— На войну ухожу, Машенька… — глухо, но твердо сказал Василий Аверьянович.

Мария Федоровна обомлела, не поверила своим ушам.

— На войну? Война? Да с кем же?…

А в открытые окна с улицы уже доносился гул голосов.

— Проклятый Гитлер… Втянул-таки нас в войну… Напал, как разбойник, из-за угла…

Дальняя дорога предстояла Василию Аверьяновичу Смирнову, и никто, никто не мог предсказать, вернется ли он обратно в родной дом.

Заплакали в доме Смирновых и Тося с Люсей, и Мария Федоровна; немало слезинок смахнул украдкой и Юрий.

— Не унывай, сынок, — ласково сказал отец. — Твой час еще не пришел, да хорошо, если и вовсе не придет, а ^не долг перед Родиной слез лить не велит. Покажем трижды проклятому фашисту, что значат русские люди, легко ли нас врасплох захватить…

— И я с тобой, батя… Возьми и меня… — шептал Юрий, как бы снова ощутив себя тем мальчуганом, который когда-то увязался с отцом на медвежью охоту.

— Нет, сынок, — улыбнулся отец, — это тебе все-таки не медведица….

Праздничная прогулка Юрия с Верой и Колей не состоялась.

В каждой семье, в каждом доме провожали на войну самых близких, дорогих людей.

Прощаясь, Василий Аверьянович насколько смог сдержал свои чувства, крепко-крепко поцеловал сына и сказал, стараясь улыбнуться:

— Там дома, Юрка, осталась моя гимнастерка, в которой я еще в гражданскую войну воевал… Если придется и тебе идти на фронт, разыщи ее — она счастливая… Ни одна пуля ее не задела, не порвала, когда я ее носил…

Раздался гудок, и пароход, на котором находились мобилизованные бойцы, под звуки оркестра отвалил от пристани. Он пошел вниз по Унже, к Волге, к Юрьевцу, быстро уменьшаясь в размерах.

Глухо плакала мать; не сдерживаясь, рыдали сестренки; крепился один Юрий, хотя слезы и у него подступали к горлу.

На проводах Юра лишь мельком, издали увидел Веру: она тоже кого-то провожала. Подойти и поговорить помешала сутолока, да как-то и не до разговора было в такие минуты…

Встреча с Верой состоялась не скоро. В училище напряженно готовились к выпуску. Заниматься приходилось с утра до позднего вечера. К этому времени подоспели и первые военные заказы.

Через несколько месяцев Юрий получил квалификацию электросварщика и был направлен в город Горький.

Уже в Горьком ощутил Юрий дыхание войны; по ночам зенитные батареи вели огонь по вражеским самолетам, которые пытались разрушить важные оборонные объекты.

Почти с первых дней Юрию доверили самостоятельный участок работы. Трудился он, не жалея сил, а все казалось, что недостаточно делает для Родины, что можно работать еще больше, еще лучше.

— Одно слово: тыл! Нечем себя особенно проявить. А когда натура боевая, то и совсем тяжело, — жаловался Юрий одному из товарищей по работе — слесарю Матвею Гущину.

Гущин как умел утешал Юрия:

— Война, братец мой, такое дело, что каждый должен быть на своем посту… Слыхал, наверно, какой распорядок на военном корабле во время боя. Наверху у орудий людей в куски рвет, а повара судовые все равно должны обед готовить по всем правилам кулинарии…

Но подобные доводы мало успокаивали Юрия. Неудержимо тянуло на фронт. Нетерпеливо считал и пересчитывал он оставшиеся до призыва месяцы. Масла в огонь подлило письмо Веры, в котором она сообщала, что Коля Марков направлен в действующую армию.

А через несколько дней пришло еще одно письмо из Макарьева. Тяжелую весть сообщала сыну Мария Федоровна:

«…погиб наш кормилец, муженек мой дорогой, а твой родитель, пал смертью храбрых при исполнении заданий командования на поле боя… Недавно письмо от него было, что все в порядке, служба идет справно и хорошо, и вот — нет нашего Василия Аверьяновича… Еще писал он в том последнем письме, как у тебя идут дела да отыскал ли ту гимнастерку, про которую он говорил, когда уезжал… Ты-то и правда позабыл про нее, а я нашла, да руки не поднялись ее чинить, — ведь это значит и тебе на войну ехать, если сделаю…»

Попросив отпуск, Юрий выехал в Макарьев..

Стояла осень 1942 года. Пожелтели березы и клены городского сквера, неприветливой стала Унжа.

Большим утешением был для матери приезд Юрия. В возмужавшем сыне находила Мария Федоровна черты погибшего мужа, и это делало сына еще дороже, еще Родней.

— Не горюй, мамочка, не убивайся… Ты не одинока, есть у тебя и дочери и я, твой сын.

Мать отвечала, сдерживая слезы:

— Сейчас ты со мной, вижу, слышу тебя… Прикасаюсь к тебе… А как возьмут и тебя в солдаты, опять тревога, опять места себе не найду!.. ~~ А ты, мама, в такие минуты старайся не обо мне думать, а об Отечестве, о Родине… Ведь отец-то за нее жизнь свою отдал.

Соглашалась с этим Мария Федоровна, одобрительно гладила руки Юрию, но тревожно было на сердце матери. «Война, война!.. Какую кару придумать для тех, кто разжег пожар войны, уносящей столько человеческих жизней!..»

Не забыл, конечно, Юрий наведаться и к Вере Мазиной.

Встреча их после полугодовой разлуки была отрадна для обоих.

— Юра приехал! — взволнованно вскричала Вера, увидев входящего к ним гостя.

— Да, Верочка, привела судьба свидеться… — совсем по-взрослому ответил Юрий. — Ненадолго, но приехал.

Ему не хотелось говорить о том, что ускорило приезд. Но все же нельзя было умолчать о тяжелой утрате.

— Сказать по правде, большое несчастье стряслось у нас… Отца потеряли мы под Сталинградом… Теперь мне отплачивать за него надо…

Притихла, задумалась его собеседница. Какие слова уместны в такую минуту?..

Вера глубоко сочувствовала Юрию, видя, как старается скрыть он свое горе, по-мужски удержаться от слез.

Нужно было отвлечь Юрия от тяжелых мыслей. Оба они, старые школьные друзья, были сейчас опять вместе, могли пойти в кино и просто погулять вдоль Унжи, всегда влекущей, всегда приятной для уроженцев ее берегов…

Пошли погулять, разговорились…

Вспомнили, конечно, и Колю Маркова.

— Где-то он сейчас, в каких переделках-испытаниях? — задумчиво произнес Юрий. — Может быть, в самом жарком боевом пекле…

Немного помолчав, он добавил:

— А скоро ведь и мне предстоит такой же путь…»

— Неужели скоро? — озабоченно спросила Вера.:

— Месяца через полтора-два…

В родном доме время летело как-то особенно быстро. Юрию казалось, что он и оглянуться не успел, а уже наступил срок отъезда в Горький, да и до призыва оставались считанные недели… Посоветовавшись с родными, Юрий решил призываться в родном городе. В ответ на его телеграмму с просьбой о продлении отпуска пришел ответ: «Оставайтесь до призыва, смогли заменить…»

Быстро проходили дни. Макар Андреевич Каманин, заменивший Юрию отца, разрешил юноше бывать в учебных мастерских ремесленного училища, где в это время ремонтировали различное оружие. Юрий ознакомился здесь с несколькими системами боевых винтовок, изучил устройство ручного пулемета, автомата.

— Солдат нынче — в первую голову техник, — частенько говорил Макар Андреевич. — Даже стрелок-пехотинец должен отлично понимать устройство своего оружия…

Незаметно наступил и день отъезда. Родных, друзей, тихие улицы Макарьева, Унжу — все это предстояло сейчас покинуть неизвестно на сколько времени. Поэтому все казалось особенно дорогим. Четко врезались в память прощальные слова матери:

— Будь героем, не забывай нас… Все наши думы и чувства с тобой…

Наступило то, о чем долго мечтал Юрий, — начался путь солдата.

Боевую подготовку Юрий проходил на Волге возле города Куйбышева. Дни были заполнены напряженной учебой. Строго учитывались не только часы, но и минуты. Куйбышевский учебный лагерь посылал пополнения под Сталинград, где шли жестокие бои. Железное кольцо советских войск сжималось вокруг отрезанной от своих тылов армии фельдмаршала Паулюса.

Горячо обсуждали молодые солдаты очередные фронтовые сводки.

— Защитники Сталинграда дали клятву стоять насмерть и сдержали эту клятву. Все части, обороняющие Сталинград, сразу при включении в боевые действия получают звание гвардейских. Это высокая честь, и каждый боец старается ее полностью оправдать, — рассказывал Юрию и его товарищам комсорг батальона Константин Шмырев. — На полях сражений решаются сейчас судьбы народов и государств. И дорог вклад каждого рядового солдата в это великое историческое дело…