Послышался надрывный звук мотора, а затем застрекотали пулеметы и затарахтели пушки истребите* лей. Вдруг кто-то закричал:

— Сбили, сбили стервятника!.. Вон он падает!..

И действительно, в мрачной атмосфере полыхал огромный костер, стремительно приближаясь к земле. Вскоре раздался мощный взрыв.

— Думаю, что никто там не остался жив, — сказал мне начальник штаба полка.

— Вероятно, но все же пошлите туда несколько вооруженных людей, — ответил я.

— Парашютисты! Парашютисты! — забасил голос моего шофера Прохора, указывавшего рукой в тусклое пространство. Действительно, спускались белоснежные парашюты, и вскоре стало видно, что это немецкие летчики, выпрыгнувшие своевременно из загоревшегося «Хейнкеля-111».

— Срочно человек двадцать с автоматами и карабинами к лесу, чтобы не дать улизнуть туда гитлеровским воякам, — крикнул я начальнику штаба, а сам вскочил в «додж» рядом с Прохором.

— Гони, Прохор, в сторону их приземления, — сказал я старому солдату-шоферу, ранее служившему в противотанковом полку, где его трижды ранили немцы.

— Слушаюсь! — четко ответил мне бывший тульский оружейный мастер, ставший по воле военной судьбы водителем.

Пока мы добирались в район, куда опустились немецкие летчики, нас нагнал уже вернувшийся с боевого задания командир авиационного истребительного полка и, пересев в нашу машину, доложил, что первая пара не смогла найти воздушного пирата, а сам он, как ему советовали, заметил «Хейнкель-111» на фоне солнца и атаковал. Но, рано открыв огонь, только зацепил крыло немецкого самолета, а напарник врезал из пушек так, что «хейнкель» загорелся. Правда, и нашему герою досталось — его поджег стрелок. Командир сопровождал горевшего товарища и видел, как тот сел на поляне и выпрыгнул из полыхавшей машины, которая вскоре взорвалась. Командир послал туда машину с командой и санитарами.

Шофер остановил «додж» и басисто проговорил:

— Здесь они шлепнулись… Здесь, товарищ командир! Отдав команду вытянуться в цепь на расстоянии метров двадцати друг от друга, мы приготовили к бою пистолеты и пошли от леса в направлении болота. Под ногами пушистая трава… Много кустов можжевельника вокруг.

Неожиданно справа раздался выстрел, и мы увидели, как после команды дивизионного инспектора; «хэндэ хох!» из-за можжевельника с поднятыми вверх руками вышел огромный немец.

— Почему стрелял? — спросил я Костю, как звали все в дивизии боевогю штурмовика и истребителя — нашего инспектора.

— Для острастки, чтобы недолго таился, — ответил майор и добавил: — В чинах мой пленный — полковник.

— Молодец, Костя! — успел похвалить я товарища, а сам в этот момент услышал глухой щелчок из-за куста. Мгновенно сообразив, что кто-то прячется за можжевельником, я выстрелил из девятимиллиметрового трофейного маузера и услышал вопль. Слева подбежал мой шофер Прохор и, направив автомат, хотел было нажать на спусковой крючок.

— Прохор! Не сметь! — предупредил я строго солдата, видя, что на траве лежит раненный в левую часть груди щупленький лейтенант. Около правой руки его валялся «вальтер». Шофер поднял пистолет с травы, вытащил обойму и выбросил в ладонь патрон из ствола. Он внимательно осмотрел все и заключил:

— Осечка, командир. Видимо, пружина ударника слабовата или пистон отсырел. — С этими словами он показал всем патрон и, вставив его в ствол, зло добавил: — Сейчас попробую вторично… — И он нацелился в лежавшего немца.

— Прохор, лежачего не бьют! Стреляй вверх! — строго приказал я солдату. Прохор бросил на меня тяжелый укоризненный взгляд и поднял пистолет. Раздался выстрел…

— Долго жить будешь, командир… — буркнул недовольный солдат и протянул мне трофей. Я приказал пистолет отправить вместе с пленными в штаб, а шоферу объяснил:

— Нельзя нарушать конвенцию — добивать раненых.

— А им можно, им все позволено… — глухо говорил явно взволнованный, полный ненависти к врагу старый русский солдат, с иронией повторяя: — Конвенция… Конвенция…

Год тому назад, перед самой своей смертью, мой соратник по Великой Отечественной войне бывший шофер Прохор прислал мне письмо. Он больше не корил меня за то, что я не дал ему тогда пристрелить раненого лейтенанта, у которого плохонький «вальтер» дал осечку, благодаря чему я остался жив и сегодня имею возможность написать этот нехитрый рассказ.

1981 г.

КИНЖАЛ И БУРКА

Уходил 1937 год. Жителям одной шестой части планеты предстояли первые выборы в Верховный Совет Союза ССР. Это огромной важности шаг на пути дальнейшей демократизации жизни страны и вовлечения ее граждан в более активное участие в руководстве политическими, социальными и экономическими делами на всех уровнях управления страной, впервые строящей социализм.

Мы, летчики-испытатели авиационного завода, работаем с утра до вечера, летая на экспериментальных, опытных и серийных самолетах. Я возился с очередной модернизацией самолета конструкции бригады А. А. Архангельского, входившей в состав конструкторского бюро Андрея Николаевича Туполева. Самолет носит название АНТ-40. Но строевые советские военные летчики его называют СБ, что означает скоростной бомбардировщик, а испанские пилоты республиканцев нашу машину называют более ласково: «катюша».

Именно в этот период мне прислали просьбу дать согласие баллотироваться на выборах в Совет Национальностей Верховного Совета СССР от Дагестанской АССР.

Вот тебе загвоздка! Мои родные омские избиратели настаивают на том же самом!

Многие мне говорят: «Дагестанцам нужен джигит с мировой славой. Там довольно сложная обстановка сейчас. Если приглашают горцы, то следует просьбу их уважить…»

Видно, не судьба мне избираться в Омской области. И я стал изучать Дагестанскую республику. Прежде всего взял карты и понял — зовут меня люди, живущие в аулах, на вершинах многочисленных гор и хребтов, где трудно найти аэродром для посадки современного скоростного военного самолета, а в узких долинах почти не видно селений — там серебрятся бешеные потоки рек.

Думаю: «Вот так страна — гора на горе! Как заберешься в ее центральную часть?»

В свободное время хожу в библиотеки, ищу специальную литературу о Дагестане, обращаюсь в Исторический музей, Музей Революции. Наконец встречаюсь с изумительным человеком — большевиком, секретарем Дагестанского обкома ВКП(б) Максимом Федоровичем Сорокиным. Он рассказывает мне много интересного о Дагестанской республике. Сорокин похож на горца — черноволосый и черноглазый, красивый, энергичный. Спрашиваю его: «Вы местный житель?» Отвечает со смехом: «Лезгинку танцевать умею, на коне гарцую, а всех языков республики еще не освоил…» — «А что, у вас многоязычие?» Искрящиеся юмором глаза смотрят на меня так, что мне кажется, я задал глупый или весьма элементарный вопрос. «Что вы смеетесь? Я же ни черта не знаю о Кавказе, кроме его Эльбруса, Казбека да причерноморских курортов и прикаспийской береговой линии».

Максим Федорович успокаивает: «Это уже порядочный объем знаний, но совершенно недостаточный для познания Дагестана».

Разговор этот состоялся в гостинице «Москва».

И с тех пор с Сорокиным у нас завязалась дружба до самой его смерти.

Поговорив с товарищем М. Ф. Сорокиным, почитав некоторую литературу, рекомендованную знатоками Дагестана, я задумался: что же нужно сделать вначале для установления надежного и искреннего контакта с людьми неведомой мне страны?

Особенно удручала отсталость в культурном развитии и огромное влияние различного вида религий, в особенности фанатичного ислама, на многонациональную республику.

А по словам первого секретаря Дагестанского- обкома М. Ф. Сорокина, старинные исламские обычаи к 1937 году еще далеко не искоренены и уничтожить их не так просто. Нужен особо умелый, осторожный подход к переоценке древних, устаревших, вредных обычаев, еще царящих в некоторых семьях многонационального, свободолюбивого и гордого Дагестана.

Конечно, я послушал совет М. Ф. Сорокина, сходил в ЦК ВКП(б), посоветовался, снял свою кандидатуру для избрания в депутаты от родной Омской области, направив согласие в Дагестан.