Столь значимая встреча двух ученых произошла в Упсале, в Мезон де Франс[148]. Преподаватель французского языка обязан был организовывать различные мероприятия в этом центре культуры, издавна существовавшем в маленьком университетском городке. Как и всякий другой культурный центр, Мезон де Франс должен был знакомить с французским языком и французской культурой. Этому служили конференции, дебаты, развлекательные программы… Упсальский Мезон де Франс помещался в квартире, на пятом этаже добротного особняка XIX века: дом 22 по патрицианской улице Сент-Юханнес, в двух шагах от реки Фирис, которая делит город на две части: по одну сторону — университетский квартал, по другую — жилой. Фасад первого этажа здания выложен красным камнем, а остальных — розовым. Над входной дверью — фигура льва. Квартира на пятом этаже поделена на две части: несколько комнат, являющихся собственно Мезон де Франс, отведены под библиотеку, коллекцию пластинок и зал для заседаний; две комнаты находятся в распоряжении директора. Там и жил Фуко во время своего пребывания в Швеции.

Хотя жизнь в миниатюрном «северном Кембридже» и была не слишком веселой, Фуко постепенно освоился и постарался сделать свое существование как можно более приятным. В самые первые дни он познакомился с молодым французским биологом Жан-Франсуа Микелем, приехавшим в Упсалу в то же время. Они тут же решили обедать вместе. Появился и третий компаньон — Жак Папе-Лепин, физик, изучавший природу грозы и молний и работавший над диссертацией с достаточно смелым названием: «Вклад математики в теорию громового разряда». Они по очереди готовят в квартире на улице Сент-Юханнес. К ним часто присоединяются преподаватель итальянского языка Констанца Паскуали, которую они зовут Мими, и преподаватель английского языка Петер Фисон — специалист по европейской поэзии и большой любитель оперы. Вся компания два раза в неделю, в пятницу вечером и в воскресенье в полдень, отправляется в ресторан «Форум», который им особенно полюбился. Однажды они даже устроили там прием в честь Мориса Шевалье. Мишель Фуко и Жан-Франсуа Микель съездили послушать концерт, который певец давал в Стокгольме. После концерта они отправились за кулисы поговорить с ним… и чуть позже уже ужинали в его обществе. Фуко и Микель пригласили знаменитого певца приехать с «ответным визитом» в Упсалу. Они показали ему город и отвели обедать в «Форум».

Как только Жорж Дюмезиль вошел в этот тесный кружок и стал своего рода духовным наставником его членов, в этом же ресторане стали отмечаться его приезды и отъезды. Маленькая община зажила своей жизнью, и Фуко впервые принимает коллективные формы существования, поддерживает и развивает их. Более того, становится центром общины. Мезон де Франс — место, где все собираются, проводят вечера и выходные.

Уже после того как сложился костяк общины, два новых лица, к радости Мишеля Фуко, шумно ворвались в ее жизнь, сея вокруг веселый беспорядок. Первым стал молодой шведский студент, приехавший из Франции, где его отец работал в посольстве Швеции. Он учился в лицее Жансон-де-Сайи и прибыл в Упсалу, чтобы изучать право, а впоследствии начать дипломатическую карьеру. Этот план будет реализован, и со временем он станет заметной фигурой в шведской внешней политике. Во время войны во Вьетнаме он будет послом в Ханое. В то время, когда писалась эта книга, Жан-Кристоф Оберг работал послом в Польше. Когда он приехал в Упсалу, ему только что исполнилось восемнадцать лет. Он начал работать в Мезон де Франс секретарем Мишеля Фуко. На следующий год он вызвал в Упсалу свою французскую подругу, которую звали Дани. Фуко тут же устроил на работу девушку, которую искренне полюбил: она также стала секретарем Мезон де Франс. Жан-Кристоф постепенно ретировался, передав ей свои функции. Фуко весело с ними. С Жан-Кристофом он отправляется в Стокгольм, чтобы купить машину. Они возвращаются в роскошном бежевом «ягуаре», повергшем в шок упсальскую благоразумную общественность, привыкшую к строгому быту. К тому же жителям городка казалось диким, что богатство выставляет напоказ простой преподаватель, человек, занимавший последнее место в университетской иерархии. Кстати, Дюмезиль любил напоминать, что у Фуко водились деньги (так как семья продолжала помогать ему) и что тот вовсе не был монахом-аскетом, каким его рисовали впоследствии. Он любил вкусно поесть и выпить в ресторане, и кое-кто из его окружения тех лет рассказывает о наиболее запомнившихся эпизодах, когда Фуко был пьян «в стельку»; однажды, поднявшись, чтобы произнести тост, он рухнул без памяти на пол. Время от времени он переодевается шофером и возит Дани по магазинам. Его «ягуар» стал местной легендой. Все в один голос рассказывают, что он был лихачом-водителем. Дюмезиль вспоминает, что как-то раз поездка закончилась в канаве. Подобных происшествий было бесчисленное множество; к счастью, все они имели благополучный исход, хотя, если бы в это время шел снег или дождь, вполне могли бы обернуться трагедией.

И все же Упсала для Фуко была прежде всего местом работы. Его профессиональная деятельность имела три ипостаси. Во-первых, он занимался своими прямыми обязанностями — преподавал. И делал это с блеском. Дюмезиль, познакомившись с молодым человеком, назначению которого он споспешествовал, был поражен его успехами: открытые уроки его протеже собирали многочисленную аудиторию, явно горевшую энтузиазмом. Вся интеллигенция Упсалы рвалась на занятия; поговаривали даже, что матроны приводили с собой своих дочерей на выданье. Курс лекций, проходивших по четвергам в шесть часов вечера в главном здании университета, расположенном напротив собора из красного камня, не был вполне традиционным. Во всяком случае вначале. Первый год Фуко посвятил теме «Концепция любви во французской литературе от маркиза де Сада до Жана Жене», что, по всей видимости, повергло в смущение университетские круги. На следующий год Фуко обратился к более нейтральной теме: «Современный французский театр». Наконец, в 1957/58 учебном году он рассказывал о «Религиозном опыте во французской литературе от Шатобриана до Бернаноса». Впрочем, творчество последнего вполне могло вызвать скрежет зубовный в глубоко протестантской стране[149].

Фуко шесть часов в неделю занят преподаванием (к этим часам следует приплюсовать еще четыре часа «разговорной практики»). Три часа в неделю отведены преподаванию языка для начинающих и студентов всех специальностей, желающих читать по-французски. Три оставшихся часа посвящены литературе. Из них один час занимают те самые знаменитые публичные лекции, а два часа предназначены для семинарских занятий со студентами, выбравшими французский язык своей специальностью. В 1956 году, например, на этих семинарах речь шла о «Французском театре XVII века», в частности о Жане Расине и его «Андромахе», — вероятно, в этот момент родились страницы «Истории безумия», посвященные помешательству Ореста, — и о «современном театре». Если публичные лекции собирали сотню и даже больше слушателей, то на семинарах, естественно, круг людей был ограничен. Но ясно одно: мало кто действительно понимал речи лектора-философа. Очевидцы свидетельствуют, что Фуко-философ мешал Фуко-лектору. Преподаватели ценили своего молодого коллегу, а президент «Альянс франсез» даже говорил об «интеллектуальной радости», рождавшейся каждый четверг, однако для многих студентов эти лекции оставались лишь длинными заумными речами. Легко представить себе, что ощущали студенты восемнадцати-двадцати лет, едва овладевшие основами французского языка, когда на них обрушивались головокружительные интерпретации творчества де Сада или темы безумия у Расина! Многие из них до сих пор не могут без ярости вспоминать те занятия. «Так можно было лишь отвратить от французского!», «Мы шли на занятия как на пытку!» — говорят они. Другие же, наоборот, долго находились под впечатлением от лекций Фуко и вспоминают о них с восторгом. И все же восторг за год поубавился, а число потерянных слушателей возросло. Коллеги Фуко, смущенные тем, что их ученики начали игнорировать его занятия, ничего не могли с этим поделать. Сам Фуко испытывал неловкость, даже горечь, и все же не стал менять коней на переправе. Его интересовали лишь те немногочисленные слушатели, которые могли следовать за его мыслью. О прочих он отзывался с сарказмом.