— И Любаша хороша, — зло говорит веснушчатая девушка.

— У них уже давно любовь, — флегматично отзывается один из парней.

— Бедный Ваня, — вздыхает девушка.

— За пять месяцев от него ни одного письма! — вступается за Любашу другая.

Навстречу Любаше и Самохвалову идут Захар Силыч с Полиной, которая с трудом сдерживает слёзы. За ними — гармонист и несколько парней; среди них знакомые нам шофёры.

Заливается гармонь. Захар Силыч поёт:

— Отбываете, Захар Силыч? — спрашивает поравнявшийся с ним Самохвалов.

— Отбываю, Аполлинарий Петрович, — отвечает Захар и, глядя на Любашу, продолжает с тяжёлым вздохом, — но если меня здесь забудут, как моих друзей, я… я… вернусь, — он сжал кулак, — и в порошок сотру!

Полина прижимается к нему.

— Что вы, Захар Силыч! Да на всю жизнь!..

Захар поворачивается к гармонисту и командует:

— А ну, давай мою любимую… Песню Вани Бровкина.

Гармонист играет знакомую нам мелодию.

Эта же мелодия слышится в казарме. Вечер. Ваня в кругу солдат аккомпанирует себе на гармони, поёт песню.

Заслушался капитан Шаповалов.

Абдурахманов хитро глядит то на восхищённого Буслаева, то на притихшего капитана и, толкнув в бок Кашина, подмигивает.

— Чего тебе? — спрашивает Кашин.

— Ничего, — шепчет Абдурахманов. — Капитан тоже, того, музыку любит… крепко любит.

— У него должность такая… Он обязан душой солдата интересоваться, — с лёгкой иронией, тоже шёпотом, отвечает Кашин. — Заместитель командира полка по политчасти. Ясно…

Ещё раз запела гармонь, и вот песня оборвалась.

Капитан, обменявшись взглядом с Буслаевым, говорит:

— Что ж… значит, завтра в семнадцать ноль ноль посылаем Бровкина на окружную олимпиаду самодеятельности, — Он оборачивается к вытянувшемуся Ване и добавляет: — Держись, Бровкин! Там соперников много. Не осрами нашу роту.

— Постараюсь, товарищ, капитан, — взволнованно отвечает Ваня.

Капитан посмотрел на свои ручные часы.

— А теперь спать, товарищи! — и он выходит из комнаты.

Обрадованные его сообщением об олимпиаде бойцы тесным кольцом окружают Ваню.

Горнист играет утреннюю зорю.

Из казармы выбегают солдаты.

На плацу, у гимнастических снарядов, выстроилось отделение сержанта Буслаева.

— Где Бровкин? — удивлённо спрашивает Буслаев.

— Нету! — отвечает озадаченный Абдурахманов и сокрушенно восклицает: — Ай-яй-яй!

— Где Бровкин? — уже сердито переспрашивает Буслаев.

— Заболел, наверное, — отвечает Кашин.

— Боец Абдурахманов! — приказывает Буслаев. — Сходите и узнайте, где Бровкин.

— Есть узнать, товарищ сержант, — и Абдурахманов бежит к казарме.

— Боец Абдурахманов! — вдруг слышит он окрик капитана Шаповалова.

— Слушаюсь, товарищ капитан! — останавливается Абдурахманов.

— В чём дело?

— Солдат Бровкин не вышел на занятия, товарищ капитан, — докладывает Буслаев.

— Вернитесь в строй, Абдурахманов! — приказывает капитан и медленно идёт по плацу к казарме.

В палате, на койке, сидит Ваня и наигрывает какую-то мелодию.

Слушает стоящий у дверей дневальный. Возле него останавливается капитан Шаповалов.

— Хорошо играет, — после паузы шёпотом говорит капитан.

— Хорошо, товарищ капитан, — так же шёпотом отвечает дневальный. — Он себя покажет на олимпиаде.

Капитан входит в палату и направляется прямо к Ване.

Увидев его, Ваня встаёт, вытягивается.

— Вы что? — спрашивает капитан. — Репетируете?

— Репетирую, товарищ капитан, — наивно улыбаясь, отвечает Ваня.

Неожиданно лицо капитана становится строгим и суровым.

— А кто вам разрешил, боец Бровкин, не выходить на занятия?

Для Вани такой резкий тон капитана — как гром среди ясного неба.

— Товарищ капитан… — бормочет он.

— Артист! — сердито говорит капитан. — Придётся вам вместо олимпиады сесть под арест. Так и доложите командиру отделения.

— Есть доложить, товарищ капитан, — отвечает Ваня, еле выговаривая слова.

— А сержанту Буслаеву я объявлю выговор, — продолжает Шаповалов, — за ваши недостойные поступки, Бровкин.

Как вкопанный стоит оторопевший Ваня.

— За нарушение воинской дисциплины, — громко объявляет капитан Шаповалов, — бойца третьего отделения…

Ваня стоит перед строем на казарменном плацу.

— …Ивана Бровкина подвергнуть аресту на двое суток.

Ваня подметает казарменный плац. За ним по пятам с автоматом ходит Кашин.

На плацу, как обычно, занимаются солдаты: кто марширует, кто репетирует рукопашный бой.

Вдруг Ваня, бросая работу, беспомощно разводит руками и обращается к Кашину:

— Я ведь репетировал.

— Арестованный Бровкин, молчать! — сердито обрывает его Кашин.

Ваня растерялся.

— Ты понимаешь?..

— Молчать! — кричит на него Кашин.

Пожав плечами, Ваня покорно продолжает свою работу.

Засучив рукава, Ваня половой тряпкой моет длинную каменную лестницу. Рядом с ним с автоматом в руках — Абдурахманов.

Неожиданно Ваня выпрямляется и просит Абдурахманова:

— Дай малость передохнуть, Абдурахманчик!

— Я тебе не Абдурахманчик! — огрызается солдат.

— Я ведь просто… по-товарищески, — оправдывается Ваня.

— Сейчас я тебе не товарищ! Кто ты есть? Ты есть арестованный! — отвечает Абдурахманов и резко говорит: — Приказ… с конвоиром не разговаривать!

— Мне стыдно быть с Бровкиным в одном отделении. Он срамит наше отделение, сержанта срамит — он за Бровкина выговор получил. Срамит наш комсомол…

Эти слова Абдурахманов говорит уже в казарме на комсомольском собрании.

Среди бойцов рядом с Абдурахмановым с опущенной головой, не глядя на товарищей, сидит Ваня.

— Кто опоздал к вечерней проверке? — продолжает Абдурахманов, загибая палец, и сам себе отвечает: — Бровкин опоздал. Кто плохо заправил койку? — он загибает второй палец, — Бровкин. Кто разговаривает в строю? — и Абдурахманов загибает третий палец, — Бровкин разговаривает!

— Ты в этом сам виноват, комсорг! — слышится чья-то реплика.

— Я не виноват, — сердится Абдурахманов, — Бровкин виноват. Он такой из деревни пришёл, что я с ним могу поделать?

— За что его в комсомол приняли? — спрашивает один из солдат.

— За гармошку, — с насмешкой отвечает Кашин.

— Ему за гармошку всё прощается, — вставляет реплику Трофимов.

— И я говорю, что всё прощается и… неправильно прощается… — горячится Абдурахманов. — Я говорю — ему выговор надо! — И Абдурахманов садится на место.

— Слово имеет боец Бровкин — объявляет председательствующий старшина.

Встаёт смущённый Ваня и долго молчит, словно не может собраться с мыслями.

— Ну, что? — спрашивает председатель. — Может, тебе и говорить-то не о чем?

— Виноват, товарищи, — бормочет Ваня.

— Мы и сами знаем, что виноват. А вот почему виноват, ты нам и растолкуй.

— Чего же толковать — виноват, — отвечает Ваня.

— Давно ты по воскресеньям увольнительных не получаешь? — задает вопрос Трофимов.

Ваня напряженно молчит.

— Отвечай, товарищ Бровкин! — напоминает ему председатель.

— Седьмое воскресенье будет, — склонив голову, тихо отвечает Ваня.