Полковник, приверженный к шумным рекламным кампаниям и питающий склонность к балагану, объявил о приезде в Лас-Вегас столпа китча в стиле Либераче — пианиста в сверкающих блестках, образ которого навсегда остался связан с игорной столицей. Элвис старался его опровергнуть: вечер за вечером на сцену выходил артист в прекрасной творческой форме, вызывавший неизменные восторги публики и прессы.

Невероятно, но факт: пропасть, обычно разделявшая бульварную прессу и специализированные журналы, исчезла как по волшебству. С непревзойденной способностью соединять антагонистические миры, в несуразной и несообразной обстановке концертного зала, где соседствовали фальшивая греческая колоннада, фрески в ложноримском стиле и поддельные барочные скульптуры, Пресли в очередной раз сумел примирить своей музыкой провинциальных мещан и столичную интеллигенцию, патрицианский Север и Юг нуворишей, поклонников земного и консервативного рок-н-ролла и защитников прогрессивного и протестующего рока.

«Ньюсуик» восхищался «решимостью» феникса, постоянно возрождающегося из пепла, так что «в свои 34 он выглядит на 19», агентство «Ассошиэйтед Пресс» опубликовало заметку под заголовком «Элвис блистает в Вегасе», «Нью-Йорк таймс» славила «белого певца, который двигается, как негр», а «Чикаго Сан-Таймс» восклицала: «Элвис — король, да здравствует Король!» Что удивительно, комментарии профессиональной прессы были еще более хвалебными. Журнал «Варайети», обычно скупой на комплименты, писал о «суперзвезде»; нарождающаяся библия рока «Роллинг стоун» устами критика-хиппи Дэвида Дальтона говорила о «воскрешении»; весьма рассудочный «Виллидж Войс» заявлял голосом Роберта Кристгау: «За шестнадцать песен он объединил нас всех — хиппи и старых жлобов — вокруг одного и того же: его самого».

В конце шоу полковник бросился в объятия Элвиса со слезами на глазах, но тотчас воспользовался восторгом директора отеля и обговорил с ним совместное будущее Пресли и «Интернационаля». Фотография стола, за который они оба уселись после спектакля, запечатлела план сотрудничества, продуманный в деталях и подписанный прямо на розовой скатерти с пятнами от кофе. Согласно «скатертному контракту» (под таким названием он вошел в историю) Пресли отныне будет пять лет выступать в концертном зале отеля в начале сезона, а потом летом, получая 125 тысяч долларов в неделю, что в сумме даст миллион долларов в год вплоть до 1974 года.

Сущие крохи, если сравнивать эти цифры с гонорарами голливудского периода, когда Элвис загребал столько же после каждых съемок, не говоря уж о половине сборов от его фильмов. «Интернациональ» обещал миллион в год без учета инфляции, а Элвис к тому же нес все расходы, связанные с концертами, и все же этот удачный ход конем дал полковнику возможность ощутить твердую почву под ногами, чтобы было на чем выстроить карьеру своего певца.

В личном плане роман с Лас-Вегасом открывал перед ним новые перспективы: он обретал постоянную резиденцию, которой ему так не хватало после разрыва с «Метро-Голдвин-Майер». Дирекция «Интернационаля» любезно предоставила в его распоряжение апартаменты, переделанные под офис, а главное — позволила спокойно предаваться страсти к игре. В этом полковник был ненасытен, он часами просиживал за рулеткой и даже делал ставки по телефону своим излюбленным крупье, если не мог отлучиться из офиса.

Том Паркер прекрасно понимал, что Лас-Вегас не компенсирует материальных потерь, связанных с уходом Элвиса из кинематографа. Благодаря своему количеству фильмы с ним еще продолжали приносить прибыль, когда их показывали в кинотеатрах для автомобилистов в маленьких городках или крутили по телевизору, но пора было переходить на новый этап. Еще не истек первый ангажемент, а Паркер уже подыскал местечко, подходящее для Элвиса: каждый год на Астродроме Хьюстона, штат Техас, устраивали родео и ярмарку скота, по этому случаю на февраль следующего года запланировали шесть концертов, сразу после второго выступления в Лас-Вегасе.

В промежутке надо будет изобрести способ раскрутить заново выпуск пластинок на волне успеха «Подозрительных умов»: этот диск появился в продаже 26 августа и постепенно занял верхнюю строчку в хит-парадах. Сеансы грамзаписи в студии «Американ» в начале года оправдали ожидания, и все же Ар-си-эй и полковник тревожились о будущем. Почти десять лет песни из фильмов с Элвисом поставляли фирме грамзаписи проходные альбомы. Предпочитая не делать ставку на способность артиста переродиться в студии, Паркер счел более надежным выпускать задешево концертные записи, сделанные во время его выступлений в зале «Интернационаля».

Последние концерты августа, записанные на пленку Фелтоном Джарвисом, подтвердили эффективность простого подхода, предпочитаемого полковником. Осенью вышел двойной альбом «Из Мемфиса в Вегас — Из Вегаса в Мемфис», в котором к этим записям добавились остатки «урожая» «Американ» зимы прошлого года. Альбом разошелся в трехстах тысячах экземпляров, и полковник мог поздравить себя с новой победой.

Месяц, проведенный в Лас-Вегасе, изнурил Элвиса, ведь ему приходилось давать по два концерта в день. Вместе с усталостью пришла некоторая небрежность — характерная черта вечного подростка, злейшим врагом которого всегда была скука. Во времена своих первых гастролей с «Блу Мун Бойз» он разыгрывал друзей, теперь же взял в привычку произносить на сцене монологи в юмористическом ключе. Вставляя между двумя заводными песнями выверенную долю откровений, благодаря которым у публики создавалось впечатление, будто он говорит с ней начистоту, Элвис каждый вечер преподносил разную версию своей карьеры. По мере выступлений этот рассказ приобретал все большее значение, Пресли сыпал каламбурами и зачастую намеренно скабрезными намеками. Эта раскованность была не по душе Тому Паркеру, настаивавшему на принципе семейного шоу, особенно во время первого концерта, который проходил каждый вечер в час ужина, когда в зале были дети и подростки. Он поговорил об этом с Элвисом, который, избавившись от мандража, уже начал скучать на сцене.

Дни шли за днями, Элвис становился все непосредственнее, и во время второго концерта во вторник 26 августа, за два дня до конца ангажемента, для полковника прозвучал тревожный звонок. Когда Сисси Хьюстон из «Свит Инспирейшнс» начала серию импровизаций на мотив «Are You Lonesome Tonight?», Элвиса внезапно одолел неудержимый смех, так что он даже не смог допеть песню до конца, о чем свидетельствует запись Фелтона Джарвиса.

Этот случай ознаменовал собой надлом, который теперь будет лишь усугубляться. Элвис долго тосковал по сцене, думая, что только контакт со зрителями сможет поддержать мерцающий внутренний огонь, и лишь теперь осознал неизбывность своей неудовлетворенности. Период полной бездеятельности после выступлений в «Интернационале» пережить было тяжело; впервые за всю карьеру, после многих лет, когда съемки шли за съемками, ему было совершенно нечем себя занять несколько долгих месяцев. Сколько бы он ни разъезжал между Беверли-Хиллз, Грейслендом и своей виллой в Палм-Спрингс, его удручала пустота его дней. Вернее, ночей, поскольку он как никогда пытался убежать от повседневности, скрываясь от дневного света. Подобно вампиру, Элвис просыпался в сумерках и с первыми лучами зари глотал барбитураты, без которых уже не мог обойтись, чтобы погрузиться в сон.

В Мемфисе он снова жил в назойливом ритме киносеансов, продолжавшихся до утра, или наведывался со своей компанией в местный луна-парк, все аттракционы которого уже знал наизусть. Он настолько натренировался, что мог теперь проехаться по «американским горкам», стоя в головном вагончике и не держась за перекладину, даже на самом головокружительном спуске. В Калифорнии он разгонял тоску, как мог, например, обходя ювелирные отделы универмагов, которые велел открывать среди ночи и тратил там за несколько часов астрономические суммы с помощью своего «двора». Элвис окончательно утратил чувство реальности и бесповоротно погряз в своем выдуманном мире. Весь трагизм отрыва от жизни выразился в наивном восклицании одного из приспешников Короля, когда он со свитой однажды отважился прокатиться на машине до захода солнца: «Слушай, а забавно вот так гулять по вечерам! Смотри! Даже люди настоящие на улицах!»