать? — закричал Куколь-Яснопольский»

— Не отвергаем, господин полковник, но и забастовку не собираемся прекращать, — ответил Нестеров. И вновь прокричал зычным голосом. — Всероссийская забастовка продолжается!

— Ну что ж, коли так, — злобно пролепетал начальник уезда, — придётся принимать иные меры… — И процедил сквозь зубы: — Я тебе припомню, черноглазый! Ох, припомню! Попадёшься ты мне в руки! — И выехал из депо.

— Итак, товарищи, — не обращая внимания на угрозы полковника, продолжал Нестеров, — по Среднеазиатской дороге пока что не будут ходить поезда и ни один рабочий не выйдет — ни в депо, ни в мастерские! Наша задача: не дать развернуться черносотенцам! Они сколачивают свои черные отряды, чтобы приступом взять наши рабочие бастионы! Защитим дело революции, товарищи!!

Рабочие долго ещё не расходились: шум от тысяч голосов стоял невероятный.

— Ну, разошлась губерния, — сказал удовлетворённо Вахнин, когда Нестеров спустился с паровоза. — Разве этакую публику успокоишь одним манифестом. Тут и живого царя мало.

— Этот красавец откуда взялся? — спросил Нестеров, имея в виду начальника уезда. — И когда они успевают пронюхать о наших делах? Как крысы рыскают!

— Да, Иван Николаевич, тебя он заприметил, — раздумчиво произнёс Вахнин. — Теперь спи и думай, как бы не пришли ночью.

— Ладно пугать-то. Не из пугливых. Давай — в железнодорожное собрание!

На Скобелевскую площадь потекли «патриотические» колонны крупных и мелких буржуа: чиновники банка, акционерных обществ, служащие почты и телеграфа, учителя гимназий и училища, школы садоводства и огородничества. Лжепатриотическая волна смыла забастовочные пикеты рабочих, и почти во всех коммуникационных узлах города вновь воцарился старый порядок. В руках забастовщиков оставались лишь железная дорога с её телеграфом и воинские подразделения асхабадского гарнизона. Но эти объекты как раз и были основной силой, держащей начальника Закаспийской области «на цепи». Из окна канцелярии Уссаковский видел несметные толпы с флагами, транспарантами, знамёнами, с портретами императора и иконами, но выйти к народу и даровать ему свободу не решался: на площади не было ни одного воинского подразделения! Начальник области, командующий войсками Закаспийского края должен был выехать на коне, но к кому? Где его славная рать? Вот уж, поистине, полководец без войска! И Уссаковский, теребя белые перчатки и покусывая губы, ждал: может быть хоть артиллеристы местной батареи выйдут? Но и этого не произошло. Вошел взволнованный полковник Куколь-Яснопольский и доложил с некоторой укоризной: