В тесную холодноватую комнату комитета пришли члены бытовой коммуны и просто любопытные. Заявился и Федос за своим мешком.

Увидев отощавшего, оборванного вконец Ефима, Федос растерялся и почувствовал угрызения совести. Он смотрел на обведенные копотью и голодной синевой глаза Ефима и думал, что вот выходит-таки хлопец на правильную дорогу в жизни.

— Перво-наперво одеть надо товарища, — сказала Машенька, и Федос не узнал в ней обычной пересмешницы: говорила она серьезно, по-взрослому.

Федос развязал мешок, достал Сенькины запасные сапоги, смазанные дегтем, и протянул их Ефиму:

— Обуйся. А то рвань на ногах, глядеть невозможно. Страм один.

И, взвалив мешок на плечи, вышел из комнаты.

7

Задолго до конца смены компрессорная неожиданно прекратила подачу воздуха. Пневматическое сверло лениво крутнулось в стальной обшивке катера и остановилось. Семен, разгоряченный работой, чертыхнулся: опять сломалась машинка. Ох и даст же он жару инструментальщикам!

Торопливо отвернул шланг. В его резиновом чреве обычно бушевал стремительный воздушный поток. Невидимой глазу струей он, вырываясь наружу, сметал вокруг стружки, шлак, клочки парусины. Но сейчас со слабым свистом выплеснулись остатки воздуха. Семен понял, что напрасно сердился на ребят из инструментальной.

— Почему воздуху нет? — с нетерпением разохотившегося к работе человека крикнул он.

— Шабаш, — спокойно откликнулся с соседнего катера Шмякин. — Компрессор сломался. Пишем простой.

Семен работал теперь самостоятельно, с подручным. Он страшно гордился этим, старался изо всех сил и — чего уж греха таить — немного важничал.

Он выбрался из катера, сел на пустующий рядом кильблок, отер рукавом вспотевшее лицо.

— Упарился? — с притворным участием поинтересовался Гришка, присаживаясь рядом. — Отдохнем малость. За такой отдых денежки платят. Ты сидишь сложа руки, а зарплата идет. Великое дело — колдоговор.

Гришка достал из кармана завернутый в газету кусок хлеба с салом, из другого кармана извлек яйцо, не спеша облупил его, посыпал крупной серой солью. Подошел и Федос. Увидя, что Гришка расположился с едой, Федос притащил свою клеенчатую сумку, вынул бутылку с молоком, хлеб. Семена мучила жажда от горячей работы, во рту пересохло, есть не хотелось.

Он отказался от еды, скользнул взглядом по Гришкиной руке. Гришка держал голубовато-белое яйцо грязными, заскорузлыми пальцами, сильно сдавив его.

— Черта глаза вылупил? — разозлился Гришка. — Рабочих рук не видал?

И с остервенением отправил яйцо в рот, сокрушительно задвигал челюстями.

Семен отвернулся, не сказав ни слова, стал смотреть на остекленевшую гладь бухты. От вида воды жажда больше усилилась. Но идти в цех он поленился.

После остановки компрессора на площадке воцарилась тишина: смолкли говорливые пневматические молотки и сверла, утихло шипенье переносных горнов. И только на другом конце кильблочной подставки раздавались звонкие удары ручников: там работали разметчики. Ребята кернили упругие стальные листы — намечали места будущих отверстий. Перестук молотков напоминал Семену работу деревенской кузницы. Временами постукивание заглушалось веселым смехом. В железный звон вплеталась тоскливая, в три ноты, песня грузчиков, набивавших на рейде ненасытные трюмы японских лесовозов раскисшими в воде красноватыми бревнами.

Семен с интересом рассматривал все, что попадалось на глаза. Не часто выдавалась свободная минута, чтобы полюбоваться бухтой, облаками, отлогими сопками мыса Чуркина. Работа подхлестывала, подгоняла, некогда было глазеть по сторонам. И однако же, сколько ни старался Семен, а дело подвигалось медленно. И не у него одного. Многие из собранных коробок до сих пор стояли несклепанными: не хватало рабочих. Несколько дней назад прислали бригаду клепальщиков китайцев. Бригадир — веселый, подвижной, сухопарый человек — сразу же сказал Гришке: «Вызываю на соревнование. Давай, понимаешь, принимай вызов». Гришка надулся, но, чтобы не ударить лицом в грязь, согласился… «Да, много еще будет мороки с этими катерами», — думал Семен, оглядывая стоящие на деревянных подставках собранные коробки.

К разметчикам подошли Егор и Степкин. Плотник стал тут же отчитывать Дерябина:

— Ты, милок, убирайся-ка отсюда с куревом. Не видишь — дерева сколь кругом?

— Да разве ж это дерево? Это же чистейшее железо. Оно не горит.

— Я тебя, милок, не спрашиваю, что горит, а что не горит. Сказал — брось папироску, значит — брось, — не унимался Степкин.

Юрке захотелось превратить перебранку со Степкиным в очередное развлечение. Он на ходу сочинил частушку:

Степкин, когда сердился, называл человека не иначе, как «милок». И его за глаза кое-кто тоже называл Милком. Юрий ждал, что шутка вызовет смех. Но никто даже не улыбнулся.

— Вот что я тебе скажу, парень, — сердито нахмурив брови, сказал Калитаев. — Во-первых, он тебе никакой не Милок, а Петр Васильевич Степкин, старый рабочий, уважаемый человек. Запомни это. Второе: частушки сочиняй для пользы дела, а не зубоскальства ради.

Дерябин презрительно фыркнул.

— А здорово он тебя, — посмеиваясь сказал Ефим Хорошута.

Дерябин надулся, но возражать Ефиму не стал: бывший беспризорник пришелся Юрию по душе с первого дня, и между парнями возникла искренняя дружба. Ефим сочувствовал Юрию в его личной нелегкой истории.

Егор тем временем подошел к Федосу, протянул ему конверт:

— Получай письмо. Сегодня пришло на мой адрес.

Федос давно ждал весточки из дому, переживал из-за непонятного молчания Евдокии.

Егор присел рядом, достал из кармана кисет:

— Ты, Петр Васильевич, больно строг насчет курева. Верно ведь — железо кругом, а огня тут и без цигарок хватает. Смотри, в горнах чего делается. Может, разрешишь все-таки закурить?

— Ладно уж, кури. Позволяю, — крикнул Степкин.

Юрка Дерябин вовсю частил ручником, наверстывая время, потерянное на перебранку с плотником. По собственному выражению, Дерябин «выколачивал деньгу» разметочным молоточком.

Егор со вкусом затянулся махоркой. Потом ушел в цех. Степкин тоже здесь не задержался. Федос, Семен и Гришка остались возле катера. Федос читал письмо, Гришка ел сало, а Семен наблюдал за полетом чаек.

— Чего ворон считаешь? — спросил Гришка.

Семен не ответил, но на чаек уже не смотрел, уставясь глазами в землю. После яркого веселого неба она показалась грязной, скучной. Всюду валялись ржавые обрезки, перегорелые заклепки, щепки и стружки. Носком сапога Семен расчистил перед собой клочок земли. И увидел совершенно новый болт, какими собирали катера. Семен поднял его, очистил от грязи и бросил в ящик. Жила в парне деревенская привычка к железному добру, воспитанная отцом: в хозяйстве любой гвоздь мог пригодиться… Потом увидел еще один болт. Он лежал далеко, и Семену пришлось встать, чтобы пойти за ним. Рядом с Гришкиным катером болтов валялось великое множество: когда-то на них держалась обшивка, затем их вынули, заменяя заклепками. Некоторые болты были погнуты, с сорванной резьбой, но большинство годилось снова в работу. Болты, гайки и подкладочные шайбы валялись вокруг сотнями. До недавнего времени они были скрыты под снегом. «Вот черти, сколько болтов пораскидали», — сокрушаясь подумал Семен и вспомнил Катю Калитаеву, старательно нарезавшую эти болты на своем станке. «Интересно получается: дивчина работает, а мы ее труды — в землю ногами. Красиво…» И он поднял еще несколько штук. Теперь он ходил между катерами с ящиком, собирая болты, гайки и подкладочные шайбы, как грибы в лесу.

Семен обрадовался этому неожиданному занятию. Он чувствовал себя скверно в вынужденном безделье, руки просили работы. Если уж работать, то работать. А отдыхать — так отдыхать.

Найденных болтов набрался целый ящик. Можно было собрать больше.