Он смиренно посылал стихи на суд профессиональных литераторов: Фету, Гончарову, Майкову, Полонскому. Мы даже представить себе не можем, как далеки от всех этих людей. При несомненной разнице в социальном положении, все читающие эту книгу наверняка одеваются без посторонней помощи и, если не сами чистят себе обувь, то потому, что это делает жена. Ничего подобного нельзя вообразить не то что о Чаадаеве, но и о Дягилеве, что ж говорить о лице императорской фамилии! Можно только догадываться, каково было тому же Гончарову писать отзывы на стихи, посылаемые ему с фельдъегерем, в блеске аксельбантов и звоне шпор подымающимся по лестнице устиновского дома на Моховой, где квартировал писатель.
Все Романовы были солдатами. Смолоду великий князь служил в Морском экипаже, шефом которого был его отец. В 19 лет получил Георгия за участие в боевых действиях на Дунае в русско-турецкой войне 1877–1878 годов.
Со дня рождения был зачислен в лейб-гвардии Измайловский полк, а в зрелые годы служил там ротным командиром. Там он создал своего рода литературное объединение, под названием «Измайловские досуги». Господа офицеры не только скакали на конях и пили водку, но, по гуманным наклонностям своего командира, сочиняли стихи и прозу, разыгрывали любительские спектакли.
Командовал одно время Константин Константинович Преображенским полком, сменив кузена Сергия, ставшего тогда московским генерал-губернатором (остряки шутили, что раньше Москва стояла на семи холмах, а ныне — на одном бугре). Как любой член императорской фамилии, нес он груз множества почетных должностей: главный инспектор военно-учебных заведений, председатель комитета о трезвости и комитета о грамотности, руководитель Женского педагогического института, председатель Русского музыкального общества… Тридцать лет был президентом Академии наук, причем не номинально, а на полном серьезе интересовался всем, что там делалось: от организации Пушкинского Дома до экспериментов И. П. Павлова с его собачками.
В 25 лет он познакомился с принцессой Саксен-Альтенбургской Елизаветой. Она приходилась ему по матери троюродной сестрой, что браку не препятствовало. Любовь была, что называется, с первого взгляда. Народилось у них с Елизаветой Маврикиевной, ни много ни мало, шесть сыновей и две дочери. Многочадность великого князя была решающим аргументом для изменения учреждения об Императорской фамилии: чтоб уж не слишком плодить великих князей, правнуки Императора стали называться просто князьями императорской крови. Первыми под это подпали дети Константина Константиновича, внука Николая I. Детей было так много, что некоторым удалось уцелеть, выехав за границу, как Гавриилу Константиновичу, двухметровому великану с пухлыми губами и глазами с поволокой, который был буквально вырван обожавшей его женой, балериной А. Р. Нестеровской, из чекистского застенка. Старший сын, Олег Константинович, учившийся в Александровском лицее, погиб на фронте в 1914 году. Трое — Иоанн, Константин и Игорь — приняли мученическую кончину в июле 1918 года в Алапаевске…
Что же при всем этом заставляет нас взглянуть с сомнением в сторону Мраморного дворца? Братская дружба с Сергием Александровичем? Но это все-таки родственник, совсем другие отношения. Чайковский? Конечно, в Мраморном дворце и в Павловске, поместье Константина Константиновича, он бывал частенько и всегда там ему были рады, но придворный этикет исключал какие-либо экстравагантности.
Подтверждение нашим подозрениям можно найти с другой стороны. Вот признание в дневнике великого князя, сделанное в 1888 году, когда он еще служил в Измайловском полку (девять лет как женат). «Кажется, до сих пор меня привлекала в роту не столько служба, военное дело, как привязанность то к одному, то к другому солдату. Моего любимца после Калинушкина сменил Добровольский, а его место занял Рябинин. Теперь все они выбыли, и в настоящее время у меня в роте нет ни к кому особенно сильной привязанности». Впрочем, Рябинин — любовь этого лета выбыл из роты не в какое другое место, как в придворный штат Мраморного дворца. В этом контексте понятнее становятся стихи, написанные в том же году на биваке под Красным Селом:
Вероятно, обращены они к Елизавете Маврикиевне. Другом любили называть тогда поэты своих дам, в шиньонах и турнюрах. Что ж, можно только порадоваться за Константина Константиновича, имевшего чуткого друга, не навязывавшего собственных предрассудков.
Марсово поле… Если прав Кузмин, есть слова, владеющие нами «со странной силой», и звук, «немилый иль милый», заменяет главу романа, то, конечно, стройные ряды гвардейских полков, пыль под копытами коней, штандарты, залпы салюта… Но это ассоциации уж очень далекого времени, когда за стасовскими портиками на западной стороне плаца размещались казармы Павловского полка, известного тем, что подбирали туда курносых юношей — в напоминание об основателе этого воинского соединения.
Ныне здесь сквер, не слишком тенистый; может быть, холодноватый в своей рациональной планировке, но в сумраке белых ночей здесь приятно гулять под кустами благоухающей сирени, пышные грозди которой переливаются всеми оттенками лилового и малинового. Да в осенний вечерок, иззябнув, можно погреться у газового пламени. В этих кладбищенских камнях нет ничего ни страшного, ни казенно-парадного, как на Красной площади. Можно, допустим, прикурить от этого огня — конечно, в наше время, а не в недалеком прошлом, когда дерзкий был бы остановлен блюстителем порядка. Преимущество Марсова поля перед соседними Летним и Михайловским садами в том, что на ночь его не запирают. Не только гулять, но можно здесь и поваляться на скамейке.
До устройства в 1920 году сквера здесь был бесконечный пустырь, с пронизывающими до костей сквозняками. Укрыться можно было разве за каким-нибудь покосившимся заборчиком с гнилыми досками, да руинами ярмарочных балаганов, оставленных разрушаться естественным путем под колючей поземкой, да моросящим великопостным дождиком. Пространство это оживало лишь на масляничной неделе, в унылой бестолочи русских гуляний, кажущихся на картинках Кустодиева куда привлекательнее, чем были на самом деле.
Марсово поле, д. 7. Этот угловой дом, со скругленным углом и двумя портиками, занимает важное место в панорамах классического Петербурга. По достоинству его можно было оценить лет сто назад, когда колонны, замыкающие перспективу Екатерининского канала, видны были от Невского проспекта. Но воздвигся храм «Спаса на Крови», уподоблявшийся современниками его строительства судку для горчицы и уксуса, и классическая перспектива была утрачена. Попробуй, однако, убедить наших современников, что лучше бы торчал на торце канала один из бесчисленных портиков, коих и без того слишком много, а не многоцветная, разновысокая громада, как бы гроздью воздушных шаров оживляющая скучные пространства невской столицы.
Дом называется по имени архитектора Доменико Адамини, по проекту которого построен в 1823–1827 годах. Находился он в ведении Департамента уделов, распоряжавшегося личными владениями Императорской фамилии. Квартиры были казенные, в одной десять лет прожил изобретатель и путешественник Павел Львович Шиллинг, человек выдающийся во многих отношениях, но в интересующем нас плане ничем не отмеченный. «Дом Адамини» замечателен также тем, что во время блокады в него попала бомба, разворотившая стены, и после войны его восстановили одним из первых. Квартиры отдали творческим работникам, типа архитекторов и писателей, так что закономерно появление на стенах дома разных мемориальных досок. Одна доска указывает, что жила в этом доме Вера Федоровна Панова, написавшая милую, чистую повесть «Сережа» — один из лучших образцов ленинградской прозы 1950-х годов, достоинством которой почитались легкость и приятность. Вторым мужем писательницы был Давид Яковлевич Дар. Познакомились они в конце войны в эвакуации, прожили вместе тридцать лет. Молодые литераторы, пригретые Верой Федоровной, как С. Д. Довлатов, Г. Н. Трифонов, хорошо были осведомлены об истинных увлечениях Давида Яковлевича, но жена демонстративно ревновала его лишь к кухаркам и медсестрам. Это время, хоть в России никогда не было принято говорить то, что думаешь, было особенно агрессивно: даже думать рекомендовалось не так, как следовало по природе.