Разговаривая сам с собой, Довлиханов прошел по тропе к другому навесу. Здесь работали женщины, и разговоры были женские. Он присел в тени за загородкой. Говорили о какой-то Огульджамал, которую Дурдыгозель хотела сосватать своему сыну, а та будто при всех заявила, что есть у нее парень в армии и она его ждет. А мать, вместо того чтоб пристыдить, потакает негоднице. Хорошо еще, что невеста она незавидная — и голос как у мужчины, и заикается, вся в мать, а то Дурдыгозель совсем обидно было бы. Ей ведь и у Анкара-ага отказали. Отговорились: Кейкер, мол, еще ребенок, а какой там ребенок — семнадцать лет, самая пора. Просто больной у нее сын, чахоточный, вот ему никто и не хочет дочь отдавать.

Довлиханов уже собирался уходить, как вдруг услышал свое имя. Какая-то бабенка очень убедительно объясняла, что Санджар Политик не уважает Довлиханова, потому и послал в колхоз. А в колхозе от него какой прок — сидит в палатке да книжки почитывает. Сазак — тот, плох ли, хорош ли, до всего сам доходил. А этому дела нет до людей. Подумать только, почтальона Еллы прогнал! Кто теперь почту будет возить? Вот был бы у этого Довлиханова сын на фронте, подумал бы, как без почтальона…

Глава двадцать третья

Анкару-ага я не осмелился сказать, что не буду больше возить почту, но матери пришлось признаться.

— Это как же? — удивилась она. — Прогнали или сам надумал?

— Сам, — солидно ответил я. — Трудно совмещать две должности, школе нужно побольше внимания уделять.

Несколько дней я почти не выходил из дому, читал, думал — мне почему-то не хотелось показываться на глаза односельчанам.

Однажды я проснулся на рассвете от сердитого голоса тети Огулдони. Соседка сидела возле очага и, ударяя кремнем о кремень, пыталась высечь искру и раздуть огонь. Но фитиль, как видно, отсырел и не хотел разгораться.

— Когда только избавимся от этих проклятых камней! Вот жизнь пошла — спички простой не достанешь!.. — Она в сердцах отшвырнула фитиль. — Придется к Гыдже подъезжать. Хоть и не по душе мне эта баба, а, кроме как у нее, нигде спичек не добудешь. На складе должны быть, для чабанов всегда спички держат. Придется к ней идти… И где это видано: баба складом распоряжается!.. Да к ней только подольстись, она тебе не то что спички, такое предоставит!..

Я невольно фыркнул:

— Это как понять, тетя Огулдони? Что «такое» ты имеешь в виду?

Тетя Огулдони нисколько не удивилась, услышав мой голос. И ответила не оборачиваясь, словно давно уже беседовала со мной:

— «Такое», милый мой, это то, что ни мне, ни твоей матери не понадобится, а только вам, мужикам, потребно. Знаете, проклятые, женскую слабость и пользуетесь. Как начнете вокруг бабы увиваться, голову дурить, редко какая устоит. А ты чего это больно заинтересовался? — вдруг спохватилась она. — Соседка! Слышишь, какие твой младшенький разговоры ведет? Пожалуй, женить пора. Чего-чего, а невест сейчас в достатке, — может, сосватаем ему?

— Придет время — сосватаем, — вздохнула мама. — Я слышала, ты тут Гыджу поминала. Правда, что ее завскладом назначили?

— А чего же не правда? Вчера и назначили. Мне что, мне все равно, но кое-кому это не по душе придется. Вот Анкар-ага… Как он посмотрит?

Послышался сердитый кашель. Это Поллык-ага поднял голову с подушки. Сейчас он должен сесть, взглянуть на часы, которые недавно купил и по которым еще не научился узнавать время. Взглянуть и важно сказать: «Чуть было не проспал…»

Нет, сегодня все вышло не так. Едва Поллык-ага зашевелился, тетя Огулдони, сообразив, что он не мог не слышать ее слов, обернулась с умильной улыбочкой:

— С добреньким утром, начальник! Уж я жду, жду, когда проснетесь… Спичечками разжиться… Измучилась с проклятыми камнями, а у вас спички всегда найдутся… Вам, при вашей должности, никак нельзя без них… А то чаю вскипятить не можем…

Поллык-ага достал из кармана спички, тетя Огулдони подпрыгивающей походкой засеменила к нему. Однако Поллык-ага оказался настолько предупредительным, что поднялся с постели и, подойдя к очагу, сам стал разжигать огонь.

— Вот, горит. — И добавил угрюмо: — А сплетни с утра пораньше не следовало бы распускать…

— Не дай бог! — с готовностью отозвалась тетя Огулдони. — Типун на язык этим сплетникам! Какая нам разница: Гыджа будет складом управлять или кто другой…

Поллык-ага выразительно посмотрел на меня и, сказав жене, что чай будет пить позднее, ушел.

Когда мы напились чаю, он вернулся и сразу же подозвал Солтанджамал и меня.

— Чего расселась? — прикрикнул он на жену, которая устроилась рядом послушать новости. — Сходи к соседям, что ли.

— Не кричи! — огрызнулась женщина. Однако поднялась.

— Иди, иди!

Разговор обещал быть серьезным: Поллык-ага достал часы, взглянул на них, положил обратно в карман и начал так:

— Товарищ Солтанджамал, а также товарищ Еллы.

Вчера было заседание правления. Выступал наш новый председатель. Вопросы такие. Первое — чтобы доярки во время работы не занимались сплетнями. Это товарищ Довлиханов особо подчеркнул… Второе — о торжественном праздновании Первого мая, ударницы получат премии. Третье — с завтрашнего дня Гыджа заведует складом. И четвертое — почту теперь будут возить попутно, кто поедет в район. Сдадут шерсть и заедут за почтой. Вот и все. Вопросы есть?

— Какой из Гыджи заведующий! — Солтанджамал презрительно скривила губы.

Прежде чем ответить, Поллык-ага снова достал часы и внимательно поглядел на них.

— Женщина в колхозе — большая сила, — внушительно сказал он. — А Гыджа в основном жена бывшего актива. И грамотная.

— Скажите, Поллык-ага, Гыджу выбрали или назначили? — поинтересовался я.

Поллык-ага помолчал, подумал.

— А ты что, против?

— Да нет, просто хочу знать.

— Выбрали. Председатель выбрал. Сказал, что завскладом уходит в армию и нужно подобрать на его место расторопную грамотную женщину. Сазак, прежний наш председатель, назвал Гыджу. Вот мы ее и выбрали.

— Выбирает только общее собрание, — заметил я так, для порядка. — Я считаю, что Гыджа вполне справится.

— Это хорошо, что так считаешь. — Поллык-ага исподлобья взглянул на меня. — Только вот что я тебе скажу, Еллы. Ты, может, и грамотнее нас — учитель, но мы тоже, слава богу, на государственной работе и кое-что понимаем.

— Конечно, — согласился я. — Никто не спорит. А который теперь час, Поллык-ага?

Старик опять достал часы.

— Большая стрелка немного перегнала маленькую, — сказал он.

— Понятно. Большое спасибо, Поллык-ага. Мы пойдем?

— Идите. — Он важно кивнул головой.

Глава двадцать четвертая

Кибиток на Ганлы не больше, чем на Юсупе, и все же это центр, потому что здесь палатка председателя, а возле нее вырыт глубокий погреб, крытый хворостом и колючей травой. В погребе склад.

Каждый день в склад привозят свежесбитое масло. Чаще приезжает сам Поллык-ага, но иногда поручает это дело Солтанджамал. Вот и сегодня масло привезла она. Уложила верблюда, прочитала прибитый над дверью лозунг: «Товарищи доярки и стригали! Достойно встретим 1-е Мая! Наше дело правое. Мы победим!» — и начала стаскивать тяжелые бидоны.

Из погреба вышла Кейкер с толстой коричневой тетрадью в руке. Увидев Солтанджамал, сунула тетрадку в карман и стала помогать ей.

— Как живем, Кейкер? Как новая заведующая? Она здесь?

В вопросе явно слышалась издевка, и Кейкер лишь кивнула в ответ. Они потащили кувшины вниз.

В разделенном на отсеки полутемном погребе было прохладно. У самой двери стояли весы, маленький столик и два стула. К весам привязана табличка с надписью: «Курить воспрещается». «Ну да, на стенку-то здесь не повесишь», — мельком подумала Солтанджамал. Гыджа с карандашом в руке стояла возле кувшинов с маслом, по самое горлышко зарытых в землю. Она видела Солтанджамал, но не поспешила ей навстречу, сделала вид, что поправляет шерстинку на горле кувшина — от муравьев. Новая заведующая была в длинном полушелковом платье, поверх него — белый халат и пиджак Вейиса, на ногах — хромовые сапоги. Мгновенно прикрыв рот концом головного платка, Солтанджамал прихватила его зубами. И лишь когда Гыджа подошла, — притворно охнув, открыла лицо.