Когда Василий Львович слушал пушечные выстрелы (по некоторым сведениям, в Москве был дан салют в 201 пушечный залп), вряд ли он мог предположить, что родился наследник престола, наставником которого будет его друг В. А. Жуковский, император, который осуществит мечту его племянника увидеть «народ неугнетенный / И рабство падшее по манию царя» (Александр II в 1861 году отменит крепостное право).

«В Москве теперь большая суматоха. Вчера граф Тормасов угощал царей. Съезд был чрезвычайный. Сегодня поутру государь император и король прусской осматривали архив Иностранных дел. После обеда все поедут в Архангельское к князю Юсупову, который приготовляет goûter delicat[479]. Завтра бал в Благородном собрании. Король прусской помолодел и похорошел и, кажется, Москвою чрезвычайно доволен» (228).

Прусский король Фридрих Вильгельм III приехал в Россию 29 мая 1818 года и пробыл в Москве и Петербурге до 10 июля. Когда 8 июня 1818 года В. Л. Пушкин сообщал П. А. Вяземскому о его пребывании в Первопрестольной, он был хорошо осведомлен о «культурной программе», организованной для высокого гостя. Мы же можем подробнее узнать о ней, читая «Московские ведомости».

Действительно, 7 июня граф А. П. Тормасов, заступивший после Ф. В. Ростопчина на должность военного генерал-губернатора Москвы, «угощал царей». «В пятницу, 7 числа, — сообщалось в номере за 12 июня 1818 года, — в семь часов по полудни Военный Генерал-Губернатор Граф Александр Петрович Тормасов давал для Их Величеств великолепный бал, к которому приглашено было до пяти сот знатнейших обоего пола Особ. <…> Граф Тормасов, приняв высоких гостей с надлежащею почестию, препроводил Их Величества в огромную залу, прекрасно освещенную, при входе в которую загремела огромная музыка»^[480]. «Московские ведомости» сообщали также, что «приуготовленный стол» «отличался как изящным убранством, так и вкусом», а «дом, вся площадь и напротив главнокомандующаго дому выстроенная каланча были иллюминированы»^[481].

15 июня «Московские ведомости» писали о том, что «при обозрении разных достопримечательностей, находящихся в сей первопрестольной Столице, удостоено Высочайшего внимания двух Великих МОНАРХОВ и хранилище древних отечественных Хартий, Московский Государственной Коллегии Генеральных дел Архив»: изволив прибыть туда 8 июня в девять часов утра, венценосные посетители «в продолжение целого часа раз-сматривали прежде любопытнейшие Акты Российского Государства, а потом занимались и внешними сношениями оного с некоторыми Европейскими и Азиятскими Державами»^[482].

Как сообщал П. А. Вяземскому В. Л. Пушкин, после обеда 8 июня монархи «с Государынями Императрицами и со всею Царскою Фамилиею» действительно «отправились в Архангельское к Князю Николаю Борисовичу Юсупову, где для Их Величеств был приготовлен бал и ужин»^[483]. Разумеется, все это было «в прекрасно убранных покоях, где ожидало Государей и Государынь многочисленное собрание знатных Особ»^[484].

Был ли Василий Львович среди приглашенных? Или же он с чьих-то слов писал П. А. Вяземскому о том, что «король прусской помолодел и похорошел»? Доподлинно известно из его же писем, что на балу в Благородном собрании Василий Львович присутствовал. Об этом бале, который состоялся 9 июня, господа старшины Российского Благородного собрания дали объявление в 46-м номере «Московских ведомостей» за 1818 год: дамам предписывалось быть «в круглых платьях без шлейфов», а кавалерам — «в мундирах и башмаках». Василий Львович, который, по его собственному признанию, пудриться не любил, да и мундир был ему «не по сердцу» (230), отправился в Благородное собрание на хоры. На следующий день, 10 июня он писал П. А. Вяземскому:

«Вчера в Благородном клубе собрание было многолюдное и бал великолепный. Императорская фамилия, король прусский, кронпринц — все тут находились и пробыли до 11 часов. — Я был на хорах вместе с кн. Мар. Никол. Гагариной и чуть было не умер от духоты и жара. Никол. Евг. Кашкин прогуливался в милиционном мундире, в башмаках и с зеленым пером. Новый действительный статский советник Н. А. Дурасов точно в таком же костюме подбегал с поклонами ко всем Андреевским кавалерам. Князь Голицын, который жарит и ест мосек, танцевал польский. Ты видишь, что лиц знакомых было довольно. Я пошел из Благородного собрания в Аглинский клуб. Нашел Батюшкова, Гнедича и Жихарева сидящих за столом. Батареи шампанского вина стояли перед ними; я подсел к нашим приятелям, и мы стали вместе пить и прохлаждаться»^[485].

Конечно, после духоты и жара в Благородном собрании здесь было особенно приятно.

«Сегодня открывается монумент Пожарского и Минина, — писал В. Л. Пушкин П. А. Вяземскому 20 февраля 1818 года. — Я, боясь простуды, вместо того чтоб смотреть на парад и на всю эту церемонию, беседую с тобою. Сегодня же вечером дают в Благородном собрании большую ораторию. Славные артисты Соколов и Зубов будут восхищать нас своим пением» (220).

У памятника Минину и Пожарскому своя предыстория. Мысль об увековечении их подвига возникла очень давно. К 1808 году скульптор И. П. Мартос выполнил модель памятника, для сооружения которого в Нижегородской губернии была объявлена подписка на сбор средств. К 1811 году нижегородцам удалось собрать 18 тысяч рублей. Однако в феврале того же года Комитет министров принял решение установить памятник в Москве, а в Нижнем Новгороде воздвигнуть обелиск, на медных досках пьедестала которого дать описание славных дел знаменитых мужей. Отечественная война 1812 года заставила отложить это прекрасное намерение: в Москве памятник К. Минину и Д. Пожарскому был установлен на Красной площади в 1818 году, обелиск в Нижнем Новгороде на территории кремля — в 1828-м.

Торжественная церемония открытия памятника подробно описана в «Московских ведомостях», вышедших в субботу 23 февраля:

«Древняя Столица Москва, разграбленная и сожженная кровожаждущим неприятелем, час от часу более и более приходит в первобытное цветущее состояние попечениями и деятельностью Всеавгустейшего МОНАРХА, вознамерившагося, к изящному украшению ея, а более для поощрения любезных чад своих к великим подвигам и любви к Отечеству, почтить безсмертных Мужей в летописях Российских Минина и Князя Пожарского, прославившихся избавлением Отечества от ига иноплеменнаго, великолепным памятником, который и был сооружен, по приказанию ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА, славным Художником Мартосом и доставлен сюда прошедшею осенью; ныне же Февраля 20-го воспоследовало торжественное открытие онаго…»^[486]

И далее — рассказ о том, как на Красной площади колоннами расположились кавалерия, пехота и артиллерия, как государь выехал верхом из Никольских ворот, а карета с государынями императрицами — из Спасских ворот; затем строение, скрывавшее памятник, разрушилось, открывшийся монумент вызвал всеобщий восторг, и мимо монумента «все войско при звуке огромной музыки проходило скорым маршем»^[487].

«Во время сего торжественного обряда стечение жителей было неимоверное, — писали „Московские ведомости“, — все лавки, крыши Гостинаго двора, лавки, устроенные нарочно для Дворянства около Кремлевской стены, стены и самыя башни Кремля были усыпаны народом, жаждущим насладиться сим новым и необыкновенным зрелищем»^[488].

Василий Львович по нездоровью своему этим зрелищем не насладился. Вряд ли он посетил вечером и Благородное собрание, где в пользу инвалидов Отечественной войны 1812 года исполнялась упомянутая им в письме оратория «Пожарский и Минин» (слова Н. Д. Горчакова, музыка Дехтярева). В оратории участвовали хор придворных певчих, оркестр Императорского Московского театра лейб-гвардии, музыканты из лучших московских оркестров, исполнялась турецкая и роговая музыка^[489]. Но в два часа пополудни Василий Львович все же отправился на Красную площадь: