Наконец, особую важность представляла проблема защиты водных ресурсов от радиоактивного заражения. В связи с этим предусматривалось строительство новых дамб и укрепление существующих, проведение обвалования реки Припяти и основных ее притоков.
Разъясняя все эти меры (кстати, Сергей Федорович Ахромеев внимательно слушал и не задавал никаких вопросов — видно, многое он услышал впервые), я логично подвел к одному весьма принципиальному выводу: катастрофа произошла в условиях двух положительных факторов. Первый фактор: 26 апреля — это пик вешних вод, поэтому облако взрыва, вылетев из кратера 4-го блока, поднявшись на километровую высоту, упало на пойму реки Припяти, переполненной быстро идущей в Днепр вешней водой. Миллиарды зараженных частиц угодили в воду. Вначале падали, естественно, тяжелые, затем — полегче, наконец, оседал дым — туман с микрочастицами. И все это поглотил могучий Днепр. Поэтому опасность, заключенная в облаке, фактически миновала. Анализ же воды в Днепре ниже впадения в него Припяти показал, что никаких отклонений не было до самого устья. Воду можно было пить.
Второй фактор — облако от взрыва легло также в основном на песчаную почву. А песок, как известно, обладает хорошими абсорбирующими свойствами и склонностью соединяться с нуклидами (радиационно опасными частицами). Поэтому там, где на почве был дерн, с ветром могла еще «гулять» радиационная пыль. Но где дерн был снят или вообще его не было, а имелись песчаные пролысины, — там можно было считать, что нуклиды схвачены. Осталось только перевернуть верхний слой почвы, как безопасность значительно повысится (разумеется, такие мероприятия могут проводиться только в местах скопления народа).
Учитывая два этих фактора, можно заранее отвергать любые программы-фолианты, рассчитанные в первую очередь на выполнение частных задач, а не на разрешение принципиальных общегосударственных проблем в связи с бедой, которая обрушилась на страну. А такие уже появились.
Начальник Генштаба отнесся к моему докладу одобрительно и утвердил программу действий на июнь и июль месяцы. В эти месяцы по графику Генштаба еще продолжали прибывать в район катастрофы воинские части. Их надо было встретить, временно разместить, определить задачи и режим работы, одновременно организовать обустройство (точнее, строительство военного городка). А поскольку перспектива ведения здесь работ определялась не месяцами, а годами, то и обустройство войск проводилось соответствующее.
Утром 24 мая я вылетел из Москвы обратно в Чернобыль уже с основным составом оперативной группы и руководством Научного центра. На душе было спокойно, так как все вопросы предварительно на месте я уже на прошлой неделе обговорил. И сейчас летел, как домой. Предстояло только развести соответствующих начальников по объектам, определить им задачи и приступить к действиям.
В состав оперативной группы входили: генерал-лейтенант Г. С. Стародубов, генерал-лейтенант А. Д. Кунцевич, генерал-майор Г. В. Прокопчик, генерал-майор С. Н. Лиховидов, полковник В. С. Тушнов.
В числе Научного центра, кроме его руководителей — генералов А. К. Федорова, Б. П. Дутова и полковника Р.Ф.Разуванова, летели лица технического состава, взятые в основном из Института гражданской обороны и частично — Института химических войск. С их помощью уже с первых дней можно было наладить делопроизводство, издание документов, дежурство, передачу и принятие распоряжений, информации и т. д.
Мы приземлились, как и заказывалось, на военном аэродроме Овруч. Проехав в город и показав вместе с командованием дивизии место расположения Научного центра его руководителям, я вернулся на аэродром, пересел на поджидавший нас вертолет и отправился в Чернобыль. Полет занимал всего десять минут.
На всем лежала печать осиротелости. Все села — как вымерли, ни души. Не долетая до Чернобыля, я сказал, чтобы вертолет дал круг вокруг города Припять. Чудесный ультрасовременный, многоэтажный город с бассейнами, теннисными кортами и прочими спортивными площадками был мертв.
Перед посадкой я приказал несколько раз на небольшой высоте облететь разрушенный четвертый блок станции, чтобы можно было хорошо осмотреть картину катастрофы с правого борта.
Облетая саму АЭС, заметили только нескольких человек, и то у административного корпуса. Четвертый же блок был разворочен так, будто кто-то вырвал его нутро и при этом «наломал дров» рядом. Однако я почему-то ожидал большего, считал, что коль произошел взрыв реактора, то там уж если не Хиросима, то нечто тоже грандиозное в печальном смысле слова. Однако увиденное такого впечатления не оставляло. Позже, когда мы мотались на АЭС дважды в сутки, то обратили внимание на то, что внешне, если созерцать станцию с дороги, разрушения явно не были заметны. Однако это ядерное чрево еще дышало, и в атмосферу выбрасывались все новые и новые порции нуклидов, хотя и в небольших дозах.
На вертолетной площадке в Чернобыле уже было оживленно — люди, машины, мотоциклы и даже велосипеды. У многих на шее белеет упрощенный фильтр воздуха — при необходимости (если поднималась пыль или в особо опасной зоне) маска из бинта и ваты быстро натягивалась на рот и нос, гарантировала от попадания частиц изотопов урана, плутония, стронция и т. д. в легкие. Конечно, они многих спасали, но, к сожалению, помогли не всем. Так же, как и свинцовые листы на полу вертолета: хоть они и были толщиной в палец, а дозиметр во время нашего полета над АЭС показывал 10–15 рентген/час (!).
С вертолетной площадки отправились в здание, где уже располагались военные — генерал армии Иван Александрович Герасимов со своей группой, группа генерал-полковника Владимира Карповича Пикалова, военные летчики, инженеры, связисты, строители и т. д.
Сам В. К. Пикалов заболел и уже уехал. О том, что плохо себя чувствует И. А. Герасимов, я узнал от него лично. Видно, тоже подхватил большую дозу облучения. Часто военачальники считают, что они, мол, неуязвимы. А иногда им просто как-то неудобно соблюдать элементарные требования, которые обязаны выполнять все — от солдата до маршала. Пренебрежение элементарными нормами безопасности может обернуться трагедией. Я и себя не хвалю за то, что допускал нарушения. И бывало это частенько, в том числе не только здесь, на Чернобыльской АЭС.
Заслушав все представительства Министерства обороны о состоянии дел, о решаемых задачах и особенно о проблемах, я хорошо «вооружился» к совещанию у председателя Правительственной комиссии, где и выступил с конкретными предложениями (они вырисовывались еще при первом моем заезде) об улучшении взаимодействия группы Министерства обороны, держателя основных сил и средств на тот час, с другими министерствами и ведомствами. Многие работы выполнялись или совместно, или только силами Министерства обороны по заказу другого министерства. В этот раз на совещании у И. С. Силаева присутствовал «кворум» и мне довелось познакомиться со всеми. Я сообщил им, что любой вопрос, любую проблему нужно передать к нам в Оперативную группу. Через каждые два часа я звоню туда, мне докладывают эту просьбу с уже наведенными по ней справками, я принимаю решение, и в этот же день вопрос начинает исполняться, о чем сообщается заявителю.
На совещание к председателю Правительственной комиссии я брал генерала Кунцевича и полковника Разуванова. Сразу после совещания мы отправились на АЭС. Во всех административных ролях в то время на станции выступало одно лицо — главный инженер АЭС Штремберг. Он кратко, в популярной форме рассказал, как они дожили до такой жизни. Оказалось, что дежурная смена инженеров решила провести эксперимент (кстати, с этой идеей носились давно). Суть его сводилась к тому, что они хотели определить наивысшие параметры напряжения работы реактора, при котором можно максимально снимать количество электроэнергии.
Главный инженер с удовольствием сопровождал нас по всем блокам. В огромном, очень длинном светлом зале, на равном удалении стояли реакторы, а перед ними и рядом — турбины. Все строго, аккуратно и понятно.