Вдруг он услышал, что в кустах кто-то стонет.

Несколько киргизов, верхами и пешие, стояли на лужайке; привалясь к скале, сидел среди них на камне чернобородый джигит. Отец Миши бинтовал ему ногу тугим бинтом, а киргиз морщился и время от времени тихонько стонал. Это был Кыдыр Чолпонкул.

В том же году, ближе к осени, в Пишпек пожаловал военный губернатор Семиреченской области барон фон Таубе. Его резиденция находилась в городе Верном (ныне Алма-Ата), и поскольку железной дороги между Пишпеком и Верным тогда не было и в помине, путь этот проделывался на лихих сменных тройках. Начальник Пишпекского уезда выезжал встречать губернатора на границу своего уезда, к Курдайскому перевалу. Теперь он мчался на бричке впереди губернаторской тройки, оказывая барону фон Таубе установленные почести.

Густая пыль облаками летела из-под копыт двух троек и полувзвода казаков, сопровождавших губернатора. Встречные возчики — арбакеши едва успевали отводить в сторону своих испуганных коней и волов, чтоб дать дорогу кавалькаде.

При въезде в Пишпек барон фон Таубе принял хлеб-соль от депутации городских старшин и тут же начал их распекать:

— От самой Чу надо бы полить дорогу… Так-то встречаете начальство!

С крепостного вала, поросшего бурьяном, ребята — сверстники Миши — с любопытством смотрели на грозного гостя.

— Это не ваш ли Ак-Хан (Белый царь)? — спрашивали у Миши мальчики-узбеки.

Отчитав старшин, губернатор поехал осматривать городские учреждения. Город был еще неказист. Тополя росли хоть и быстро, но тени давали пока что мало. По арыкам текла мутная от растворенной в ней жирной лёссовой глины вода. Куда ни бросал фон Таубе свой начальственный взгляд, он видел всё те же саманные домики, камышовые крыши, глиняные серые дувалы и пыль, пыль, пыль…

— Ну и городок… — бормотал губернатор.

В казначействе, в училище, в уездном правлении — везде был слышен визгливый, придирчивый голос барона.

А когда он добрался до Пишпекской больницы— тут уж совсем разошелся. Почти все койки в ней были заняты больными киргизами и узбеками.

— Э-э-э… — не находя подходящих слов, уперся губернатор взором в сопровождавших его уездного начальника и фельдшера Василия Фрунзе.

И вдруг, побагровев, закричал:

— Додумались! Разве больница учреждена для инородцев?

Уездный начальник разводил руками и лепетал:

— Сто раз указывал…

Уездный начальник отделался выговором, но фельдшер Фрунзе был вскоре по распоряжению губернатора уволен.

Он был вынужден перейти на освободившуюся вакансию фельдшера в поселок Мерке, в ста километрах от Пишпека, уже в пределах другого губернаторства — Сыр-Дарьинского.

Теперь он бывал в Пишпеке только наездами, редко. Старший его сын Константин был устроен в Верненскую гимназию, а Миша учился в Пишпекском начальном училище.

Но вот в один из очередных приездов Василия Михайловича Фрунзе из Мерке в Пишпек к нему явился учитель Свирчевский и сообщил, что из Верненской гимназии пришло предложение рекомендовать для прохождения гимназического курса самого способного из учеников Пишпекской городской школы.

— Ну и что же? — хмуро спросил Василий Михайлович. Он даже думать не смел еще и второго сына послать з гимназию, тем более что подрастали три малолетние дочери.

Но Свирчевский набросился на него с упреками и уговорами:

— Мы признали Мишу наиболее достойным… А раз так, то хоть из кожи вон вылезь, а образование дать ему необходимо. Просто преступлением будет не дать развиться таким способностям.

И хоть очень туго приходилось семье фельдшера, а все-таки на последние гроши отправили Василий Михайлович с Маврой Ефимовной и Мишу учиться в город Верный, в гимназию.

Отправлен он был, по скудости средств, с так называемой «оказией» — с дунганским товарным обозом. Путь в двести тридцать два километра такой обоз проходил за семь-восемь дней на непрестанно понукаемых неторопливых волах.

К северу от Пишпека, в направлении Верного, местность с каждым километром выглядела все более унылой, угрюмой. Выжженная летним зноем степь, холмы и холмики, покрытые мелкорослой полынью, иглистыми кустиками эфедры. Только свист сусликов нарушал тягостную тишину. Но Миша не скучал в пути.

Время от времени через дорогу, с западных пастбищ на восточные, поближе к горам оборванные джигиты перегоняли большие бараньи отары. Как будто какие-то полые воды вдруг хлынут поперек пути. Еще не остриженная шерсть на тысячах бараньих тел волнится, как рябь на воде, и вся эта живая река шерсти и мяса сопит, фыркает, разноголосо блеет…

— Кимды кой-та? — кричит Миша Фрунзе погонщикам по-киргизски. — Чьи бараны?

— Бектонбай-да… (Все принадлежит Бектон- баю), — слышится ответ джигита, помахивающего длинной тонкой жердью, похожей на пику.

Перевалив Курдайский перевал, обоз несколько ускорил свое движение, и вот, наконец, Михаил увидел перед собой у подножия новой высоченной цепи гор знаменитый Верный, столицу Семиречья. По склонам гор спускались голубоватые хвойные леса, между которыми виднелись быстро несущиеся потоки. Город был весь в садах. Только крыши домов кое-где выступали из сплошной зелени.

Густой яблочный запах висел над Верным. Недаром по-казахски город этот именовался Алма- Ата, что значит «отец яблок».

Немногим оживленнее Пишпека, но так же зноен, дремотен был Верный. Только парады гарнизона да огромные скотные ярмарки всколыхивали время от времени вяло-размеренное течение верненскон жизни.

Город Верный властвовал над необъятной казахской степью и над горами Семиречья, выколачивал из миллионов степных и горных кочевников богатые подати и поборы, жирел на бараньем сале, на бесчисленных множествах бараньих туш и шкур…

В Верном жили все высшие чиновники края, стояло несколько полков пехоты и кавалерии. В центре города красовался дворец военного губернатора. Возле крепости, в полосатых будках, дежурили часовые, а в траве валялись маленькие, без лафетов пушки, отнятые когда-то у кокандцев.

Гимназия, деревянная, одноэтажная, стояла возле большого городского сада. А неподалеку от нее виднелось полицейское управление — длинное серое здание, лишь с двумя окнами на улицу. Все остальные его окна глядели во двор.

3. ПОМОЩЬ ВЕЛИКОГО ПОЭТА

И вот Миша Фрунзе в стенах гимназии. Он не слишком ощущал отсутствие семьи, не испытывал чувства одиночества. Родной брат его, Константин, с которым он вместе и поселился, учился уже в пятом классе, а вместе с Мишей поступили его товарищи — земляки по Пишпеку: Эраст Поярков, сын доктора, и Саша Ромодин, сын пишпекского нотариуса.

Миша сразу проявил себя отличным учеником. Вокруг него, коренастого, ясноглазого, одетого в узковатую, перешитую из братниной курточку, всегда толпились одноклассники. Тому задачку помоги решить, другому переложение проверь…

Видя способности Михаила Фрунзе, и педагоги относились к нему благосклонно. Только законоучитель, отец Филимон Янковский, все допытывался, какой он национальности.

— Фрунзе, ты немец? — спрашивал он не один раз — сперва по забывчивости, а потом, как видно, ради благодушной шутки.

— Нет, батюшка, я не немец, — отвечал Миша терпеливо.

— Француз?..

— Нет, и не француз…

— Грузин?

— Нет…

— Грек?

— Нет…

— Так кто же ты наконец?

— Из молдаван я, батюшка…

— Полно врать! Молдаване — как жуки черные, а ты, гляди, какой русый, да и глаза голубые…

На самом деле глаза у Миши были светло-серые.

— Да я в мамашу, а она — чисто русская, воронежская… — поясняет Миша.

— А ну-ка, перекрестись…

Миша крестился, и отец Филимон на том успокаивался…

— Ну, молодец, коли так… Учись, способный ты паренек…

Но вот вдруг словно гром разразился над братьями Фрунзе: неожиданно умер в далеком местечке Мерке их отец, Василий Михайлович. Его нашли мертвым в рабочей комнате при Меркенской больнице. А был он совсем еще не стар, сравнительно крепок. Видно, не вынес посыпавшихся на него за последнее время мелких и крупных ударов.