Надо отдать должное командованию академии — для слушателей создавались все условия, чтобы они могли заблаговременно «вооружиться» билетами во многие центры культуры и искусства. В академию периодически приглашались с лекциями лучшие силы ученого мира столицы. Как-то прошло оповещение, что в часы самоподготовки в большом зале профессор МГУ прочтет лекцию о М. В. Ломоносове. Приглашались все желающие. У меня было довольно приличное представление об этом великом сыне России, желания идти не было: полагал, что открытий для меня не будет. Но коль шли все, я отправился тоже. Пришлось сесть в середине ряда, а не с краю, как я это обычно делаю. На всякий случай прихватил с собой работу, которую надо закончить сегодня — если лекция будет неинтересной, займусь своим делом прямо там.

В установленное время приходит заместитель начальника академии по политчасти и представляет нам профессора — маленький, сухенький старичок еле стоял на ногах. После представления его повели к трибуне на сцене. Он еле забрался по ступенькам, вошел в трибуну, выбросил вперед и свесил свои руки, как противовес, практически лег на кафедру и начал говорить. Мы видели только одну его голову. «Ну, — думаю с досадой, — пропал целый час». И взялся было уже за свою работу. Но каково было мое удивление, когда профессор вдруг сказал: «Некоторые молодые люди вроде вас иногда говорят: «Ну, что Ломоносов? Я все о нем знаю!» А фактически знания у него формальные. Даже малейшего дуновения настоящей жизни нет. А я вам расскажу то, чего никто не знает, и из области его научной и общественной деятельности, и из интимной жизни». И начал. Зал замер. Мы сидели с открытыми ртами, боясь пропустить хотя бы слово. Целый час никто даже вроде и не дышал, все застыли от изумления. А когда профессор в заключение сказал: «Михаил Ломоносов и в науке был глыба и до кокеток горазд!» — зал взорвался аплодисментами. Профессор вышел из-за трибуны и, одной рукой держась за нее, а вторую приложив к груди, поклонился. Мы встали и продолжали его приветствовать. Он улыбнулся и с помощью офицера осторожно спустился по лестнице. Ну, какая светлая голова, какая чудесная память! А речь — как у артиста. Вот тебе и старик! Мы вернулись в свои классы, аудитории и продолжали обсуждать фрагменты жизни Ломоносова. Действительно, почти все, что поведал нам профессор, было услышано впервые.

Первый курс закончили командно-штабной военной игрой на местности (выезжали в Белоруссию). Руководителем учения был Алексей Иванович Радзиевский. Все прошло нормально. Вернулись — и в отпуск.

Я набрал книг и отправился в подмосковный санаторий Архангельское. Солнце, воздух и вода, дворец князя Юсупова и прекрасный парк — отдых, лучше не надо! Здесь я впервые повстречался с Алексеем Николаевичем Косыгиным. Оказывается, рядом с санаторием находилась его дача, и он ежедневно в кругу своих близких (как позже я узнал, это были дочь и зять) совершал прогулку по парку санатория. Я тоже, как и немногие другие, после ужина кружил по дорожкам. Маршрут был один и тот же. Поэтому почти ежедневно я встречался с Алексеем Николаевичем, естественно, раскланивался, он отвечал тем же. Это было летом 1966 года, а осенью 1967 года он вручал орден Ленина Вологодской области. Я был приглашен на эти торжества первым секретарем обкома КПСС А. Дрыгиным. Он представил меня Косыгину, а тот в ответ:

— А мы ведь с вами недавно встречались?

— Верно, летом прошлого года в Архангельском.

— Вы тоже делали вечерний променаж.

Меня удивила его память — ведь я всегда был в легкой спортивной одежде, а здесь — в военной форме, но мое лицо он запомнил капитально.

1966 год заканчивался для нас, военных, на минорной ноте — министр обороны Родион Яковлевич Малиновский с трудом объехал войска, выстроенные на Красной площади для парада в честь 49-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции, еще с большим трудом поднялся на трибуну Мавзолея и фактически на последнем дыхании произнес речь. Он был тяжело болен. Да и погода была плохая — обильно шел мокрый снег. Все поняли, что его время сочтено. Действительно, в марте 1967 года мы простились с ним на печальной траурной церемонии.

Два года учебы буквально пролетели.

Накануне госэкзаменов кадровики предварительно сделали «пристрелку» с назначением. Мне было сказано: поскольку долго служил на Севере — поедешь в центральный район страны или на юг. Приехал начальник Главного управления кадров Министерства обороны генерал армии Гусаковский с комиссией. Он уже конкретно определял место службы и должность. Подошла и моя очередь. Захожу, представляюсь. Предлагают сесть. Гусаковский говорит:

— Вы окончили академию с золотой медалью и отличием, поэтому имеете право выбора места службы и должность с повышением относительно той, с которой вы прибыли на учебу. И вообще, в принципе хотели бы вы попасть на командную или штабную должность? Мы также учитываем ваше продолжительное пребывание в Заполярье.

— Что касается должности, то желательно, чтобы это была штабная.

— Например, начальник штаба армии, так, что ли?

— Это был бы для меня идеальный вариант. Мне практически почти не довелось бывать в роли руководителя штаба. После академии я мог бы хорошо реализовать в этой роли приобретенные знания.

— Понятно. А по части географии?

— Готов ехать в любой район.

— Хорошо. Вы пока покурите, а мы здесь посоветуемся.

Я вышел. Естественно, товарищи облепили меня: «Ну, что? Ну, куда? На какую должность?» Я передал им содержание нашего разговора. Кто-то позавидовал: «Вот счастливчик! Сейчас пошлют в Московский или Киевский военный округ — вот где малина! В крайнем случае, в Одесский или Северо-Кавказский — на Черное море».

Меня долго не вызывали. Друзья успокаивали: «Это они получше место подбирают». Наконец выглянул полковник и пригласил меня. Захожу. Опять усадили, и Гусаковский начал, глядя мне пристально в глаза:

— Учитывая ваши пожелания и долголетнюю службу в Заполярье, учитывая право выбора, но также принимая во внимание решение Военного совета Ленинградского военного округа, где высказано ходатайство перед министром обороны о возвращении вас обратно в округ, мы здесь всё взвесили и остановились на таком варианте: назначить вас командиром армейского корпуса в Архангельск.

Я молчу. Тогда Гусаковский спрашивает:

— Может быть, у вас в связи с этим есть вопросы?

— Вопросов нет. Какие могут быть вопросы? Мне все ясно. Спасибо за доверие.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Гусаковский и, вздохнув, начал что-то искать на столе. Чувствую, что-то недоговаривает. Наконец Гусаковский взял какой-то листок, пробежал его глазами и говорит:

— Тут вот только одна существенная деталь. Раньше в Архангельске стоял 44-й армейский корпус. В связи с решениями нашего руководства управление корпуса в полном составе вместе с гражданским персоналом переброшено в Забайкальский военный округ. Но дивизии корпуса и корпусные части остались. Вам придется формировать управление корпуса вновь. Это непростая задача.

— Но мы вам офицерскими кадрами максимально поможем, — включился в разговор начальник управления кадров Сухопутных войск генерал-лейтенант К. Майоров.

— Да, конечно, — продолжил Гусаковский, — я отдам необходимые распоряжения и в Ленинградский военный округ. Что касается базы для размещения, то, насколько мне известно, там все сохранилось.

Поняв, что вопрос решен и надо уходить, я поднялся.

— Мне все ясно. Разрешите идти?

Все тоже поднялись. Гусаковский подошел ко мне и, пожав руку, по-отечески сказал: «Желаю вам успеха».

Не успел выйти в коридор, как меня сокурсники схватили и потащили в дальний угол: «Ну, давай, выкладывай все по порядку. Что-то долго у них засиделся».

— А что выкладывать? Как вы предполагали, так и получилось, — улыбнулся я, сделав довольную мину, — еду на море!

— Я же говорил! — выкрикнул кто-то.

Тогда я добавил:

— Только не на Черное море, а на Белое — в Архангельск.