Мерещится.

Голова закружилась, а игла вошла под кожу да так и засела. Ничего. Как-нибудь будет…

…Кейрен обещал вернуться.

А эти, собравшиеся, смотрят на гроб, на Освальда.

Люди-нелюди.

Как понять, кто есть кто, если на лицо одинаковы? Смотреть надо внимательней. И Таннис, уже не обращая внимания на пристальное надоедливое внимание, смотрит на Освальда.

А он - на часы.

Бежит-летит секундная стрелка, и собственное Таннис сердце отсчитывает время куда надежней. Оно не торопится, мерные удары, в привычном ритме. А игла-шпилька выползает из кожи…

…бежать?

Куда? И когда?

Молитва вьется терпким дымом, на губах оседая. Вязнут слова, незнакомые, одолженные, и если бог есть, тот, который скрывается за черным крестом в руках служителя церкви, то разве заберет он старушечью душу в рай? Заберет. И там, в раю, у герцогини Шеффолк будет собственная лавка с медной табличкой. Рай, он ведь тоже не для всех.

Смех душит.

Таннис пытается сдержать, но смех вырывается, и люди, которые осмелились приблизиться к бархатному ее трону, шарахаются.

Кто смеется на похоронах?

Богохульница…

…шепот-шепоток… а мокрое по щекам - всего лишь слезы…

- Ей стало дурно, - объясняет кто-то. - От волнения.

Подхватывают. Тянут.

- Идиотка, - шипит Грент, но никто не слышит ни шепота, ни свистящего судорожного дыхания. - Думаешь, это тебе даром пройдет?

Таннис хочет ответить, но понимает, что потеряла способность говорить. Вот смеяться она еще может… и смеется… или плачет… или кашляет. Идет, роняя лилии, которые по следу…

…по следам. Белыми цветами… а Кейрен не догадается. Лилии спрячут ее запах. Он же обещал вернуться, но сколько дней прошло, а его все нет… бросил?

Он кольцо купил…

…куда ее ведут?

Она не желает оставаться с Грентом наедине. И он, чувствуя настроение, хватает за горло.

- Руки убери!

Таннис бьет, но что ее удар? Широкие запястья, сильные пальцы.

- Иначе что? - Грент мнет вуаль, он дразнит, демонстрирует власть свою. - Пожалуешься?

- Пожалуюсь.

Сквозь мелкую сетку с бархатными мушками-слезинками легко смотреть в глаза. И Грент больше не внушает страха.

Отвращение. Недоумение. И смех, который, наверное, все-таки истерика. В конце концов, Таннис тоже женщина и имеет полное на истерику право. Нервы у нее.

- Знаешь, - Грент сгребает вуаль в горсть, и волосы вместе с ней, тянет, заставляя запрокинуть голову. - Мне сразу следовало избавиться от тебя…

- Что ж не избавился?

Дурная смелость. А он не отвечает, сопит на ухо, извращенец хренов, и шпилька выскальзывает из рукава во влажную, липкую руку. Травяной сок плохо отстирывается, но платье черное и пятна не будут заметны.

- Скажи, - Таннис не пробует отстраниться. - С чего вдруг ты настолько осмелел?

- И меня этот вопрос тоже интересует.

Сухой голос. И булавка исчезает в рукаве. А Грент нехотя разжимает пальцы. К Освальду он разворачивается неторопливо…

- Я тебя больше не боюсь.

- Отчего?

…зря не боится. Таннис ли не знать, сколь обманчива улыбка Освальда.

Растерянный. И немного обиженный, словно вот не ожидал он подобного подлого поступка.

- Ты сдохнешь скоро.

Грент выше и сильней. Он здоров настолько, насколько это возможно. И пьян. Конечно, как Таннис сразу не поняла, что он пьян. Несет от него ромом и еще чем-то. Острый опасный запах. Зрачки расплывшиеся. Характерная краснота.

- Наверное.

Освальд стоял, скрестив руки на груди.

Ссутулился.

И на щеке тень… у него бляшки на руках, но руки он скрывает под перчатками. Вряд ли рассказывал Гренту о своей болезни. Тогда кто?

…женщина, которая не могла не знать.

- Опиум - зло, - мягко заметил Освальд, разглядывая бывшего - уже бывшего, пусть сам он того не понимает - подельника. - А моя жена - обиженная женщина. Никогда не стоит верить обиженной женщине…

Таннис уловила движение краем глаза, быстрое, змеиное.

Кровью плеснуло на стены.

И на платья подол.

Хорошо, что черное, на черном не будет видно. Не будет. Потому что черное. И Грент качается, стоит, зажимая рукой располосованное горло, а Освальд Шеффолк, стирая с бритвы кровь, глядит.

- Опиум, - повторяет он, - зло.

Грент падает.

Странно. Он так и не понял, что умер. И это милосердие - такая быстрая смерть? Таннис отступила, и юбки подхватила, хотя все равно измарались… и лилии тоже. Лилий вот жалко.

- Ты как, дорогая?

Бритва исчезает в рукаве. И Освальд поправляет манжеты, хмурится, заметив на белой ткани красное пятно, а ботинки и вовсе в крови, но ботинки его не заботят.

- Мне… - Таннис взялась за горло. - Дурно.

- Это пройдет, - он подал руку. - Я не подумал, что в холле для тебя может быть слишком душно. Прости.

- Конечно.

Разве есть у нее иной выбор? Булавка в рукаве против бритвы? Нет, Таннис не настолько глупа.

- Могу я… к себе вернуться? - она старается не смотреть на пол, и на стены тоже, и на Освальда, вновь задумчивого. Маска вернулась, только ноздри нервно подрагивали.

Его запах крови раздражал? Или напротив, привлекал? И молчит, не отвечает, а чем дольше тянется пауза, тем Таннис страшнее. Он ведь и ее убить способен…

- Все-таки неприятно, когда жена изменяет, - он перевернул мертвеца и, выпустив руку Таннис, наклонился. - И при этом клянется, что любит меня… любит, ревнует и изменяет. Где логика?

- Не знаю.

Освальд вглядывался в измененное смертью лицо, не соперника - случайного попутчика, который был нужным и перестал быть.

- И я не знаю. Таннис, конечно, ты можешь вернуться к себе. Неужели ты думаешь, что я поступлю с тобой также?

Поступит. Если его разозлить. Но Таннис постарается вести себя осторожно.

Очень-очень осторожно.

- Ну что ты, глупая, - Освальд обнял одной рукой, второй же попытался избавить от сетки вуали. - Придумала себе… как я могу тронуть тебя? Я же обещал, что отпущу. А это не жалей, оно - падаль и падалью было всегда. Но мне приходится иметь дело с такими, как он… руки в крови, да?

- Сейчас?

- И сейчас тоже. Но вообще… в крови и ее станет только больше. Но с чистыми руками мир не изменишь. Такова реальность, Таннис.

- Твоя реальность.

- И твоя тоже, - он все-таки справился с бантом на шее, и вуаль почти содрал. - Прости, если делаю больно. Я бы хотел тебя уберечь, но не выйдет. Мы оба это знаем. Да?

- Да.

- Тебе стоит отдохнуть… время идет… время прошло, а меня, кажется, обманули…

Он шел, качаясь, не то удерживая Таннис, не то сам на нее опираясь.

- Сейчас ты переоденешься. И я переоденусь… точнее, заодно и переоденусь. А потом мы вернемся… я в своем праве, Таннис. Верно? Конечно… знаешь, мне неприятен твой страх. Помнишь, было время, когда ты меня любила? Или нет… какая любовь у такой малявки… слепое обожание. Хоть в чьих-то глазах я был героем. Куда что подевалось? Не знаешь?

- Не знаю.

- Вот и я не знаю, - он остановился у дверей ее комнаты.

А в следующее мгновение весь старый дом вздрогнул эхом далекого взрыва…

- Надо же, - Освальд вытащил часы и постучал по крышке, пытаясь оживить замершие стрелки. - А я уж думал, что обманули… вот и все, малявка, а ты боялась. Мир меняется и знаешь, что главное?

- Что?

Кейрен, который обещал вернуться.

…и нарисованный сон, что не станет реальностью.

- Чтобы эти изменения не сожрали нас с тобой, - ответил Освальд. И был он предельно серьезен.

Глава 39.

Треугольник на листе бумаги. Три вершины. Три медианы.

Точка резонанса. Зеркала-окружности. Стоит закрыть глаза, и Брокк отчетливо видит этот рисунок, пусть бы и сам лист, и стол, на котором он лежит, придавленный осколками кирпича, остались на барже.

…баржа - на реке.

Долгие сборы, Олаф мечется, наполняя старый саквояж грязной одеждой. Он комкает женские рубашки, сворачивает платья, перевязывая их чулками, которые похожи на разноцветных змей, и Олаф берет их осторожно, точно опасаясь, что оживут, вцепятся в руку.