— Что это? Кто это! — вскричал Ахмеджанов, не сразу узнав в искалеченном трупе знакомого ему стрелка Смирнова.
Безмолвие было прервано. Взволнованно, негодующе зашумели все офицеры, и один из присутствующих тут же прочел вслух только что составленный акт.
Акт составлялся наспех, приводим его с сохранением всех особенностей стиля и изложения:
«Я, комсорг батальона гвардейского стрелкового полка, гвардии старший лейтенант Кустов Петр Алексеевич, находясь в боевых порядках своего полка, прорвавшего оборону в дер. Шалашино Дубровенского района, проходя немецкие позиции, зашел в штабной блиндаж. Блиндаж представлял собой просторное помещение, стены его были обиты стругаными досками. Посредине стоял большой стол, стены были увешаны плакатами, и висели два портрета Гитлера. Взглянув на правую стену блиндажа, я увидел прислоненного, как мне казалось, человека, обнаженного, с раскинутыми руками. Подойдя поближе, я увидел, что человек этот прибит гвоздями к доскам. Тело его было распято на специальной крестовине из досок. Одна доска проходила вдоль спины, а вторая — поперек, на высоте плеч. Так что получался крест. Руки человека были прибиты к этому кресту гвоздями. Гвозди большие и загнаны по самые шляпки. Два гвоздя торчат во лбу, представляя собой костыли без шляпок. Ноги были в носках, а весь труп был раздет наголо и посинел, видимо от ударов. На груди — глубокие разрезы и ножевые раны. Лицо — распухшее и обезображено ударами холодного оружия.
Оглядев помещение внимательней, я увидел на столе красноармейскую книжку и раскрытый комсомольский билет. Взяв эти документы, я прочел их и установил, что они принадлежат гвардии рядовому Смирнову Юрию Васильевичу, солдату гвардейского полка нашей дивизии. Комсомольский билет выдан политотделом гвардейской стрелковой дивизии.
Со мной вместе были старшина Блинов Михаил из хозвзвода гвардейского стрелкового полка, затем подошли гвардии рядовой Лебедев из стрелковой роты и мой ординарец рядовой Мацина Николай…
Комсорг б-на гв. стр. полка гвардии старший лейтенант Кустов».
Решено было немедленно составить еще один акт, который хотели подписать все присутствовавшие офицеры, до глубины души потрясенные увиденным.
Вот он, этот второй акт:
«25 июня 1944 года.
Мы, нижеподписавшиеся, комсорг полка гвардии старший лейтенант Соколов Семен Герасимович, комсорг б-на гв. стр. полка Кустов Петр Алексеевич, старший лейтенант Ахмеджанов Керим, гвардии капитан Климов Иван Иванович, гвардии рядовые Конев и Каюров, составили настоящий акт в нижеследующем.
В 4.00 25 июня во время наступления наших частей на дер. Шалашино наш стрел, батальон участвовал в танковом десанте. Гвардии рядовой Смирнов Юрий Васильевич упал с танка, будучи ранен, и был захвачен фашистами.
Фашисты учинили ему допрос с пытками. И когда комсомолец Смирнов, помня присягу, ничего не сказал, гитлеровцы распяли его на стене блиндажа, забив два гвоздя в ладони рук, вытянув руки в горизонтальном положении, а также было забито в подъемы ног по одному гвоздю. Кроме того, два гвоздя были забиты в голову. Смирнову также нанесены 4 кинжальных ранения в грудь и 2 ранения в спину, и все тело и лицо побито холодным оружием. На столе лежал раскрытый комсомольский билет и красноармейская книжка.
Подписали: гвардии капитан Климов, гвардии старший лейтенант Соколов, гвардии старший лейтенант Кустов, старший лейтенант Керим Ахмеджанов, гвардии рядовые Конев и Каюров».
Тело Юрия Смирнова было похоронено с воинскими почестями возле деревни Шалашино…
…Геройская гибель Юрия Смирнова не прошла бесследно. Все полки и дивизии фронта с невероятной быстротой облетела весть о новом невиданном преступлении фашистов.
— Такого зверства еще не бывало! — возмущенно говорили бойцы.
Волна комсомольских собраний прокатилась по всем частям и подразделениям. Гнев боевой армейской молодежи был беспредельным. Новое злодеяние фашистов, рассчитанное на то, чтобы запугать советских воинов, вызвало у них лишь чувство беспредельного возмущения и ненависти к фашистским извергам, жажду мести за муки боевого товарища.
Комсомольцы стрелкового батальона гвардейского стрелкового полка даже дали особую клятву:
«Клянемся, что мы пойдем в бой и будем бить врага без замешательства и без пощады. Это будет наша месть за муки Юрия Смирнова.
Клянемся, что каждый из нас будет таким же, как наш боевой товарищ Юрий Смирнов, — верным военной присяге, надежным помощником командира, дисциплинированным, стойким и бесстрашным в бою.
Вечная слава мученику герою-комсомольцу Юрию Смирнову, павшему за свободу и независимость нашей Родины!»
Эта клятва была подхвачена комсомольцами всех частей и подразделений Советской Армии.
С этой клятвой сотни тысяч молодых патриотов на всех фронтах Великой Отечественной войны шли к победе.
Юрий Смирнов прожил короткую, но яркую жизнь.
Имя верного сына Советской Отчизны Юрия Смирнова вечно будет жить в памяти народной. Оно будет жить в стихах и песнях, в названиях школ, заводов, колхозов.
Тот, кто отдал свою жизнь во славу Родины, не умирает!
…Тихая улица в Макарьеве на Унже, где некогда жил Юрий Смирнов, названа его именем. Много ребят живет на этой улице. Зимой и летом слышатся здесь звонкие детские голоса. Но даже самые шустрые мальчишки притихают, когда проходят мимо дома № 32. На стене этого дома можно увидеть небольшую металлическую планку, на которой четко выгравировано: «Здесь жил Юрий Смирнов».
Как знать, может быть, на этой улице подрастают такие же соколята. Придет время, расправят они крылья и, подобно своему отважному земляку, совершат немало героических дел во славу Родины.
Вячеслав ЛЕБЕДЕВ
Клава НАЗАРОВА
Новгород. 12 декабря 1947 года. Здание областного драматического театра. Заполненный до отказа и притихший зал.
— Встать, суд идет, — нарушают тишину слова секретаря.
Судят фашистских преступников, бывших военнослужащих немецкой армии, которые в период с 1941 по 1944 год чинили зверские насилия над мирным населением Псковской и Новгородской областей.
Одетые разношерстно, небритые, на них нет былой спеси, выглядят они жалкими и даже где-то в глубине души могут вызвать оттенок сострадания, но лишь только обвинитель зачитывает досье палачей и приводит факты их «практической деятельности», как легкий гул пробегает по залу, нет-нет да и раздастся надрывный плач, когда услышат знакомую фамилию или название уже не существующей деревни, и тогда заблещут гневом и яростью глаза, хрустнут до боли сжимаемые суставы.
Они пытали и жгли, вешали и расстреливали, угоняли в неволю, стирали с лица земли села и города, не помышляя о расплате, но она пришла…
В этот день перед судом предстали комендант 882-й полевой комендатуры полковник Карл Зассе, начальник отделения этой же комендатуры лейтенант Бено Мейер и переводчик зонде-фюрер Александр Лантревиц, Из протокола заседания суда: «За два года, возглавляя комендатуру в г. Острове, Зассе лично участвовал в трех карательных экспедициях; по его приказам и при непосредственном участии сожжены 1122 населенных пункта, Угнаны в немецкую неволю 20 тысяч советских граждан, расстреляны — 516, повешены — 17, умерли от пыток — 47, сожжены заживо — 140 советских людей».
Вопрос обвинителя: «Вы приказали повесить Клаву Назарову?» Зассе крутнул головой и сделал движение, будто поправляет несуществующий стоячий воротничок, вдруг сдавивший горло, и глухо ответил: «Да. По инструкции из Берлина».
Даже сейчас, сидя на скамье подсудимых, он не мог понять, почему из целой вереницы безликих жертв: французов, чехов, поляков, русских — мужчин и женщин, — ему врезалась в память эта девчонка, с туго заплетенными косами, обыкновенным лицом, каких, может быть, десятки, сотни, тысячи в этой варварской стране, в которой по воле фюрера должен был восторжествовать «новый порядок». Но от взгляда ее огромных карих глаз, будто стрелявших в упор, и улыбки, в которой нетрудно было распознать издевку, ему становилось не по себе. И впервые за то время, когда Зассе назначили комендантом и наградили пятым Железным крестом (случай довольно-таки редкий) за особые услуги, оказанные фатерлянду, выдержка изменила ему, и он обрушился с кулаками на Клаву.