Меня не раз спрашивали, как это получается, что за рубежом я признан и избран в разные академии, а дома — нет? Тут, конечно дело в отечественной системе избрания. В иностранные академии и общества меня избирали по моим общеизвестным научным работам, только испросив мое согласие. А у нас для вступления в нашу Академию надо писать прошение, к которому я должен приложить характеристику о том, что я не политическая сволочь; и две фотокарточки (а вдруг у меня только один глаз, и тогда меня нельзя избрать в Академию?). Я должен заполнить анкету. С меня спрашивают про партийность, про национальность, и чуть ли не анализ мочи нужен. Кроме того, хотя есть среди академиков несколько истинно замечательных ученых, но уж очень часто в Академию наук избирают не за науку, а за административную работу. Скажем, человек лет 30 (и, конечно, с партбилетом) проработал ученым секретарем отделения — чисто административная работа. И становится членом-корреспондентом, а там, глядишь — и академиком. Академия у нас — это заведение в высшей степени бюрократическое, и никакая перестройка его не берет — те же сидят академики, и те же ото всех требуют бумажки.
А меня, однако, недавно (в 1993 году) и у нас выбрали академиком. Только — естественных наук, как я ни отговаривался, что всю жизнь занимался науками неестественными и противоестественными. И никаких анкет — вручили корочку и все.
Во второй половине 60-х гг. я несколько раз участвовал в Международных конгрессах историков-экономистов. Во время конгресса в Мюнхене выяснилось, что наш представитель в Международном Комитете Конгресса не знает ни одного языка и принимает виднейших историков разных стран не иначе, как за шпионов. Руководитель нашей делегации срочно предложил меня в качестве представителя СССР в Комитете. Это дало мне возможность два раза в год ездить на заседания Комитета и познакомиться с ведущими западными учеными в области экономической истории — англичанином (собственно, молдаванином и русским эмигрантом) Постаном, французскими «анналистами» Броделем, Ле Гоффом, Леруа-Ладюри, молодым немецким ученым Келленбенцем и завязать сердечную дружбу с замечательным человеком и большим ученым, Жаном Боттеро. Разговоры с ними позволили мне понять, что мои собственные исследования в области экономической истории занимают определенную нишу в мировой науке.
Побывал я и в Индии — видел с воздуха чудесные по своей красоте Гималаи, бродил по Дели и Агре, видел удивительный Тадж-Махал.
Но через несколько лет я отказался от представительства в Комитете — две поездки за рубеж в год, причем на очень короткий срок, а стало быть с самыми скудными средствами — едва хватало на два банана вместо обеда — лишали меня возможности получить и другие, более интересные командировки за границу. Я еще принял участие в 1969 г. в конгрессе историков-экономистов, который происходил в Ленинграде в здании Таврического дворца, где когда-то собирались Дума и Учредительное собрание, а теперь была партшкола (и поэтому вход туда был, вообще говоря, строго запрещен посторонним лицам). Проходя как-то через вестибюль, я увидел Э.Бикер-мана, стоявшего напротив лестницы, ведущей в парадный зал, вперившись в нее, и подошел к нему. Он сказал мне:
— На этом месте я, зауряд-прапорщик, прибывший с фронта, стоял в 1917 г., а по этой лестнице спускался Керенский, а за ним Милюков и Гучков. Увидя меня в солдатской форме, он подошел ко мне и спросил, каков дух солдат на фронте, и прибавил: «Мы сейчас полагаемся только на вас». Я подумал: «Ну, дела твои плохи»
Тот же Бикерман в трамвае защищал пассажирку от хамства молодого парня; тот крикнул ему: «Еще иностранец, а лезет!». — Бикерман спокойно объяснил: «Нет, я не иностранец, я белогвардеец».
После этого конгресса я сложил с себя полномочия представителя СССР в Организационном комитете и передал их Г.Г.Котовскому, сыну знаменитого красного командира.
Строгость запрета общаться с иностранцами стала ослабевать, и нас два раза посещал и жил у нас дома замечательный, светлы", человек, лингвист и путешественник Георг Моргснстьерне, а в 1970 году мы с женой ездили к нему в гости в Норвегию. Я встретил старых друзей по Киркенссскому году и даже еще по двадцатым годам. Завязалась дружба с дочерью Моргснстьсрнс и ее мужем.
Потом появились и другие зарубежные друзья: историк России Филип Лонгуорт и историк русской поэзии Генри Гиффорд.
1970–1980 гг. были периодами моей наиболее активной научной работы. Я работал теперь не один, а возглавлял целую группу Древневосточной филологии», в которой работали В.А.Якобсон (древневосточное право и теоретические вопросы), И.М.Дунасвская (хаттский язык), И.Т.Канева (шумерский язык), Н.В.Козырева (история старовавилонского периода), А.С.Чстверухин (египетский язык), Г.Х.Каплан (аккадский язык), блестящий, мирового значения гебранет-кумрановед И.Р.Тантлсвский, и другие; наша группа была связана с параллельной «Группой древневосточной истории», которую по смерти В.В.Струве и Ю.Я.Перепелкина возглавил замечательный историк М.А.Дандамасв (нововавилонская история и история ахсменидского Ирана), нашедший научный выход и на зарубежную аудиторию; в эту группу вошли отличные египтологи-историки О.Д.Бсрлсв, Е.С.Богословский, А.И.Еланская (коптолог), ассириолог Н.О.Чсхович, археолог И.Н.Медведская и другие: мы также связаны с отделением древнего Востока Эрмитажа, где теперь работают В.К.Афанасьева, Н.Б.Янковская, М.М.Дандамасва, Е.В.Зсймаль, А.О.Большаков, А.Я.Коковкин, А.Никитин и другие, и с кафедрой древнего Востока университета (Р.А.Грибов, С.Г.Кошурников, И.Сущевский и другие). Таким образом, в Ленинграде воссоздался большой коллектив историков, литературоведов и языковедов, а также искусствоведов и археологов, изучающих Древний Восток и не уступающий любому научному центру Запада или Востока, — к сожалению, пока недостаточно учитываемый за границей, хотя многие коллеги все же публикуются иногда и за рубежом; начался и обратный поток — публикации зарубежных исследований в России, хотя еще очень слабый.
К сожалению, сейчас у российского государства нет средств на науку, и нашим специалистам по экзотическим языкам приходится подрабатывать более прозаическим образом.
Моя работа за это время проходила в двух направлениях. В области истории, кроме целого ряда теоретических и других статей, мы с товарищами создали обобщающую работу — «Историю древнего мира» в трех томах под редакцией И.М.Дьяконова (Ленинград), В.Д.Нсроновой (Пермь) и И.С.Свсн-цицкой (Москва); она вышла тремя изданиями в 1982, 1984, 1989 гг., каждый раз с обновленным текстом (первый том вышел в 1991 г. в США по-английски); кроме того, я выпустил очень обстоятельное исследование «Люди города Ура», где на основании клинописных текстов и археологических находок восстанавливалась повседневная жизнь вавилонян начала II тысячелетия до н. э. Пожалуй, помимо большой конкретной исторической и социальной картины, которую удалось нарисовать, для дальнейшего было особенно важно, что я уже здесь нащупал важность социально-психологического фактора в развитии исторического процесса. Переход от одной социально исторической ступени к другой происходит не автоматическим путем смены производственных отношении, но только в силу перемен ценностной ориентации и мотивации действии. Это заставило меня в дальнейшем заняться социальной психологией, которая в древности проявляется главным образом в мифологизированной форме («Архаические мифы Востока и Запада», М., 1990, сейчас переведено на английский язык в Швеции).
В области языкознания я предпринял довольно грандиозную работу — создание сравнительного этимологического словаря афразийских языков (т. е. семитских, египетского, бсрбсро-ливийских, кушитских и чадских). Вначале в этом приняло участие множество народа, но постепенно выявились главные авторы — помимо меня, это были А.Г.Бслова, А.Ю.Милитарсв, В.Я.Порхо-мовский, О.В.Столбова. Мы опубликовали три выпуска с 1981 по 1986 гг. крошечным тиражом, не попавшим за границу, — предполагалось, что потом все это будет объединено в общий том и издано в английском варианте* — но в конце 80-х гг. выяснилось, что у всех моих соавторов появились свои особые интересы, свои подходы к встающим проблемам — и работа над словарем прекратилась. Я очень тяжело перенес это — у меня началась депрессия и пришлось прибегнуть к помощи психиатра. Сейчас, в середине 90-х гг. мои соавторы как будто решили издать по крайней мере уже вышедшие выпуски по-английски, а может быть, и продолжить издание — но боюсь, что моих сил на это уже не хватит.