Герцог и герцогиня де Шуазель, г-н де Рике, граф де Гараман, Амедей де Дюфор, герцог де Дюра, баснописец Жан Батист Флориан и многие, многие другие! Каждый из них в то или иное время проходил через ворота благородных очертаний, ведущих к дому Пантиевра. Именно этот дом и решил снять Моне.

Он влюбился в него с первого взгляда. Он знал, что дом столетия стоял здесь и ждал его. И он явился на свидание. Художник пришел на встречу с домом королей.

«Я весь в предотъездных хлопотах, — писал он Дюран-Рюэлю в письме от 15 апреля. — Мы едем в Вернон»[65].

Увы, любовь с первого взгляда осталась платонической и не смогла преодолеть реальные препоны, так и не давшие Клоду Моне поселиться в доме Бурбона-Пантиевра. Арендная плата оказалась непомерно высокой или дом вообще не сдавался? Этого мы не знаем. Зато нам известно, что его образ навсегда врезался в сердце художника. Он писал его множество раз, глядя на него с правого берега, где устраивался с мольбертом в тени фонарной башни собора Нотр-Дам…

Глава 14

ЖИВЕРНИ

«Живерни, через Вернон, в Эре» — этот адрес вскоре появился на почтовой бумаге Моне. Действительно, в то время о существовании деревни знали только жители города. Это сегодня ситуация выглядит диаметрально противоположной: лишь благодаря деревне Живерни весь мир узнал о соседнем городке Вернон. И случилось это после того, как в один из апрельских дней 1883 года, с разочарованием убедившись, что снять «дом Пантиевра» не представляется возможным, Клод Моне отправился исследовать окрестности города, прошел узкой тропинкой, вившейся меж холмов по правому берегу Сены, и через четыре-пять километров попал в место, совершенно его очаровавшее.

На что походила деревня Живерни в 1883 году? Общая площадь — 647 гектаров, население — 340 человек. Но существовала она давно, а местный приход был основан святой Радегондой[66] еще во времена Меровингов.

Говорят также, что еще до святой Радегонды — королевы франков и супруги Клотаря I, в Живерни останавливался Юлий Цезарь. Якобы он провел здесь ночь вместе со своим легионом. Ничего невозможного в этой гипотезе нет, поскольку в верховьях Сены, буквально в двух шагах от Жи-верни, сохранились следы римского лагеря. Это так называемый «лагерь Мортания», разбитый наемниками-маврами, которых диктатор вербовал в свое войско.

«Название, на мой взгляд, происходит от галло-римского имени Габриниак (Gabriniacus), которое, в свою очередь, происходит от Габриния (вариант — Каприний) и дало рождение таким топонимам, как Шеверни (расположенному в департаменте Луар-и-Шер) и Шевреньи (департамент Эн)», — объясняет Франсуа де Борпер[67].

Чем могла похвастать деревня Живерни? Школой смешанного обучения на 48 учеников; отделением благотворительного общества; пятью кабачками. Здесь также проходила железная дорога с кривыми ответвлениями узкоколеек, обслуживавших деревни, расположенные между Жизором и Паси-сюр-Эр. Здесь протекала речка Эпта, перед впадением в Сену распадающаяся на два рукава. На правом берегу Сены громоздились залитые солнцем холмы, на которых выращивали виноград, — похожие есть в Пиренеях; слева открывался вид на поросшие лесом тенистые склоны, вечно покрытые туманом. Туманом, который так любил Моне.

По вечерам Живерни окутывался «ароматом, поднимавшимся словно из огромной курительницы»[68].

И, как по мановению волшебной палочки, именно здесь нашелся большой дом, поджидавший новых жильцов. Нам нетрудно вообразить себе, как Моне входит в один из местных кабачков, где завсегдатаи проводят вечера за игрой в домино, — может, это было заведение Боди, может, «Лягушатник», а может, и кафе «Прессуар»…

— Вы не знаете, в деревне большой дом не сдается? — обращается он к присутствующим.

— Сдается! — тут же слышит он в ответ. — Считай, малый, повезло тебе. Слыхал я, папаша Сенжо спит и видит, как бы пристроить свою хоромину! Запомнил? Сенжо! Так ты ступай прямо к нему, ступай! Луи Сенжо, не перепутай…

Человеком, давшим чужаку столь обстоятельный ответ, вполне мог оказаться папаша Парфе, «преуморительный персонаж, никогда не снимавший длинного синего халата и цилиндра, но не блестящего, а сильно потертого»; или «старичок по прозвищу Долговязый Коротышка — у него, и вправду, длинный торс сидел на удивительно коротеньких ножках»[69], или Леопольд Шевалье — охотник, обожавший рассказывать каждому встречному про то, как в 1870 году, служа во франтирерах, он уложил «своего улана».

Семейство Сенжо проживало в Живерни испокон веков и пользовалось всеобщим уважением.

Итак, Моне отправился разыскивать его главу, Луи Жозефа, владельца дома. Договорились они быстро. К счастью для художника — начни Луи Сенжо выяснять кредитоспособность будущего жильца, сделка вряд ли бы состоялась. Крестьяне из Живерни охотно ссужали деньги взаймы, но уж, конечно, не всякому встречному, а только тем, кого считали богатым.

…В начале 1970-х годов я, вооружившись диктофоном, обходил дома по улицам Ламсикур, Жюиф, Шмен-дю-Руа или Коломбье, записывая воспоминания бывших прачки или садовника, старой кухарки или местного торговца, иначе говоря, совершал обход Живерни в поисках бесценных свидетельств тех людей, которые лично знали Моне. Так я оказался в доме некоего земледельца, рекомендованного мне соседями по той причине, что он, дескать, «много чего знает».

Славный малый в тот день, видно, встал не с той ноги. Чуть приоткрыв дверь на мой стук, он недовольно выслушал меня и в ответ не проговорил, а пролаял:

— Идите вы со своим Моне куда подальше! Осточертело!

В 1971 году, «дом Моне» еще не принимал посетителей.

Что же должен думать этот сердитый крестьянин, если он, конечно, еще жив, сегодня, когда по «его земле» с утра до ночи снуют сотни автомобилей, в которых прибывают все новые любители импрессионизма — из Франции и Наварры, из США и других стран, в том числе и из Японии?..

Дом, принадлежавший Сенжо и расположенный в местечке под названием Прессуар, сразу показался художнику подходящим. Большой, на восемь жилых комнат, с просторной ригой (будет где устроить мастерскую!), мансардами, подвалом, дровяным сараем и еще несколькими хозяйственными постройками. Он и выглядел совсем недурно — покрытые розовой штукатуркой стены, серые ставни… Про прилегающий к дому земельный участок и говорить нечего! Почти гектар, окруженный крепким забором.

— По рукам!

29 апреля рабочие, нанятые Дюран-Рюэлем, уже сгружали с подвод домашний скарб Моне. Клод приехал вместе с ними, прихватив с собой «некоторых из детей». Алису с остальными ждали на следующий день. Правда, отпраздновать новоселье — подвесить, по французскому обычаю, крюк над огнем в низеньком камине столовой — не удалось. Глава семейства торопился в Париж.

— Я получил телеграмму из Парижа о том, что умер Мане — рассказывал он впоследствии знаменитому торговцу произведениями искусства Амбруазу Воллару. — Если я не ошибаюсь, телеграмма пришла в первое воскресенье, которое я проводил в новом доме. Мане умер во сне…

На следующий день, 1 мая, Моне пишет Дюран-Рюэлю:

«Срочно вышлите мне денег почтовым переводом, чтобы я мог получить его в Верноне. Мне обязательно надо завтра же быть в Париже, чтобы успеть получить траурный фрак, потому что я должен стоять у гроба. Я заказал его портному с улицы Капуцинов. Не могли бы вы оказать мне услугу и зайти к нему, чтобы убедиться, что все будет готово в четверг утром?»

Все-таки Моне временами позволял себе ошеломляющие вольности! К крупнейшему парижскому торговцу картинами он обращается как к собственному камердинеру!

Как мы видим, своей привычки к роскоши он так и не оставил. Фрак для похорон он шьет себе не у кого-нибудь, а у одного из лучших парижских портных. В данном случае речь шла об известном заведении «Од и Рики», которым владели два шотландца. Платит за все Дюран-Рюэль. Но он не жалуется, потому что верит в Моне. И знает, возможно, лучше, чем кто бы то ни было, что в конце концов гений его подопечного оправдает любые затраты.