Лорд Худ шепнул Фанни, будто ей скоро предстоит стать виконтессой: он получил сведения от премьер-министра Уильяма Питта. А почему бы нет? В конце концов, адмиралу Джервису пожаловали титул графа Сен-Винсена за прошлогоднюю победу над испанцами, а адмирал Дункан стал бароном после сражения при Кампердауне. Но все обернулось иначе. Так как под Абукиром Нельсон командовал не всем флотом, а лишь эскадрой, правительство, дабы не создавать нежелательного прецедента, решило дать ему титул барона и назначить пенсион в размере двух тысяч фунтов стерлингов в год, распространяющийся на его детей и внуков. Именно такие оправдания привел в разговоре с Нельсоном граф Спенсер, а лорд Худ расценил их как «самые жалкие из всех возможных аргументов».
В ходе одного из заседаний палаты общин депутат от Дерби, генерал Джордж Уолпол — дальний родственник Нельсона, высказал мнение, что герой заслуживает более высокого звания, но Питт заявил: иерархия титулов здесь вообще ни при чем. Адмирал Нельсон одержал великую победу, и «никому не придет в голову задаваться вопросом, кем он после нее стал — бароном, виконтом или графом».
В кругу друзей и семьи Нельсон не скрывал своего разочарования. «Известно, — пишет автор одной из самых ранних его биографий Джеймс Харрисон, — как часто Нельсон высказывал горечь и возмущение столь низкой оценкой своих трудов. «Пусть бы ничего не дали, — то и дело повторял он, — тогда бы претензий не было, а так мои заслуги стоят больше, чем просто баронское звание»».
Леди Гамильтон так и вовсе бушевала. «На виселицу всех их!» — восклицала она в письме леди Нельсон в конце октября, а самому герою писала: «На месте английского короля я бы сделала Вас вельможей номер один — ГЕРЦОГОМ НЕЛЬСОН МАРКИЗ НИЛ ГРАФ АЛЕКСАНДР ВИКТОНТ ПИРАМИДА БАРОН КРАКАДИЛ ПРИНЦ ВИКТОРИЯ, дабы потомство сохранило Вас во всех видах».
И в других длинных, эмоциональных, страстных, порой беспорядочных письмах она лихорадочно перечисляет почести и дары, заслуженные им (и иные из них ему действительно вручили), пишет о том, как высоко его ставят король и королева Неаполитанские, о собственных к нему чувствах, «о которых (он) с легкостью догадается».
«Я должна видеть этот подарок (ментик) потрогать его прикрепить к платью посмотреться в зеркало воскликнуть vivo il Turk… Да продлится Ваша жизнь долго-долго-долго во имя Вашей страны Вашего короля Вашей семьи всей Европы Азии Африки обеих Америк и на беду Франции но в особенности ради счастья сэра Уильяма и меня которая любит Вас восхищается Вами и гордится Вашей дружбой.
…Я говорила Ее Величеству хорошо бы ей мне и леди Нельсон составить tria juncta in uno (тройственный союз в едином лице) ведь все мы Вас так любим только все по-разному но в то же время одинаково если Вы только понимаете что я хочу сказать… Я не пылаю любовью ко всему миру я никому не враг к сожалению я человек трудный и не умею дружить со всеми но несколько друзей за которых я бы жизнь отдала у меня есть… Мы так Вас любим он мне лучший муж-товарищ… хотела бы сказать отец но в то же время какое счастье было бы и благословение иметь детей…»
Леди Гамильтон и ее муж делали все от них зависящее, стремясь сделать жизнь Нельсона в Неаполе максимально приятной и комфортной. «Мне выпало редкое счастье принимать у себя одного из первых людей мира и нашего друга сэра Горацио Нельсона, — пишет сэр Уильям Чарлзу Гревиллу, — и хотя неизбежные приемы, костюмированные балы и все такое прочее отнимают у меня кучу сил, я скорее согласился бы жить до конца дней своих на хлебе и воде, чем не делать всего полагающегося по такому великому случаю».
Нельсону все еще нездоровилось, время от времени его донимали головные боли и приступы малярии, и хотя в Palazzo Sessa потоком шли приветственные письма от правительственных чиновников, высшего офицерства, да и младших товарищей, он все еще никак не мог избавиться от чувства обиды за полученный титул барона вместо ожидаемого виконта, дай пенсион вышел на 1000 фунтов меньше, чем у Сен-Винсена и Дункана. Тем не менее чувства, откровенно выказываемые леди Гамильтон, и гордость, внушаемую ей его подвигами, общество неизменно благорасположенного к нему сэра Уильяма, доверительные отношения с ближайшим советником короля сэром Джоном Актоном, лестные знаки внимания со стороны самого короля и королевы — все это поднимало настроение и позволяло наслаждаться жизнью. Нельсон разъезжал в экипаже Гамильтонов по набережной, отвечая на приветствия горожан; обедал в Palazzo Reale; наносил визиты в другой королевский дворец — в Казерте, построенный в 1774 году по проекту Ванвителли; сидел с книгой в руках в тени деревьев на вилле Гамильтонов в Торре-дель-Греко у подножия Везувия и прибрежной вилле Эммы в Посилипо, неподалеку от Неаполя. Его водили на экскурсии в Геркуланум и Помпею; он выходил на яхте в Неаполитанский залив; поднимался по склонам Везувия. А более всего Нельсон наслаждался обществом Эммы Гамильтон, такой неудержимой, такой отзывчивой, такой соблазнительно красивой, так восхищающейся его славой, такой доброй и внимательной в качестве сиделки и такой пылкой и чувственной как женщина. Теперь он явно и по-настоящему влюбился в нее, а возможно, уже стал и ее любовником. «Неаполь — опасное место, — писал он лорду Сен-Винсену вскоре после прибытия, не скрывая своих чувств к Эмме. — Лучше бы держаться от него подальше». Однако же держаться подальше от сладкого яда он не собирался, и, если верить некоторым свидетельствам, знаки внимания, публично оказываемые Нельсоном леди Гамильтон, не замечать становилось все труднее.
Но даже в сложившихся обстоятельствах он подумывал о поездке домой, куда его, помимо всего, влекла бесспорная перспектива горячей встречи и новых почестей, тоже вполне ожидаемых. Приказ, полученный из адмиралтейства, гласил: запереть французов в Александрии и на Мальте. Но его собственного присутствия для этого не требовалось. Сэмюэл Худ вполне был способен обеспечить блокаду Александрии, а самолично приняв капитуляцию гарнизона на острове Гозо, Нельсон мог со спокойной совестью доверить блокаду соседнего, более крупного острова — Мальты — капитану Боллу: нудная задача, выполнением которой экипаж «Александра» будет занят ближайшие два года. К тому же, сколь бы сильно ни тянуло Нельсона к леди Гамильтон, бурная светская жизнь тех неаполитанских кругов, в которых она вращалась, его совершенно не привлекала, как, впрочем, и компания придворных, особенно дам, толпящихся в затемненных, пропахших дорогими духами, слишком нарядных залах Palazzo Reale.
Наутро после приема, данного в честь дня его рождения, Нельсон раздраженно писал Сен-Винсену: «Чувствую себя отвратительно, и скверные нравы здешнего двора вряд ли умерят мой беспокойный нрав. Это страна скрипачей и поэтов, шлюх и мошенников». Оснований изменить сложившееся мнение у Нельсона так и не появилось.
Тем не менее уехать из Неаполя он еще не мог. Сэр Уильям Гамильтон давно уже убеждал короля Фердинанда отказаться от мнимого нейтралитета и открыто выступить против Франции, то есть объявить ей войну. Нельсон стал на сторону сэра Уильяма, энергично убеждая короля взять на вооружение максиму лорда Чэтема, говорившего, что «самые надежные меры — крайние меры», и всячески стараясь нейтрализовать выжидательную позицию надменного аристократа — министра иностранных дел маркиза ди Галло, откровенно его недолюбливая. Нельсон инстинктивно ощущал — прямота английского моряка явно не по душе хитрому дипломату. «Он слишком влюблен в ленты, кольца и табакерку с нюхательным табаком», — иронически замечал Нельсон, повторяя, по сути, мысль, высказанную ранее леди Гамильтон, считавшей, что министерский пост «испортил этого господинчика». Еще большую настойчивость, чем Гамильтон и Нельсон, вместе взятые, в попытках убедить короля в необходимости войны проявляла королева — «единственный мужчина в Неаполе», по выражению Наполеона Бонапарта. Маркиза ди Галло она клеймила как «пустого, безграмотного, самодовольного хлыща». С того самого момента, как ее сестру гильотинировали в Париже, королева вынашивала планы мести. Она уже обращалась к зятю, австрийскому императору, с просьбой прислать ей какого-нибудь энергичного военачальника, способного вдохнуть хоть немного жизни в так называемую неаполитанскую армию, на самом деле* представляющую собой, по словам одного из ее собственных офицеров, пестрое сборище одетых в военную форму землепашцев. Император откликнулся и направил в Неаполь барона из Баварии Карла Мака фон Лайбериха, крепко сбитого сорокашестилетнего солдата с «острым взглядом», сразу произведшего на Нельсона хорошее впечатление. «Генерал, — обратилась к нему за обеденным столом в Palazzo Reale королева, — станьте для нас на суше тем, кем стал мой герой, адмирал Нельсон, на море». Присутствовавший здесь Нельсон, явно польщенный словами королевы, вернул комплимент, заметив, что ее величество — явно дочь Марии Терезии.