Горский приказал заряжать орудия картечью. Неприятель был уже совсем близко. Первый выстрел уложил целый ряд итальянцев. Потом загремели выстрелы второй, третий, четвертый. Все они были очень меткими, и в рядах итальянцев произошло замешательство. Адъютант Ермолова капитан Поздеев, сидевший на колокольне, умело корректировал стрельбу русских батарей.
На левый берег Лужи прибыл вице-король Италии Евгений. Он приказал ввести в бой все три дивизии своего корпуса. Перед полуднем в город, куда Ермолов посылал один полк за другим, вступила с севера дивизия Брусье. Вслед за егерями, удерживавшими часть Малоярославца, с неимоверной быстротой явились Софийский и Либавский полки. Ермолов приказал нижним чинам не заряжать ружья и без крика «ура!» ударить в штыки. Неприятель был сбит и преследовался до центра города, где полковник Никитин со своей конно-артиллерийской ротой занял на возвышении кладбище и учредил батарею. На улицах загорелось самое упорное сражение, но победа не склонялась ни на ту, ни на другую сторону.
Для действия конницы в городе не было места, и она оставалась охранять броды и дорогу к Спасскому, откуда должны были прийти части главных сил. Ермолов отправил навстречу Кутузову генерал-адъютанта Орлова-Денисова с убедительнейшей просьбой спешить к Малоярославцу.
Сам французский император приехал к Малоярославцу в полдень и остановился на левом берегу Лужи. Окинув взором место битвы, он приказал навести понтонный мост выше города. Но главное его внимание было обращено не столько на сражение, сколько на левую сторону, к Спасскому, откуда мог прийти Кутузов.
Итальянцы усиливали натиск. Ермолов, отступая, поставил против главных ворот Малоярославца сорокапушечную батарею. Вскоре из-за пыльных облаков, обыкновенно поднимавшихся впереди движущихся войск, блеснули штыки и ружейные стволы. На дороге от Спасского показался корпус Раевского, и за ним – вcя армия. Пришедшие из Тарутина корпуса сразу же вступили в бой. Кутузов руководил сражением. Вокруг него свистели ядра и пули. Тщетно упрашивали его удалиться из-под выстрелов. Он не внимал просьбам, желая удостовериться собственными глазами в намерениях Наполеона. Дело шло о результате всего похода, а потому ни в одном из сражений Отечественной войны Кутузов так долго не оставался под выстрелами, как в Малоярославце.
Он повелел Платову с двадцатью казачьими полками отделиться от армии влево по берегу Лужи и произвести ночной поиск на дороге, ведущей из Боровска в Малоярославец, в тылу у противника.
На рассвете 13 октября в обгорелом, дымившемся Малоярославце не видно было ни одного неприятельского стрелка: все они попрятались за развалинами домов и заборов. В унисон мертвой тишине наступил мрачный пасмурный день. Кутузов приказал авангарду отойти назад и присоединиться к армии; полки, стоявшие всю ночь под ружьем, медленно отступили.
Глубокой ночью три сильных отряда казаков двинулись в обход французов и в четвертом часу поутру переправились на левый берег Лужи, а затем скрытно пошли к столбовой дороге. По тракту тянулись колонны пеших и конных войск. То была неприятельская артиллерия, следовавшая из Боровска к Малоярославцу. Начальники казачьих отрядов решили ударить по орудиям.
Сперва донцы пошли шагом, потом рысью, наконец с обычными криками высыпали на дорогу. Артиллеристы своротили в сторону, стараясь спастись по полям, но были настигнуты; при этом захвачено более пятидесяти орудий. Пока одни казаки поворачивали пушки, чтобы увезти их, остальные кинулись на обозы, наскакав на драгун под огромными шишаками и в светлых плащах. Посреди них окруженный генералами всадник в треугольной шляпе, с мокрой от пота челкой, обнажил шпагу.
Под угрозой пленения оказался сам Наполеон.
В пятом часу пополуночи поехал он из Городни вторично в Малоярославец в сопровождении только трех взводов, так как остальной конвой не успел отправиться за ним. Дорогой у генерала Паца упал эполет. Он сошел с лошади поднять его и, наклонясь к земле, услышал конский топот и ржание. Поднялась тревога, кое-кто из челяди стремглав кинулся назад. Часть экипажей начала поворачивать, и несколько из них опрокинулось.
Наполеон, не понимая причины внезапного переполоха, продолжал двигаться навстречу войскам. Вдруг адъютант императора Рапп крикнул ему:
– Скорей назад! Это они! – Он схватил за повод лошадь Наполеона, поворачивая ее со словами: – Ваше величество! Это необходимо!
Гордость не позволила Наполеону бежать, и он остался на месте, ожидая казаков; маршалы Бертье и Коленкур последовали его примеру. Рапп едва успел повернуться лицом к казакам, как один из них с такой силой вонзил копье в лошадь, что поверг ее на землю. В ту же минуту вся лава, пересекая дорогу, устремилась на богатый обоз, опрокидывая людей, лошадей, экипажи. Тем временем из Городни подоспели конвойные драгуны и конные гренадеры. Вместе со свитой императора они атаковали донцов и принудили их отступить. После тревоги Наполеон продолжал путь к Малоярославцу, снова обозревал поле сражения и русскую позицию, но на сей раз не сделал никаких распоряжений к бою.
Бездействие противника привело Кутузова к заключению, что Наполеон имеет новые замыслы и что, не успев при Малоярославце пробиться на Калугу, он, вероятно, хочет открыть себе путь через Медынь на Юхнов.
Фельдмаршал еще более укрепился в этом мнении, получив известие о появлении на Медынской дороге авангарда Понятовского. Желая предупредить Наполеона со стороны Медыни и в то же время не упустить из виду новую Калужскую дорогу, он приказал войскам в ночь на 14 октября отойти на Детчино, а затем еще дальше, к Полотняному Заводу.
Перед вечером в ставку прискакал Ермолов, уставший, осунувшийся после трех суток сражений, но с неукротимой жаждой продолжать бой. Кутузов, указывая на него генералам, воскликнул с довольным лицом:
– Еще этому орлу я полета не даю!..
– Неужто мы опять отступаем? – спросил Ермолов.
Он принялся горячо убеждать Кутузова не покидать позиции перед Малоярославцем, доказывая, что ничто не обнаруживает готовности французов к наступательным действиям: с начала дня артиллерия подкреплений не получала, и можно предполагать, что город занят одним авангардом.
– Не от Наполеона следует ожидать безрассудной решительности, – говорил Ермолов. – Позиции нашей армии выгодны, а неприятель никогда не решится принять бой в городе, имея позади неудобные спуски к реке, пагубные в случае неудачи, и мосты, на которые нацелены наши пушки. Армия наша превосходит неприятеля в силах. Кавалерия свежа и в хорошем состоянии, а у французов большой в ней недостаток…
– Голубчик, все равно надобно идти, – возразил на это Кутузов.
– Если уж отступать, то на малое расстояние. Только на Медынь, – предложил тогда Ермолов.
– Как же можно двигаться в виду неприятельской армии? – не согласился с ним главнокомандующий.
– Но ведь опасности никакой нет, – горячился начальник главного штаба. – Атаман Платов захватил на той стороне реки орудия и не встретил большого сопротивления. Нам нечего бояться!..
– Я люблю говорить с тобою, – с ласковой непреклонностью заметил Кутузов, давая тем понять, что спор окончен, – ибо никогда обстоятельства не представляются тебе в худом виде. Но потерпи. Очень скоро мы пойдем за Наполеоном. И не пешком, а бегом…
Фельдмаршал ясно видел, что стоять долее при Малоярославце не было причины. Позиция у Детчина была крепче, и расстояние от нее к Медынской дороге вдвое ближе, нежели от Малоярославца. Коль скоро Кутузов приближался к Медынской дороге и потом выходил на нее, Наполеону не оставалось ничего другого, как отходить на Можайск, Гжатск и Вязьму, по пепелищам сожженных городов и селений, где не было никаких запасов и где его ожидал голод.
9
Приказ по армии фельдмаршала Голенищева-Кутузова:
«Наполеон, не усматривая впереди ничего другого, кроме продолжения ужасной народной войны, способной в краткое время уничтожить всю его армию, видя в каждом жителе воина, общую непреклонность на все его обольщения, решимость всех сословий грудью стоять за любезное Отечество, постигнув наконец всю суетность дерзкой мысли: одним занятием Москвы поколебать Россию, – предпринял поспешное отступление вспять. Теперь мы преследуем силы его, когда в то же время другие наши армии снова заняли край Литовский и будут содействовать нам к конечному истреблению врага, дерзнувшего угрожать России. В бегстве своем оставляет он обозы, взрывает ящики с снарядами и покидает сокровища, из храмов Божиих похищенные. Уже Наполеон слышит ропот в рядах своего воинства, уже начались там побеги, голод и беспорядки всякого рода. Уже слышен нам глас Всеавгустейшего Монарха, который взывает: «Потушите кровию неприятельскою пожар Московский!» Воины! потщимся выполнить сие, и Россия нами будет довольна, и прочный мир водворится в неизмеримых ее пределах. Бог поможет нам в том, добрые солдаты Русские!»