Процесс познания, по Писареву, состоит из «крупинок ежедневного опыта» многих поколений, а конечную цель его Писарев видел в достижении истины, даже если она окажется не только неутешительной, но и приведет исследователя «в смущение и ужас». Зато истина может разбить множество фантазий, рассеять массу заблуждений и раскрыть перед человеком тайны безграничной Вселенной. Писарев отмечал, что накопленные человечеством знания не стоят на месте, а «растут, совершенствуются по мере того, как накопляются фактические подробности и улучшаются орудия наблюдения». Многие научные проблемы решаются, «множество стоит на очереди», а еще большее количество их «еще не поставлено, потому что к ним и подойти невозможно при теперешних средствах науки», — говорил он. И хотя «полное знание природы, полное могущество над нею… лежит еще далеко впереди нас, но это вовсе не доказывает того, — отмечал Писарев, — чтобы знание наше имело перед собой неодолимые преграды и чтобы в природе заключались такие тайны, которые навсегда останутся недоступными пытливому уму человека» (8, стр. 547). Но в проведении этой мысли Писарев не был последователен. Недостаточно ясное понимание соотношения абсолютной и относительной истин, осознание ограниченных возможностей тогдашней науки вели его порой к нечеткости выводов в этом вопросе. Так, вслед за Контом Писарев утверждал, что, поскольку жизнь человека коротка и «круг его зрения ограничен по своему пространству», в данных исторических условиях и при данном уровне развития науки возможно «изучать с успехом только связь и соотношения между видимыми явлениями, а не причину и сущность» их. А следовательно, способность человека «объяснять явление природы имеет определенные границы, через которые его уму никогда не удастся перешагнуть» (11, стр. 316).
Для определения философской позиции Писарева важно выяснить его отношение к диалектике. Многие исследователи утверждали, что Писарев был материалистом-метафизиком и сторонником механицизма. Примером законченной концепции механистического материализма представлялось понимание Писаревым закона сохранения и превращения энергии, который он считал «важнейшим мировым законом, и одним из краеугольных камней рационального миросозерцания». Этот закон, называемый им «законом сохранения и неразрушимости силы», в его интерпретации звучал так: «…ни в каком случае никакая сила не уничтожается и не возникает вновь. Перед нашими глазами совершается постоянно переход силы из одной формы в другую; как ни одна частица материи не пропадает и не уничтожается, а только видоизменяется, так точно ни одна частица какой бы то ни было силы не утрачивается, а только принимает иногда такую форму, которая скрывает ее от нашего наблюдения» (8, стр. 350).
В качестве важнейшего аргумента при характеристике Писарева как метафизика выставлялось его якобы категорическое отрицание скачков и явное преклонение перед эволюцией. Это утверждение представляется односторонним и вызывает у некоторых наших исследователей возражение.
Действительно, у Писарева есть высказывания о том, что одно предположение о возможности скачков опровергнет эволюционную теорию. Он признавал возможность в природе самых разнообразных переходов и превращений, но отрицал их внезапность. Однако если подойти к этим высказываниям с точки зрения теории реализма в целом, то оказывается, что здесь у Писарева проявляется стремление резко противопоставить научное объяснение развития животного и растительного мира теории «катаклизмов», причина которых возводилась к всевышнему. Он не только настойчиво проводил мысль о том, что в природе не может произойти «необъяснимым путем мгновенных возникновений, исчезновений и превращений» и что «разрушить произвольным вмешательством всю органическую жизнь на земном шаре невозможно», но и готов был вместе со своими соратниками, как вспоминает Степняк-Кравчинский, идти на пытки, чтобы доказать, что «Дарвин был прав, а Кювье ошибался». Следовательно, отрицая скачки, Писарев имел в виду то, что природа исключает беспричинные, сверхъестественные, буквально «мгновенные перемены» или катастрофы, выходящие за рамки естественной закономерности. А скачки как перерывы постепенности, имеющие свои истоки в предшествующем скрытом накоплении причин, Писарев признавал. Особенно ярким является его высказывание о возможности скачков в обществе. «Бывают в жизни минуты, — говорил он, — в которых достаточно одного случайного события, чтобы перевернуть целый образ мыслей, вырабатывавшийся в течение нескольких лет… Перевороты эти подготовляются долгим рядом мыслей и чувств, но совершаются внезапно…» (7, стр. 80, 81).
Сама «теория реализма» в общественнополитическим плане, рассчитанная на длительный промежуток постепенного и всестороннего преобразования общества, с тем чтобы подвести его к революции как конечному пункту разрешения всех противоречий старого мира и переходу к новому порядку вещей, есть не что иное, как признание качественного скачка, подготовляемого в течение долгого времени.
Был ли Писарев сторонником механицизма? Важно рассмотреть в данной связи то, как понимал Писарев движение. Движение во Вселенной, или «жизнь природы», он считал «вечным круговращением, не останавливающимся ни на одну миллионную долю секунды», круговращением, в которое вовлечены атмосфера, вода, минеральные частицы и все организмы от инфузории и плесени до человека. Но этот круговорот не понимался им упрощенно, как чисто механическое перемещение. Он отмечал, что природа всегда содержит в себе «способность к бесконечному разнообразию видоизменений и комбинаций», к которым относится не только «низший вид материи, состоящий в сырых продуктах почвы», но и «высший вид материи, заключающийся в человеческих силах» и представляющий собой совокупность сложнейших процессов организма. Рост, горение, взаимопревращение минеральных частиц и газов, гниение со всеми сложнейшими процессами, их сопровождающими, Писарев рассматривал как виды движения или формы, «которые принимает на себя материя». В механических, химических, физических, магнетических, тепловых и световых явлениях природы он видел проявления различных свойств материи. Понимание Писаревым движения как непрерывного перехода «из формы в форму», как «постоянное неугомонное превращение, разрушение и созидание, следующие друг за другом и вытекающие друг из друга», говорит о том, что он выходил за рамки механистического материализма.
Писарев не только видел количественные и качественные взаимоотношения, но и на многих примерах прослеживал борьбу между нарождающимся новым и отмирающим старым, призывал содействовать окончательной победе тех новых элементов, которые заключают в себе «способность к долговечности и беспредельному совершенствованию». В его же высказываниях о «внутренних противоречиях» в предметах и явлениях, о том, что «везде прогресс составляет прямое следствие борьбы и соперничества», нашел признание всеобщий закон развития через борьбу противоположностей. Высказывания эти, несомненно, ярки. Но необходимо все-таки признать, что у Писарева не было полного и глубокого понимания законов диалектики. Диалектика не была им понята как логика и теория познания. Более того, с диалектическими положениями у него нередко соседствуют и метафизические (например, представление о круговороте как всеобщей характеристике движения).
Основные моменты философии Писарева показывают, что, несмотря на ряд высказанных им важных догадок и мыслей, по широте охвата проблематики, по степени обобщения и по глубине философского анализа он существенно уступает своим предшественникам — Герцену и Чернышевскому. Да это и понятно. Ведь Писарев был в первую очередь общественно-политическим деятелем, публицистом, и к вопросам философии он обращался, как мы уже отмечали, лишь в случае суровой необходимости. И все же в его философских взглядах немало интересного и ценного. В них четко выделяется продиктованное реализмом стремление порвать со старой традицией, считавшей философию исключительно достоянием чистой мысли, глубокомысленно-отвлеченным мудрствованием о Вселенной, и сделать ее достоянием жизни, орудием в борьбе за радикальное разрешение социально-политических вопросов современности. Не без основания многими исследователями отмечалось, что реалистическая философия Писарева воспринималась в 60-е годы в противоположность науке для науки как наука «для жизни», т. е. как реакция на направление науки, «уважавшей мысль уже для одной мысли» (88, стр. 11).