— Это он за Польшу, за Польшу мстил! Жаль, недодумал я в свое время — надо было польских бунтарей упрятать в Сибирь, в рудники. А там, в Оренбурге, они живут припеваючи. Из ссыльных вновь в бунтарей превратились! Того и гляди опять восстанут. Ты, мил друг, промахнулся, приблизив этого поляка к себе. Могло случиться, что твой Циолковский увел бы пол-отряда в Хиву, а там бы поступил на службу к хивинскому хану. Ты, голубчик Василий Алексеевич, словно дитя. Велю тебе немедленно Циолковского отстранить от службы, Пусть едет в поместье доживать свой век. Остальных всех до единого представить к наградам. Я не смею рассматривать твою неудачу как поражение. Напротив - этот поход ничто иное как массовый героизм русского солдата... Да и мне самому не хотелось бы ходить в пораженцах перед лицом всей Европы. Представь списки лично мне. Я подпишу, и ты передашь их Чернышеву для исполнения. — Царь мстительно улыбнулся. — Как сделаешь дело, сразу отправляйся лечиться в Европу, выдам тебе пособие на дорогу... О Хиве пока забудь... Придет время — вспомним о ней.

Перовский был на водах, когда пришла весть о возвращении из Хивы капитана Никифорова Депешей из Оренбурга доложили, что посланник вернулся без договора, ибо Аллакули-хан в письменные дела и обязательства вступать не пожелал. Вел себя, однако, капитан Никифоров в Хиве с большим достоинством, и записи тайные на клочках бумажных делал, о чем он сам может поведать, коли будет дозволено ему прибыть в Петербург,

О возвращении посланника Нессельроде доложил государю. Тому не понравился жалкий, маловразумительный доклад из Оренбурга. Царь повелел явиться послу ко двору. После этого прошел еще месяц, и вновь граф Нессельроде доложил царю:

— Странное происшествие произошло, ваше величество, с нашим посланником. По пути в столицу заехал он к себе в деревушку под Сызранью да там и помер от разрыва сердца.

— Как так умер? Почему?.. Немедленно расследовать! — возмутился царь.

— Говорят, что сей посланник, когда собирался к вам, уж слишком страшился вашего возможного гнева.

— А не допускаешь ли ты, Карл Васильевич, что посланника просто-напросто отравили? Отправь-ка людей, пусть навестят сосланного мной полячишку Циолковского. Он, с самого хивинского похода строил козни Перовскому. Сей поляк живет неподалеку от Оренбурга.

Вскоре государю доложили: Циолковского застрелил из ружья его же повар, когда отставной генерал сидел вечером у окна в собственном доме...

Генерал Перовский вернулся с лечения полон сил и энергии совершить еще один воинский поиск на Хиву, во тотчас собрался военный совет. Чернышев объявил высочайшее повеление монарха о назначении на должность Оренбургского военного губернатора генерала Обручева, а в Хиву отправить еще одно посольство, которое возглавит ближайший соратник Перовского, бывший с ним в походе, полковник Данилевский.

Присутствовавший на военном совете граф Орлов, как только зашла речь о подарках хивинскому хану, язвительно заметил:

— Ей-богу, господа, хивинцы оттого и ведут себя, как капризные дамы, что мы их беспрестанно дорогими подарками жалуем!

— Любопытно, что же вы собираетесь на этот раздарить Аллакули? — спросил, выпрямившись в кресле, отставной генерал Ермолов. До этого он разглядывал иностранный журнал с красочными иллюстрациями. — В бытность свою наместником государя на Кавказе, когда отправлял в Хиву офицера Муравьева, я тоже пытался улестить отца нынешнего хивинского хана английским сукном и канделябрами, но этот так называемый владыка мира даже не взглянул на мои подарки.— Ермолов усмехнулся, и засмеялись все.

Чернышов сказал с удовольствием:

— Да уж подарки поистине царские! Ландо с откидным верхом, лошади английской породы. Пусть попробует хан Хивы не подписать договор!

— В чем основная суть договора? — спросил Орлов.

— Главное, определить нашу южную границу с Хивой — по реке Сырдарье, северному берегу Арала и северному склону Усть-Юрта, — пояснил Чернышов. — Кроме того, необходимо выхлопотать у хана право держать в Хиве постоянно русского агента. Есть и секретные задания нашему послу: сделать военно-топографическую съемку не только того пути, которым он пойдет, но и самой Хивы, окружающих ее городов н оазисов. Посланнику даны два топографа.

— Н-да, сдала свои позиции Россия на южных границах, — с сожалением вымолвил граф Орлов. — Проснулась бы нынче матушка Екатерина да посмотрела — что на завоеванных ею землях делается. Сейчас и представить невозможно, что земли южнее Арала, на коих живут каракалпаки, когда-то принадлежали нам. Каракалпаки, киргиз-кайсаки Малой н Средней орды, еще какие-то народы — все они были приняты добровольно в состав России, а теперь мы по этим землям С топографами собираемся идти, заносить их на карту! Да как заносить — тайком, словно воры!

— Отбились агнецы от нашего стада, что и говорить, — согласился Чернышов. — Теперь мы не только Хиву, но и своих же киргизов-кайсаков замиряем, потому что все приаральские аилы хивинскому хану служат. Н-да, господа, не будем предаваться унынию: что приголублено матушкой Екатериной — все наше. О том и печемся сейчас, и посланнику нашему полковнику Данилевскому дано предписание очертить границы российские в преж нем их виде. Сейчас самое время... покуда англичане в Афганистане затылки нам кажут, Кстати, должен сообщить вам, что восемнадцатитысячный отряд Эльфистона разбит наголову афганскими повстанцами. Убит английский резидент в Кабуле сэр Мекнахтен, буквально растерзан на части Александр Бернс. Поражение англичан— полное. Директор Ост-Индской компании лорд Оукленд смещен. На его место назначен лорд Эленборо.

VII

Урочище Ашак раскинулось у обрывистых круч Чинка. Горы возвышались тут голубой стеной, а кибитки под ними, разбросанные по берегу древней реки, издали казались перевернутыми пиалами. В этих благодатных землях испокон веков селились предки Рузмамеда. И сам он теперь, после того как при осаде Боджнурда потерял руку, все чаще пребывал в Ашаке. В тот злополучный год сердар, больной и беспомощный, сложил с себя полномочия баши хивинского войска, подался на Узбой. Пил верблюжье молоко, ел баранину, Окреп немного — сел на коня, объезжал чабанские стойбища. Так прожил три года, выезжая в Куня-Ургенч только на зиму, когда с Чинка дули холодные ветры и вся долина Узбоя покрывалась снегом. Пытался заниматься хозяйством, но много ли сделаешь одной рукой. Высокий, костлявый, с презрительной усмешкой на лице, словно весь мир был им презираем, по утрам он выходил на базар или провожал младшего сына Атамурада в мечеть, к мулле. Вечера коротал с отцом за пиалой чая, Старый сердар все еще значился арчином, но давно потерял всякое влияние на соплеменников. Аман-ага угасал, как догорающий очаг, и чем ближе подходил к порогу смерти, тем больше сетовал на несправедливость в мире. Однажды, повстречавшись с главой Мангышлак ских туркмен Нур-ишаном, прибывшим в Куня-Ургенч к сыну, он окончательно утвердился в мысли: все беды идут к туркменам оттого, что нет у них своего государства.

— Все обижают туркмен, — рассуждал он сиплым старческим голосом. — Хивинский хан три шкуры с нас дерет, персы, когда к ним попадет туркмен а неволю, требуют за него четверых своих. Только одни русские иногда помогают хлебом и товарами разными. Жалею, сынок, что не послушался в молодости Нур-ишана, не уехал с ними на Мангышлак к русским. Сейчас у них торговля с астраханскими купцами наладилась, и сами живут под защитой русского царя... Нур-ишан прав: если не имеешь своего государя, то служи чужому — самому сильному. А мы служим Хива-хану, который, узнав, что у тебя появилось два зернышка, одно обязательно отберет.

Рузмамед, слушая заунывные речи отца, во всем соглашался с ним. Он и сам не раз бывал в Гасан-Кули, в Кумыш-тепе, видел русские корабли на взморье и астраханских купцов в товарами, но никогда не доходил до такого отчаяния, чтобы думать о переселении. Родной Ашак, Куня-Ургенч — для него места святые. И накануне смерти отца он лишь поддакивал ему, чтобы не обидеть, а сам думал об ином: как запастись на зиму пшеницей, а еще лучше мукой. Думал: «Хорошо бы снарядить своих людей на Мангышлак за русским хлебом!»