— Хунхуз какой-то спрятал. С Аскольда, не иначе. Шаланда ихняя тут была давеча, — устало и безразлично пояснил Дерябин. — Ну, я того разбойника, конечное дело, порешил, согласно приказу.

И Дерябин показал рукой в сторону убитого. Солдаты пошли туда. Дерябин не мог подняться — от нервного потрясения отказали ноги. Да и зачем теперь ему этот убитый хунхуз? Самое ценное — свинец и порох — он спрятал здесь, боясь обыска патрулей. А эта ценность стоила гроши.

— Богат, однако, хунхуз! — донеслось до Дерябина удивленное восклицание одного из солдат. — Эй ты, служба, топай сюда. Гляди, золота сколь!..

Дерябин не поверил своим ушам. Золото? Уж не издевается ли над ним солдатня, видевшая, конечно, как он сжимал в руке горсть пороха из кожаного мешочка, в каких обычно хранят драгоценный металл?

Но солдаты не обманывали: на убитом они нашли кожаный пояс, наполненный золотым песком с Аскольда…

Командир похвалил Дерябина за смелые действия и с тех пор весьма доверял солдату. А Дерябин окончательно потерял покой. Неудача с золотом превратила его в человека, одержимого одной заботой: достать золото во что бы то ни стало.

И однажды Дерябину повезло. Он все-таки подкараулил браконьера, выследил таежную фанзу, куда добытчики сносили золото. На зверовой тропе Дерябин, угрожая оружием, ограбил свою жертву и стал обладателем заветного металла…

Произошло это спустя три года после того, как была спущена на воду «Эмилия», командовал которой сам купец Семенов.

«Эмилия» совершала регулярные рейсы между Владивостоком и бухтой Ольгой, где Семенов развернул бурную деятельность по заготовке морской капусты. Осенью на берегу бухты возвышались высокие штабеля высушенных водорослей, покрытые сверху защитным слоем соломы на случай дождя.

Вскоре после аскольдовских событий Дерябин уволился в запас по болезни и поступил в услужение к Семенову. Купец Семенов был доволен Василием Тихоновичем Дерябиным. Обороты увеличивались, доходы росли, купец потирал руки, хотя догадывался, что Василий Тихонович себя не обижает. «Черт с ним, пусть ворует, без этого нельзя», — мирился Семенов с дерябинской оборотливостью.

А Прохор продолжал тянуть солдатскую лямку вплоть до того времени, когда через пятнадцать лет после основания поста Владивосток был объявлен городом.

Прохор с сыном пришел в тот день к дому постового начальника, где собралась разная публика. Ксеньюшки уже не было с ними — умерла от холеры, которая, нагрянув, собрала во Владивостоке обильную жатву среди бедного люда.

Василий Тихонович подошел к Прохору. Поздоровались. Что-то новое и незнакомое появилось в обличии Дерябина. Он неуловимыми чертами смахивал на Семенова — походка, жесты, манера разговаривать, костюм.

— Живешь-то как? — поинтересовался Дерябин. — Жену не подыскал?

— Живу как все. И — один.

— А я, брат, окрутился. С вдовушкой одной. Женщина основательная, — хвастался Дерябин.

Он восторгался сметливостью и умом своей супруги, рассказывал, как она за бутылку водки ухитрилась купить отличный земельный участок, построила фанзу и открыла в ней питейное заведение. Кабак давал большую прибыль.

Прохор слушал без интереса, зато с любопытством смотрел на выставленный в рамке под стеклом для всеобщего обозрения рисунок герба, присвоенного Владивостоку. Герб представлял собою два скрещенных золотых якоря и крепостную башню, на которые был наложен серебряный щит с изображением уссурийского тигра, бывшего до прихода сюда русских безраздельным хозяином дебрей. «А киска-то, видать, моя», — улыбнулся Прохор, вспомнив, что первого тигра здесь уложил он, когда зверь забрался на строительную площадку Успенской церкви. За ним погналась тогда свора собак с корвета «Гридень», а Прохор, у которого было с собой ружье, прицелился и метким выстрелом убил огромного полосатого красавца.

Потом перевел взгляд на местных начальников, среди которых важно стоял Семенов. Вокруг него суетились и лебезили офицеры и, по всему было видно, угодничали, заискивали перед туго набитой мошной удачливого купчика.

Рядом с Прохором стоял, нахохлившись как сердитая птица, капитан одного из кораблей Изместьев. Он познакомился с Калитаевым во время ремонта своего судна и, узнав интересную историю плотника, искал случая побеседовать с бывалым солдатом.

— Все флаги в гости будут к нам, — моряцким простуженным голосом иронически сказал Изместьев, кивая в сторону иностранных купцов. — Вот вам и пожалуйте — во флагах недостатка нет. На каждой крыше…

Прохор всегда с незатихающей болью в сердце смотрел на самодовольный парад чужеземных флагов, среди которых безлико затерялся русский флаг, поднятый первыми солдатами и офицерами на этом берегу.

Троекратно прогремел над Золотым Рогом ружейный салют, подхваченный корабельной артиллерией. И, как пятнадцать лет назад, выпорхнули из уцелевших рощ испуганные птицы. Только их было куда меньше: птицы переселились за городскую черту, туда, где на склонах Богатой Гривы стояли еще нетронутые леса.

6

В новом городе Российской империи, возводимом трудолюбивыми руками солдат и матросов, жилось неспокойно, тревожно. Прохора не покидало ощущение, будто рядом, в неразглядимой тьме, подкрадывается враг. Мирные флаги чужеземцев на городских зданиях и мачтах кораблей, стоявших на рейде, казались порой боевыми знаменами завоевателей, захвативших родной, почти беззащитный город.

Прохор не очень разбирался в хитросплетениях тихоокеанской политики мировых держав, но в повседневной жизни города обнаруживал результаты ее. Он видел, как с борта парохода «Россия» высадилась на берегу Золотого Рога тысяча кронштадтских солдат, приехавших для усиления местного гарнизона. Без сна и отдыха работали они на строительстве береговых укреплений.

Появился в городе адмирал Лесовский, знакомый Прохору со времен похода «Дианы» и постройки «Хеды». Адмиралу поручили командование эскадрой, которая была усилена дополнительными кораблями на случай военных действий.

Город жил паническими слухами и постоянно пребывал в состоянии тревоги — во Владивостоке было объявлено военное положение в связи с возможностью нападения английского флота, который с целью подготовки захвата Владивостока нежданно занял несколько корейских островов.

По простому разумению Прохора, тут надо было вовсю размахнуться со строительством флота; ладить корабли своими руками, а не покупать их у иностранцев. Он вспоминал слова Геннадия Ивановича Невельского о том, что России нужен Тихоокеанский флот. Крымская война со всей очевидностью показала, что временам парусного флота наступает конец. А строить флот из железа Россия могла пока лишь на Балтийском море. Владивостоку отводилась роль судоремонтной и судосборочной базы. Для этого и были заложены мастерские военного порта, в которых работал Прохор Калитаев, теперь уже бессрочно-отпускной солдат, числившийся первым вольнонаемным рабочим.

В эти дни как-то Прохору пришлось побывать по делам мастерских у командира порта. Принял его один из помощников командира — капитан Изместьев. Прохор недолюбливал ворчливого и не очень-то трезвого моряка, бог весть за какие прегрешения списанного с корабля на сухопутную работу. Другое дело — сын Изместьева, штурман одного из пароходов Добровольного флота — общительный, веселый, любознательный человек, живший с семьей на Русском острове. С ним Прохор познакомился во время ремонтных работ на корабле и несколько раз принимал его в своем домике на Орлином Гнезде: штурман мог часами слушать рассказы Прохора о жизни, скитаниях, работе.

Помощник командира порта сидел злой, непроспавшийся. Увидя Прохора, Изместьев немного смягчился: он уважал этого владивостокского старожила.

Устроив дела, из-за которых приходил Прохор, Изместьев не отпустил его сразу, а стал рассказывать о своих бедах. Запутавшись в долгах, он по дешевке продал свой участок одному купцу, а теперь оказался без крыши над головой. Видно, придется переселяться к сыну на Русский остров.