Очутившись в своей стихии, П. Вершигора совершает быстрое восхождение. Из командира роты он становится помощником Ковпака по разведке, а практически одним из трех руководителей всего рейдового соединения.

В 1943 году П. Вершигора уже командует 1-й Украинской партизанской дивизией. А в декабре того же года, когда раненый в Карпатах Ковпак лечился на Большой земле, перенимает командование всем соединением. И самостоятельно проводит два крупных рейда по тылам врага… Остальное мы уже знаем. За исключением одного болезненного для Петра Петровича обстоятельства, которое продолжало мучить его еще и летом 1958 года, на Куйбышевской гидростанции.

После лауреатского взлета первой послевоенной поры для П.П.Вершигоры настала длительная полоса опалы и неприятностей. Передряги были разного калибра и свойства. Иногда как будто чисто литературные, иногда более серьезные. Но те и другие, если вдуматься, имели общий корень — ершистый партизанский «батька» не вписывался в крутую регламентацию последних лет сталинского правления.

Особо тяжкую роль суждено было сыграть так называемому «делу» о Винницком подполье. Фальсифицированное, а затем раздувавшееся органами госбезопасности «дело», в которое Петр Петрович вмешался на стороне ни в чем не повинных людей, едва для него самого не кончилось катастрофой. Петр Петрович был близок к тому, чтобы оказаться за решеткой, а может, и того хуже.

В 2001 году радиостанция «Свобода» в передаче «Факты и мнения» устроила «круглый стол» под названием «Чекисты на празднике жизни». Стержнем обсуждения был юбилей ФСБ, с торжественным размахом отмечавшийся в Большом Кремлевском дворце. Участники радиопередачи пытались разобраться в различных сторонах «всеобщей фээсбизации страны», въедливо и липко насаждаемой в новой России.

Среди других в «круглом столе» участвовал писатель Георгий Владимов. При работе над своим известным романом «Генерал и его армия» (1994) он много занимался фактическими раскопками истории Отечественной войны. Долю вины за нынешний оборот событий, по его мнению, несут и деятели пера.

«…Мы, наверное, сами виноваты, — высказывался Г. Владимов, — мы воспели эту службу, мы романтизировали ее. Вот этого самого Штирлица подняли на такую высоту, на какой ни один герой, наверное, не был. Да и другие тоже — скажем, «Адъютант его превосходительства» и прочие фильмы. А были ли такие случаи, когда выражались опасения по поводу засилья чекистов? Как ни странно, были, и даже при Сталине. Писатель Петр Вершигора в своем романе «Люди с чистой совестью» о партизанах рассказал о том, как чекисты в свое время травили прекрасного человека, позднее партизанского вожака Руднева. Вершигора получил Сталинскую премию, так что сажать его было не с руки. Поэтому арестовали его адъютанта и пытались из него вытянуть компромат на командира. Адъютант такого компромата не дал, он все допросы вынес, и это спасло Вершигоре жизнь».

В первые «оттепельные» годы главное «дело» о Винницком подполье вроде бы зашаталось, потом рухнуло окончательно. Но в Комитете госбезопасности в своих кабинетах благоденствовали люди, его организовавшие. А по ответвившемуся от «дела» обвинению у Вершигоры продолжал висеть партийный «строгач», и за писателем тянулся шлейф двусмысленной молвы и слухов.

Примерно с таким общественно-литературным багажом П. Вершигора в начале августа 1958 года и прибыл на Среднюю Волгу, чтобы совместно с собственным корреспондентом «Литературной газеты», то есть со мной, освещать открытие Куйбышевской гидростанции. Этой крупнейшей из ступеней волжского энергетического каскада, да и вообще самой большой тогда гидростанции в мире.

В расчеты генерала, взявшего редакционную командировку, входили встречи с Н.С.Хрущевым, поездки которого по Куйбышевской области намечались в связи с празднествами. Хрущев знал Вершигору еще по Украине и в целом к нему благоволил. Здесь Петр Петрович надеялся добиться того, что не удавалось в Москве. Выговорить специальную аудиенцию у Хрущева. А там уж, если удастся, — подвести окончательный баланс «делу» о Винницком подполье, разобраться с его устроителями и рассчитаться с клеймом на собственной репутации.

То, что мы порой рассматриваем лишь в качестве средства, само нередко превращается в своенравного игрока нашей судьбой.

звучала тогда песня, сочиненная самодеятельным поэтом там же, на Гидрострое.

Пульсация энергетического гиганта — Куйбышевской гидростанции — ощущалась даже за сто с лишним километров ниже Жигулевских гор, по течению. Разительно вела себя Волга в этих местах накануне описываемых событий — зимой 1957/58 года. Даже бывалые старожилы, повидавшие много неожиданных капризов великой русской реки, такого, как было у Куйбышева в ту зиму, не припомнят. Волга давно стала в верховьях. Уже ощетинилось ледяными торосами и застыло новое Куйбышевское море, но ниже плотины, вопреки всем срокам, даже и в конце января могучая река по-прежнему несла свои черные, как деготь, воды.

Волга окутывалась седыми космами, когда на гористом правом берегу, вдоль которого на тридцать пять километров протянулся старинный торгово-промышленный город, бесконечным разбросом мерцающей желтой подсветки зажигались электрические огни. Сквозь пар проплывало «сало», волны, набегая, тяжело ворочали, скрипели прибрежными льдинами. Казалось, волжская вода еще больше густела, река текла медленнее, словно преодолевая дремоту, вот-вот готовая остановиться, застыть в зимней спячке. Но наступало утро, и взнузданная там, у Жигулей, Волга снова оживала.

Только к февралю стал низовой лед. А через два месяца Волга вскрылась. Но не так, как привыкли к этому старожилы: ни оглушительной ледовой перестрелки, ни грандиозных заторов. Лед просто приподнялся и смирно уплыл, как бурлацкие плоты, снятые с якорей. А в действительности ледостав просто подняли поворотом рычага там, у Жигулей, и плавно пустили вниз, по славно поработавшим усталым водам великой реки. Построенная у Жигулей гидростанция уже с осени 1957 года трудилась на полную мощь всех двадцати своих агрегатов. Это она командовала ледоставом и ледоходом на Волге…

Собственно говоря, официальное открытие гидростанции вполне могло состояться еще в ноябре предыдущего 1957 года. Тогда тоже намечались подобного размаха торжества, включая приезд Н.С.Хрущева. Первый человек государства должен был собственноручно перерезать символическую ленточку на одном из агрегатов, что означало бы ввод в строй крупнейшей в мире ГЭС.

Ажиотаж подготовки и ожидания тогда тоже достиг пика. На срочное благоустройство областного центра и ближайшей гидростроевской округи были брошены шальные миллионы. На въезде в город, как водится, ломали и закрывали заборами ветхие домишки. Облюбованные улицы асфальтировали прямо по осенней слякоти, в лужи, в рытвины, без грунтовки (лишь бы продержалось!). В некоторых деревнях, что по дороге на ГЭС, на крайних крестьянских избах сдирали с крыш солому и крыли черепицу, ничего не объясняя радостно-растерянным хозяевам. И повсюду белили и красили, малевали, латали все, что только можно. В ту пору ходил местный анекдот: «Как узнают самарца в Москве? Очень просто: если весь, как маляр, в краске и белилах, глаза на лбу, а в зубах гвозди — значит, из Куйбышева…»

В довершение потемкинского ража разом опустели полки продуктовых магазинов. Кроме сиротливых буханок хлеба, не было ничего — ни сахара, ни мяса, ни селедки, ни сливочного масла. Чтобы затем с приездом главного лица, как скатерть- самобранку, развернуть на прилавках и явить миру почти коммунистическое изобилие.