Пользуясь даровой рабской силой, укрепляли свои подворья хивинские сановники. Сергей тоже взялся за дело. Начертил план нового дома из восьми комнат, бани, флигелька небольшого для Меланьи, сараев для скота, затем привел целую ватагу персиян. Закипела работа. Все лето трудились невольники, а потом пришли мужики с Чарбага: плотники, печники, жестянщики, возвели для семьи Сергея хоромы почище барских. Дом с резным крыльцом, с верандой вокруг, крашеной жестью крытый. Другие постройки тоже добротно сработаны. Переселился Сергей в новый дом — широко и просторно стало: у каждого домочадца своя комната. Когда справлял новоселье, вспомнил Сергей о Рузмамеде: «Эх, жалко, сердар не приехал — посылал я ему весточку, видно, не довез ее мой гонец». Однако Рузма-мед, хоть с опозданием, все же приехал, и не один — с. сыновьями. Обрадовался Сергей, встречая друга:

— Ну, мать честная, и летит же время! Вроде совсем недавно гостил я в Ашаке, а у меня уже дочь родилась и подросла малость, Да и твоих джигитов не узнать, Аманнияз в плечах раздался, об Атамураде и говорить нечего: был отроком — стал джигитом хоть куда. Ну, проходите, раздевайтесь, умывайтесь, а то и баньку с дороги можно. Это мы вмиг спроворим. Меланья, а ну затапливай баню, зададим пару-жару сердарам!

Рузмамед, человек не капризный и без стеснений, все принял с охотой. После бани вошел с сыновьями в гостиную — оторопел от увиденного. Посреди комнаты длинный стол, накрытый скатертью, на нем чашки с разной едой, самовар с чайниками, а вокруг стола стулья мягкие, обитые зеленым бархатом. На окнах занавесочки с кружевами, и шторы тяжелые, бархатные, раздвинуты. Остановились туркмены у порога, не зная, что дальше делать. Туг из соседней комнаты вышла, словно выплыла, в парчовом платье Юлдуз-ханум. На гостей лишь украдкой взгляд бросила, пригласила к столу. Рузмамед насупился: никогда не видел, чтобы сартянка без паранджи перед мужчинами появлялась. Сергей понял неодумение Рузмамеда, сказал тихо:

— Сердар, ты ее не суди за вольность. Это я ей велел не закрывать лица. У нас, у русских, бабы сроду перед мужиками красоты своей не прятали, а Юлдуз — красавица из красавиц. Ну-ка, подай нам бутыль, выпьем малость.

Рузмамед решительно отодвинул свою кружку:

— Я привез к тебе сыновей. Ты помоги мне отдать Аманнияза в конную сотню Хива-хана.

Сергей нахмурился: не ожидал такой просьбы от старого друга. Помнил пушкарь, как Рузмамед не пустил Аманнияза в войско Аллакули-хана, когда оно отправлялось на Усть-Юрт. А теперь что же?

— Что случилось, сердар? — строго спросил Сергей.

— Неужто мир с ног на голову встал? Или нужда одолела — иного выхода не видишь?

— Я хочу сделать муллой младшего, Атамурада, — упрямо заявил Рузмамед и строго посмотрел на сына, — такова воля моего отца, Аман-аги. Я поклялся выполнить его волю.

— Ну я отдавай на здоровье младшего в медресе? — согласился Сергей. — Зачем старшего загонять в нукеры? Разве ты сам не испытал эту волчью жизнь? Сегодня здесь, завтра там. Сегодня жив, завтра твои кости шакалы гложут...

— Рахимкули-хан хорошо платит нукерам...— Рузмамед оторвался от пиалы, распрямился, коснувшись спинки стула.— Золотые тилля, которые заработает Аманнияз, пойдут на учебу Атамурада.

— Вон оно что... А я и не подумал...

— Сергей, — вновь заговорил Рузмамед, потупив взгляд, — Атамураду потребуется жилье и для коня место в стойле.

— Об этом не беспокойся, Рузмамед. Ты видишь, я переселился в новый дом, а старый теперь пустует. Аманнияз и Атамурад могут в нем жить хоть до скончания века.

- Спасибо, Сергей-джан. — Сердар благодарно улыбнулся. — Такие слова можно услышать только от настоящего друга.

— Может, выпьешь?

— Нет, Сергей-джан. Один раз выпил — хватит.

— Ну, тогда ешь... Сыновья-то куда смелее тебя за обедом.

Рузмамед выпил еще пиалу чая и деловито занялся пловом.

Чуть свет Рузмамед, когда его сыновья наслаждались крепким сном, отправился взглянуть на медресе Ширга зи. Город только просыпался. Только-только откричали призыв на утренний намаз азанчи, но еще распевали вовсю тут и там хорезмские петухи. Еще мало было горожан на улицах, но все базары уже ожили. Торгаши везли на арбах овощи и фрукты, открывались лавки купцов, и завсегдатаи рынков — маклеры — уже ожидали тех, кому требовалась деловая помощь. Рузмамед, войдя в ворота собота (Собот — крытый рынок), сразу попал в окружение дело вых людей.

— Сердар, кажется сегодня пятничный день? — заговорил с ним юркий старичок в замусоленном халате о распахнутыми полами. — То-то, я вижу, вы так рано проснулись. Позволю спросить вас — откуда вы родом и зачем пожаловали в священную столицу?

— Тебе какое дело до меня?! — грубо отозвался Рузмамед,

— Тебя-то я и поджидал всю ночь, уважаемый.

— Зачем я тебе нужен?

— Мне нужен каждый, у кого лежит черная тень заботы на лице. Ты именно такой человек.

— Да, это так, — согласился Рузмамед. — Глаза у тебя острые, как у шакала. А раз так, то помоги мне найти человека, близкого к ахуну Илли-алла.

— Найти не трудно, скажи, по какому к нему делу, может, я помогу.

— Сына хочу отдать в медресе.

— О, да ты, оказывается, очень богатый человек! — обрадовался старичок. — Медресе Ширгази по зубам лишь самым богатым людям.

— Ай, ничего, попробуем потянуть груз трех-четырех верблюдов, — с гордостью сказал Рузмамед. — Важно попасть в дом к самому ахуну Илли-алла. А там я найду с ним общий язык.

— Попасть к нему трудно, это я тебе говорю. Ты видел, сколько зажиточных людей заходят во двор мед ресе, но никого ахун и слушать не хочет. Я научу тебя, как к нему попасть, да сначала уплати мне один золо той тилля.

— Ты дармоед, оказывается! — рассердился Рузмамед. — Вот, держи две таньги да покажи мне ворота его двора.

— За две танги даже ишак мой не закричит! — обиделся старичок и зашагал прочь, оскорбленно оглядываясь,

Тотчас к Рузмамеду подскочил другой, с перекошенным от притворной улыбки ртом, но сердар оттолкнув его, прошел из конца в конец по базару и, выйдя на улицу, отыскал медресе. Оно стояло в глубине мейдана, глядя на мир множеством окон, расположенных в два этажа, а перед фасадом медресе росли фруктовые даренья и розы, Рузмамед, тихонько приближаясь к храму науки, вышел к фасаду, обошел его и увидел во двора стоявших на коленях учеников — сопи. Их было очень много, н все они одновременно отвешивали поклоны, распрямлялись и, запрокинув головы, шептали молитву, перед ними, тоже на коленях, стоял богослов — муда рис. Руамамед присел на корточки и стал наблюдать за их занятием. Наконец, богослужение закончилось, сопи направились в свои кельи, и Рузмамед приблизился к мударису. Увидев простолюдина, богослов оскорбился:

— Уважаемый, разве вы не видите, чем я занят? Поговорите с Гафар-ака, он все знает.

Расспросив у сопи, где найти Гафара-аку, Рузмамед вышел к какой-то грязной лачуге на задворках медресе, а сам Гафар-ака оказался сторожем и водоносом. Он придирчиво оглядел гостя, словно приценивался, сколь ко тот стоит, усадил на кошму:

— Ты, как я вижу, туркмен, при этом калека. Но Илли-алла возьмет с тебя не меньше, чем с богатого бия.

— О, Гафар-джан, разве мне сравниться в богатстве с бием! — смутился Рузмамед.— Но я отдам все, что имею.

— Этого мало, — также невозмутимо ответил Гафар-ака. — Ты не думай, что Илли-алла пользуется полученным. Он все отдает Кути-ходже, а тот половину несет самому хану. То, что остается самому Илли-алла, идет на расходы сопи... Чтобы стать ученым муллой, надо за все платить... За жилье, за еду, за чай, за учебу, каждому мударису, за калам и бумагу... Надо аккурат во вносить харадж и зякет... Преподносить по праздникам и в дни поминовений ахуну, мударисам... мне тоже...

— А тебе за что?

— Я за всех хлопочу, и за хлопоты получаю. Ты, туркмен, пока не готов отдать своего сына нам... Тебе еще надо побеседовать с Аллахом, а потом приходить. Иди и не мешай мне пить чай... Или давай сюда все твои деньги. Много болтаешь!