Реалистическая эстетика Писарева, несшая в себе элементы нигилизма как революционного отрицания, была воистину воинствующей: она утверждала революционно-демократические взгляды на искусство и литературу. Давая критическую оценку своей деятельности в этой области, Писарев подчеркивал, что его эстетическая доктрина, несмотря на резкую форму выражения, не выходила никогда за пределы основной тенденции предшествующей радикальной критической мысли. И содержание ее, по его словам, выражается совершенно отчетливо в тех двух положениях, что «искусство не должно быть целью самому себе и что жизнь выше искусства» (11, стр. 65–66).
XII. Безумству храбрых…
В ноябре 1866 г. вследствие амнистии по случаю бракосочетания наследника цесаревича Писарев был досрочно освобожден из крепости, где просидел более 4-х лет. И сразу же из Третьего отделения к петербургскому оберполицеймейстеру и к начальнику первого отделения корпуса жандармов полетели депеши: «Подвергнуть Дмитрия Писарева бдительному наблюдению». Баллод, Скабичевский и другие утверждают, что из заключения Писарев вышел с еще более окрепшим убеждением в правильности избранного им пути. Скабичевский в своих воспоминаниях сообщает об интересном разговоре с Писаревым после его освобождения. Скабичевский, придя к Писареву, заявил, что после долгих раздумий он полностью солидаризировался с его взглядами и просит признать его своим идейным союзником. На что Писарев ответил: «Мне нужно еще позондировать тебя, чтобы убедиться, так ли это на самом деле? Но это дело времени…» Но когда он узнал, что Скабичевский является автором одного из фельетонов в «Народной летописи», добавил: «Пусть фельетон твой написан против меня, но он мне понравился как желание идти дальше меня. На всякое такое желание я смотрю с радостью и уважением» (94, стр. 207).
Далее. После выхода Писарева из крепости произошел разрыв между ним и Благосветловым, упорно не желавшим брать в редакцию Соколова, в котором Писарев видел своего сподвижника. Еще в одном из писем из заточения Писарев убеждал Благосветлова в необходимости взять Соколова в редакцию, ибо его взгляды вполне соответствуют идейному направлению «Русского слова». Больше того, «Соколов, — подчеркивал Писарев, — не только постоянно идет вместе с нами, но даже часто идет впереди нас и прокладывает нам дорогу» (23, стр. 364). Весной 1867 г. Писарев воспользовался приглашением Некрасова и перешел в «Отечественные записки», которые в этот период все считали журналом, продолжающим дело «Современника». Эти факты убедительно свидетельствуют о том, что Писарев не только остался верен своим прежним убеждениям, но и намеревался еще шире развернуть свою публицистическую деятельность. А в связи с этим он и старался подбирать себе верных союзников.
О зрелости Писарева как политического деятеля в этот период говорит и высказанное им понимание сути идейной борьбы и необходимости более четкого размежевания борющихся направлений. «Разногласие партий, — говорил он, — очень естественно, необходимо и безысходно, потому что настоящие причины противоположных суждений заключаются в противоположности интересов. Всякая попытка примирить партии была бы бесполезна и бессмысленна. Вместо примирения партий надо желать, чтобы каждая партия обозначилась яснее и договорилась до последнего слова. Только тогда общество может узнать своих настоящих друзей и дать окончательную победу тому направлению мысли, которое всего более соответствует действительным потребностям большинства» (8, стр. 258).
В этот период Писарев говорит, что тот народ, который готов переносить лишения и терять все свои права, лишь бы только не браться за оружие и не рисковать жизнью, находится на пути к своей гибели. Как бы полемизируя с Вольтером, он обращается к народным массам и подчеркивает, что их судьба находится в их собственных руках и что им надо управлять по своему усмотрению ходом всех исторических событий, крупных и мелких, внешних и внутренних. Развивая эту мысль, Писарев пишет, что «тайна собственного могущества» масс заключается в понимании ими необходимости объединения, ибо «вместе они непобедимы и неотразимы». Власти всячески хотели ослабить влияние Писарева на общественность. В 1868 г. его статьи «Русский Дон-Кихот» и «Бедная русская мысль» были изданы без объявления автора под названием «Две статьи». Они были выпущены небольшим тиражом и продавались по высокой цене. Писарев продолжал проводить свои идеи не только через статьи, но и посредством выступлений перед аудиторией. Об этом свидетельствуют воспоминания современников, и в частности С. Марковича, который сообщает, что в 1868 г. на одном из тайных литературных вечеров он слушал доклад Писарева, который, излагая основные положения статьи о Гейне, разоблачал политику правительств по отношению к народу, критиковал умеренность и высказывался за революцию.
К. Кудрин сообщает, что один из товарищей Писарева по заключению рассказывал о том «чарующем впечатлении», какое произвела на него теория Маркса, изложенная в этюде Писарева «Разговор в зеленой комнате», где в полубеллитристической форме излагался только что вышедший II том «Капитала». Но для дальнейшей работы Писареву необходимо было осмотреться, собраться с силами и самое главное — нужен был новый и обширный материал для социальных обобщений. Он хотел не только правильно уловить особенности политической обстановки в России, но и познакомиться с настроениями передовой общественности в Западной Европе. Но Писареву было отказано в выезде за границу. Третье отделение разрешило ему выехать только в прибалтийские губернии. Летом 1868 г. он поехал на Рижское взморье отдохнуть, где случайно утонул. Ему еще не было тогда и 28 лет. Вся прогрессивная общественность тяжело переживала это событие. Герцен по этому поводу писал: «Еще одно несчастье постигло нашу маленькую фалангу. Блестящая и подававшая большие надежды звезда исчезает, унося с собой едва развившиеся таланты, покидая едва начатое литературное поприще» (36, стр. 377).
Но правительственным кругам нигилист Писарев был страшен и после смерти. Узнав, что петербургские друзья Писарева и литераторы во главе с редакцией «Русского слова» «готовят телу торжественную встречу», царская охранка стала настаивать на погребении Писарева на Рижском кладбище, боясь, как бы похоронная процессия не вылилась в антиправительственную демонстрацию. По настоянию друзей и родных Писарев был похоронен на Волковом кладбище напротив могил Добролюбова и Белинского.
Во время похорон за гробом, усыпанным цветами, шли тысячи почитателей Писарева, в том числе и многие из крупных русских писателей, поэтов и видных деятелей литературы. Здесь были Некрасов, Г. Успенский, Благосветлов, Елисеев, Суворин, Гайдебуров, Буренин и др. И хотя, как свидетельствует один из современников, администрацией были приняты меры «к недопущению каких-либо речей или иных проявлений сочувствия на могиле…», несколько человек выступили с речами. Сразу же после похорон было принято решение ходатайствовать об учреждении университетской стипендии имени Писарева и начать сборы на бронзовый памятник ему. Это была дань его гению, высокой гражданственности, неутомимости и бескомпромиссности идейного борца.
Писарев запечатлелся в истории русской революционной демократии как исключительно оригинальный мыслитель: своеобразие это придавали нигилизм и реализм, в форму которых облекалось его учение. Писарев шел всегда своим путем, хотя и испытывал влияние идей передовой русской общественности, особенно Герцена и Чернышевского. Порой он заблуждался и несколько отходил от классической линии революционной демократии, и все-таки, как правильно отмечал в свое время Шелгунов, он в основном ни разу не изменил направлению, начатому Белинским и продолженному Добролюбовым, т. е. направлению, возглавляемому Чернышевским. Он до конца дней своих оставался, по словам Герцена, человеком передовых взглядов.
Писарев был настолько яркой фигурой, его идеи заключали такой глубокий социальный смысл, что влияние его на передовую общественность вышло далеко за пределы 60-х годов. Уже Шелгунов, Соловьев, Тельшев и другие сообщали, что и в 70—80-е годы Писарев пользовался большой популярностью и по-прежнему производил «неотразимое впечатление». Даже некоторые представители идейной оппозиции Писарева вынуждены были признать, что он для молодого поколения остался еще «надолго своего рода маяком». Правда, они объяснили это просто популярностью личной жизни Писарева, просидевшего в крепости солидный срок, якобы «из-за сущих пустяков», а также тем, что его произведения все еще оставались запрещенными (58, стр. 143). В действительности же именно идеи Писарева продолжали волновать передовые умы. Под сильным влиянием этих идей находились такие деятели революционного движения 70-х годов, как Аптекман, Долгушин, Морозов, Синегуб и др. Но самое главное, взгляды Писарева наложили значительный отпечаток на идеологию народничества. Вот несколько точек их соприкосновения. Этическая теория Михайловского, основанная на синтезировании индивидуализма и коллективных начал, явно перекликается с этикой «разумного эгоизма» Писарева. Идеи «цивилизованного меньшинства» Лаврова и «критически мыслящих личностей» Михайловского во многом являются развитием писаревской теории «мыслящих реалистов». Высказанные Ткачевым мысли о соотношении постепенности и скачков в общественном развитии связаны с положением Писарева о «химическом» и «механическом» путях развития. А в «Исторических письмах» Лаврова, посвященных оценке роли наук в развитии общества, по меткому замечанию Богучарского, «поражает параллелизм идей» автора и Писарева.