К шести он уже был полностью одет и на ногах, а в половине десятого на фок-мачте «Слона» взвился долгожданный вымпел — сигнал передовому судну начинать движение. «На корабле, — свидетельствует очевидец, — царило полное молчание, нарушаемое только командами лоцмана и рулевого, звучавшими как отклик паствы на слова священника в соборе и добавлявшими торжественности общей атмосфере…»

Поднятый отрывистым барабанным боем, мичман Миллард бросился на палубу, минуя по дороге «занятых своей страшной подготовкой» врачей. Один стол, вспоминает он, «целиком покрывали инструменты разной формы и размера, другой, явно нестандартной длины, установили в середине кокпита. Поскольку раньше мне ничего подобного видеть не приходилось, я не удержался от вопроса, зачем это нужно, и получил ответ: «Здесь мы отрезаем руки и крылышки». Один из подручных врача, на флоте их почему-то называют «топольками», разматывал, ярд за ярдом, бинт шести дюймов в ширину — такие, по его словам, накладывают на спину».

Проверив находившиеся под его командой орудия, Миллард доложил о готовности первому лейтенанту Джону Йелланду, «еще раньше распорядившемуся надраить до начала сражения палубу и все остальное. На Йелланде был парадный мундир, треуголка, накрахмаленная рубаха, туго затянутый прямо под подбородком галстук».

ГЛАВА 24

Копенгаген

Задолго до наступления утра 2 апреля казалось, будто оправдываются худшие опасения капитана Фоли. «Агамемнон» сел на мель. Вслед за ним — «Беллона». «Рассел», следуя за «Яростным» на указанное им место в боевом строю, потерял ведущего в уже скопившемся густом дыму от орудийного огня и, двинувшись по ошибке за «Беллоной», тоже вскоре разделил ее судьбу. Другие корабли, бросив якорь в указанном месте и развернув орудия против датской артиллерии, неожиданно попали под огонь столь мощный, что адмирал Паркер, хотя и почти ничего не увидел сквозь дым, начал подумывать дать отбой. Том Саути, лейтенант из экипажа «Беллоны», передавал своему брату Роберту слова Паркера, увидевшего, как два нельсоновских корабля подают сигнал бедствия, а один сидит на мели: «Сейчас я дам сигнал к отступлению ради самого же Нельсона. Если он способен продолжать бой, то не выполнит приказа; если нет, у него будет оправдание для отступления, никто его не сможет ни в чем упрекнуть». Флаг-капитан посоветовал адмиралу не торопиться, а лучше послать на «Слона» капитана «Лондона» Отуэя: пусть своими глазами посмотрит, насколько серьезно положение. Паркер согласился, но, не дождавшись, пока Отуэй доберется до «Слона», решил, что огню такой силы Нельсон противостоять не сможет, и приказал дать сигнал к отступлению.

Нельсона же, казалось, всего захватила лихорадка боя. Орудия палили не переставая, от ударов ядер крошилось дерево и рвалась в клочья парусина. «Жарковато», — с улыбкой повернулся он к Стюарту. Как раз в этот момент выстрелом то ли с береговых батарей, то ли с «Даннеброга», флагманского корабля датчан, вступившего с Нельсоном в яростную перестрелку, снесло половину фок-мачты, обрызгав стоявших внизу острой щепой. «Этот день может стать для нас последним. Но поверьте, — Нельсон на мгновение умолк, — ни за какие деньги я не хотел бы оказаться в другом месте». Фредерик Лэнгфорд, офицер-сигнальщик «Слона», не отводивший подзорной трубы от флагманского корабля командующего, увидел сигнал 39 («Отступить») и немедленно доложил адмиралу. Нельсон и бровью не повел, словно не услышал. Лэнгфорд повторил приказ командующего громче. «Мистер Лэнгфорд, я ведь велел вам следить за датским коммодором и доложить, когда тот выкинет белый флаг, — сердито перебил его Нельсон. — Вот и не спускайте с него глаз».

Нельсон продолжал еще быстрее расхаживать по палубе, энергично работая культей, а это, как заметил Стюарт, являлось у него явным признаком нервозности. Внезапно Нельсон остановился и резко бросил: «Видели сигнал с борта командующего? Номер 39». «А что это значит?» — спросил Стюарт. «Нам приказывают отступить. Только черта с два я подчинюсь этому приказу». И, повернувшись к Фоли, Нельсон произнес слова, которые будут в разной форме повторяться из поколения в поколение: «Как вам известно, Фоли, у меня всего один глаз, и, стало быть, я имею право время от времени слепнуть». Прижав окуляр подзорной трубы к правому глазу, он добавил: «Не вижу никакого сигнала».

Уже три часа продолжалась яростная перестрелка. «Никаких маневров, — говорил впоследствии Нельсон, — только огонь». Датчане не сдавались. Артиллеристам, убитым или раненным на батареях, в крепости Трекронер, либо на кораблях, пришло на смену подкрепление из города. Но не затихал и огонь из английских орудий. «Если двух- или трехчасового обстрела мало, значит, будем работать четыре», — услышал слова Нельсона один армейский офицер, находившийся на борту «Слона».

К двум часам пополудни огонь начал стихать. Несколько английских судов находились в критическом состоянии. В безмолвии догорали многие из плавучих батарей и килекторов датчан. В воде плавали обломки кораблей и человеческие тела лицом вниз. Флагманский корабль датчан «Даннеброг», охваченный огнем, сорвало с якоря. Вот-вот должен был прозвучать разрушительный взрыв, и люди прыгали в воду прямо с борта. Тем не менее, когда англичане пошли на абордаж судов, готовых, как им казалось, сдаться, их встретил огонь. Тогда Нельсон немедленно потребовал перо и бумагу, и, вызвав казначея, чтобы тот сделал копию, набросал текст ультиматума, адресованного «братьям англичан — датчанам».

«В случае капитуляции лорд Нельсон имеет указание прекратить огонь. Но если сопротивление будет продолжено, лорду Нельсону придется сжечь плавучие батареи, что неминуемо повлечет за собою гибель храбрых датчан-артил-леристов. Дано на борту «Слона» Его Британского Величества короля 2 апреля 1801 года, Копенгаген.

От имени командующего флотом сэра Хайда Паркера — вице-адмирал Нельсон-и-Бронте».

Подписавшись — при этом на бумагу упала капля чернил, — Нельсон послал матроса на кокпит за восковой свечой, намереваясь запечатать письмо. Матрос не вернулся. Когда ему доложили, что посланцу оторвало ядром голову, он просто сказал: «Пошлите другого». Кому-то хватило смелости указать адмиралу на валяющуюся рядом коробку с вафлями — крем вполне может заменить воск. «Пошлите за воском», — повторил Нельсон. В конце концов свечи нашлись, на сложенный лист бумаги упала большая капля, и Нельсон вдавил в нее свою печатку с гербом. Потом, когда все кончилось, Стюарт спросил его, зачем «под таким жестоким огнем и после столь печального инцидента» тот настаивал именно на воске. «Удовольствуйся я кремом от вафель, — ответил Нельсон, — печать не успела бы просохнуть и письмо в таком виде попало бы в руки кронпринца: он решил бы, что написано оно в спешке, а значит, у нас есть для этой спешки веские причины. Воск же хранит тайну».

Письмо передали с офицером, владевшим датским языком, — коммодором Фредериком Тезигером, сыном немца, осевшего в Англии и ставшего со временем секретарем маркиза Рокингэма. На адмиральской шлюпке, к веслу которой привязали белый платок, послание доставили на берег и передали двадцатитрехлетнему кронпринцу Фредерику[40], сыну психически неуравновешенного короля Христиана VII, женатого на Каролине Матильде, дочери сестры Георга III. Кронпринц велел своему адъютанту Хансу Линдхольму немедленно проследовать на флагманский корабль англичан и спросить лорда Нельсона, «почему тот предлагал именно перемирие».

Нельсон принял Линдхольма на верхней палубе «Слона» и попросил сформулировать вопрос в письменном виде. Линдхольм повиновался, заметив по-английски, что поданное ему перо слишком тупое: «Если орудия у вас такие же, как перья, с Копенгагеном вам не сладить». На самом деле к тому моменту орудия уже молчали с обеих сторон. Письменный ответ Нельсона на записку Линдхольма звучал вполне дружелюбно: