Если несколько радиостанций — по примеру KWEM, вещавшей в Западном Мемфисе на противоположном берегу Миссисипи, — пошли по стопам WDIA, другим источником ритм-энд-блюза для Элвиса стала передача «Red Hot and Blue» Дьюи Филлипса на WHBQ, где пересекались шлягеры, музыка в стиле кантри и новинки негритянских ритмов. Филлипс — эксцентричный ведущий-нонконформист, питавший пристрастие к бутылке, — очень рано осознал, какой привлекательностью обладает негритянская музыка для новых поколений «белой бедноты», разрывающихся между своими деревенскими корнями и новыми запросами, которые прекрасно удовлетворяла энергетика нового городского блюза. Между гипнотическими заклинаниями Мадди Уотерса и балладой Чарлза Брауна, последним хитом Патти Пейдж и блюзом с сильным отпечатком кантри Хэнка Уильямса Дьюи вставлял рекламу магазина братьев Лански, расхваливая его достоинства очень образным языком с массой выражений, позаимствованных из жаргона негров с Бил-стрит.

Элвис был подростком с хорошо развитым воображением, он упивался необычностью этих передач. Они позволяли ему вырваться из привычных рамок отношений между общинами, тем более что радио не различало цвета кожи. Многие слушатели принимали Дьюи Филлипса за негра — вот лучшее тому доказательство. Элвис слушал радио, направлявшее поиски пластинок, от которых он «тащился», и городские радиостанции выплескивали на него эклектичную смесь из сентиментальных баллад, западного кантри и ритм-энд-блюза, — все это было для него единым целым, возвещавшим будущую культурную интеграцию.

Элвис был не единственным представителем своего поколения, который интересовался зарождающейся негритянской поп-музыкой. Зато он один, или почти один, давал волю своей страсти и даже пытался встретиться с этими музыкантами. Мемфис уже давно превратился в горнило певцов, вышедших из мира нищеты на плантациях Миссисипи и других штатов. На рубеже пятидесятых с увеличением миграционных потоков на улицы города и в клубы на Бил-стрит хлынула толпа талантливых музыкантов, хватавшихся за первую же возможность представить свою версию южного блюза.

Наряду с Би Би Кингом, популярным ведущим с WDIA, который в канун нового, 1951 года вышел на общенациональный уровень со своим хитом «Трехчасовой блюз», в окрестностях Бил-стрит можно было встретить множество артистов, которые уже заставили говорить о себе, — Бобби Блю Бленда, Элмора Джеймса, Хоулина Вулфа, Джуниора Паркера, Эрла Форреста, Айка Тернера, Эрла Хукера, Джонни Эйса, Литтла Мильтона… Некоторых из них Элвис знал — слышал их записи на радио. Остальных открыл для себя на концертах в Овертон-парке, в негритянском квартале Оранж Маунд, где фирмы-производители муки, сигарет и стирального порошка становились спонсорами бесплатных мини-концертов перед супермаркетами и бензозаправками в субботу после полудня, или гуляя в Хенди-парке, где еще можно было услышать шумовые оркестры довоенных времен.

Другим его излюбленным местом был бар «Зеленая сова» на Мейн-стрит, где жили в обнимку пиво и музыка. «Мы иногда заглядывали в „Зеленую сову“, — подтверждает Баззи Форбесс. — Это был бар, куда ходили негры, Элвису он очень нравился. Народ толпился уже на тротуаре, и Элвис был очарован одним парнем, который часто играл там на странном инструменте — самодельном контрабасе, сварганенном из таза и рукоятки метлы, с одной струной».

Ничего удивительного, что Элвис так проникся блюзом. Блюз был языком тех, кто отвергал систему, выражением внутренних переживаний, которые певец облекал в словесную форму. Эта музыка одиночества затрагивала самую чувствительную струну в душе единственного сына, который никак не мог найти себе место в мире подростков, не похожих на него. Его первого продюсера Сэма Филлипса всегда поражала его почти трагическая ранимость: «Он изо всех сил старался не показывать этого, но всегда чувствовал себя ниже прочих. Как будто он негр; только неграм в те времена было свойственно такое чувство незащищенности».

Эта неловкость, порожденная ощущением принадлежности к низшей касте, скрывала от взора Элвиса обычные беды Юга, заставляя думать, что блюз и хиллбилли — две стороны одной медали, с наивностью и искренностью, трогавшей музыкантов, как черных, так и белых, которых он ждал после концертов, чтобы посоветоваться. Расизм ему был неведом, и он инстинктивно тянулся к самым универсальным художественным формам южной культуры. Госпел, бывший в чести в церквях «белой бедноты» и негритянского населения, в той форме, в какой он существовал в послевоенные годы, преодолевал линию раздела между людьми, придерживавшимися одной веры. Позднее пастор Мартин Лютер Кинг скажет с полным на то основанием, что утренние воскресные службы — час наивысшей сегрегации в Америке: в самом деле, общины молились по отдельности, певцы из обоих лагерей наблюдали Друг за другом и соперничали.

Контакты Элвиса с негритянским госпелом не ограничивались религиозными передачами на радио. Вместо того чтобы сидеть дома и слушать радио, Элвис иногда отправлялся со своим кузеном Джином Смитом в Вековую Африканскую методистскую епископальную церковь или шел с подружкой в баптистскую церковь Восточного Тригга, расположенную в самом центре мемфисского гетто, чтобы побывать на службе и послушать хор преподобного Брюстера: у его солистки Квин Кандис Андерсон был один из самых волнующих голосов в городе. «Элвис был заворожен их манерой пения, их духовной властью, — рассказывает его кузен. — Мы старались не шуметь, чтобы не обращать на себя внимание, так что ему не доводилось подпевать хору, но он все-таки настаивал, чтобы мы ходили туда по воскресеньям».

Одновременно Элвис был завсегдатаем Ночных песнопений в зале Эллис — большом концертном зале неподалеку от Кортс, где раз в месяц выступали лучшие белые ансамбли гос-пела со всей округи. Не имея возможности заплатить за вход, он нанимался продавать газировку или пробирался в зал со служебного входа. Его любимыми группами были «Стейт-смен» и «Братья Блэквуд», потому что в свои выступления они привносили возбуждение, позаимствованное у едва прикрытого эротизма афроамериканских групп типа «Соул Стеррерс». Когда солист «Стейтсмен» Джейк Хесс пускался в импровизации, возвышая голос до уровня стратосферы, традиционалисты скрипели зубами, видя в этом порочное влияние негритянской церкви, но женщины, присутствовавшие на концерте, впадали в транс. Более или менее осознанно Элвис видел в этих демонстрациях доказательство того, что мужественность настоящих мачо — не самый верный способ доводить женскую аудиторию до полуобморочного состояния, и учел этот урок в будущем. Не имея возможности выйти на сцену, он подпевал своим кумирам — к великому стыду своей подружки Реджис Вогэн, которая порой ходила с ним на эти концерты.

Девушка не первая усомнилась в вокальных данных Элвиса, которого уже раскритиковала мисс Марманн — его первая учительница музыки из школы Хьюмза. В Кортс мнения разделились: брюзги шумно вздыхали, завидев сынка Пресли со своей гитарой, другие рассчитывали на него, чтобы заполнить паузу между сменой пластинок на вечеринках, устраиваемых в подвалах для местной молодежи. Постепенно Элвис набирался храбрости. Как и многие другие подростки в стране, где больше развита солидарность, чем соцобеспечение, он участвовал в благотворительной программе в больнице под руководством общества «Чудаков»[3], и его друзья Баззи и Пол первыми удивились, когда однажды он предложил спеть больным, вместо того чтобы вести с ними разговоры. В этой ситуации Элвис отдал предпочтение сентиментальным балладам, а не блюзу, — не из страха шокировать аудиторию, а от недостатка уверенности в себе, решив, что ему не хватает данных, чтобы блеснуть в этом жанре.

Внешкольная деятельность Элвиса не ограничивалась социальной сферой. В таком квартале, как Кортс, большинство детей помогали родителям, начиная работать в относительно раннем возрасте. Элвису было четырнадцать, когда он впервые отправился стричь газон к соседям; в тот вечер он с нарочито расстроенным видом протянул отцу несколько монеток, а потом расхохотался и гордо предъявил заработанные им семь долларов. Годом позже он устроился официантом в ложу «Чудаков», потом получил в большом кинотеатре в центре города место капельдинера и работал там с перерывами несколько месяцев, пока его не выгнали за драку с одним из коллег, приревновавшим его к молоденькой сотруднице. Параллельно он попробовал свои силы в инструментальной мастерской, где краткое время работал его отец по приезде в Мемфис, но мастер заметил, что он скрыл свой настоящий возраст, и уволил его. Правда, Элвис успел заработать достаточно денег, чтобы купить родителям телевизор.