Вы не должны допустить интервенции… Война принесет лишь слезы и несчастье! Можно быть уверенным, что американские солдаты не встретят никакого серьезного сопротивления со стороны мексиканской армии. Ведь это все пеоны с их женами, ведущие борьбу на улицах возле дверей своих домов…

Президент несколько раз сочувственно кивнул.

Рид продолжал с жаром. Голос его возбужденно звенел под высокими сводами:

— А что изменится, когда американские солдаты покинут страну? Ничего! Большие поместья, безусловно, будут восстановлены, засилье иностранного капитала возрастет, как никогда, ибо мы его поддерживаем. И когда-нибудь в будущем мексиканская революция вспыхнет снова.

Произнеся одним духом всю эту тираду, Рид сел. Президент с обезоруживающей мягкостью улыбнулся, пододвинул коробку сигар.

— Мой молодой друг, меня глубоко тронули ваши слова и ваша искренняя озабоченность за судьбу соседнего народа. Я разделяю ваши высокие чувства.

…Аудиенция окончилась. Рид уходил из Белого дома окрыленный надеждой и с верой в президента.

Утром в номере отеля он уже со спокойной головой и свежим глазом просмотрел запись беседы с Вильсоном.

И понял — разом исчезли все иллюзии. Лишенные покрова обаяния и остроумия, утратившие чарующие интонации голоса президента, на бумаге остались лишь несколько ни к чему не обязывающих фраз…

Как ни был Джон Рид захвачен защитой интересов мексиканской революции, она не могла отвлечь целиком его внимания от событий, происходящих в Соединенных Штатах.

Между тем в разгар весны 1914 года не где-нибудь за границей, а на самой американской земле, в штате Колорадо, обильно пролилась кровь. Это была рабочая кровь.

Здесь, в городе Ладлоу, произошел взрыв возмущения, гораздо более значительный, чем тот, что за год до этого Джон Рид наблюдал в Патерсоне. Это был район горняков, нещадно эксплуатируемых всесильной кликой мультимиллионера Рокфеллера. Когда шахтеры забастовали, охрана шахт совместно с милицией штата сожгла палатки забастовщиков. Те, кто спасся от огня, попали под свинцовый ветер.

Чудовищное преступление в Ладлоу потрясло всю страну. И Рид не мог остаться в стороне.

Он приехал в Тринидад, в Колорадо, 30 апреля, примерно через десять дней после массовых убийств в Ладлоу. Был ясный, солнечный день. Работали магазины и кинотеатры. Ходили трамваи…

В глаза бросалось только отсутствие женщин и детей: после всего случившегося они еще долго не выходили из подвалов.

По улицам расхаживали бастующие горняки — рослые, сильные люди с мужественными лицами.

Потом Рид увидел трех солдат милиции. Они шли прямо по мостовой, не оглядываясь по сторонам, «шли как сквозь строй между двух рядом толпившихся на тротуаре людей, в глазах которых горела ненависть».

На стене одного из домов Рид прочитал: «Если благочестивый лицемер раздает в трущобах Нью-Йорка милостыню во имя Христа, а в Колорадо расстреливают горняков, то где же здесь духовный прогресс? Если в Нью-Йорке он ратует за освобождение белых рабов, а в другом месте создает благоприятные условия для торговли ими, получит ли он воздаяние на том свете?»

Он спросил, кто написал эти слова, и получил ответ: один доктор, никакого отношения к союзу горняков не имеющий.

Рид приехал в Колорадо, когда кульминационный момент трагедии уже остался позади. Ему пришлось восстанавливать ход событий, как следователю, как историку. И он воссоздал историю войны в Колорадо, подвергнув анализу сотни документов, рассказов очевидцев и участников, свидетельских показаний. Очерк, созданный Ридом после поездки в Колорадо, стал гневным и доказательным обвинением клике Рокфеллера и всему капиталистическому строю.

Рид не был беспристрастным летописцем, но с самого начала стал на сторону забитых, обездоленных людей, впавших в такую отчаянную нищету, что они и сами не знали, что им предпринять. Он отметил, что в стачке не было ничего особенно революционного, что забастовщики не были ни социалистами, ни анархистами. Они не собирались ни захватывать шахты, ни уничтожать систему наемного труда. Им просто стало невтерпеж жить так, как они жили.

С фактами в руках Рид неопровержимо разоблачает преступления шахтовладельцев, вскрывает закулисные связи между ними, шерифами, государственными чиновниками и самим губернатором. Под его пером постепенно вырисовывалась ужасающая картина…

«Несмотря на закон о восьмичасовом рабочем дне, никто не работал менее десяти часов. А когда горняки подняли забастовку, генеральный адъютант Шерман Белл, командовавший милицией, приостановил действие права habeas corpus[9], заявив при этом: «К черту конституцию!»

Да и о какой конституции могла идти речь, когда и богом и царем в Колорадо был Джон Рокфеллер!

Рид приводит цифры впервые в своей журналистской практике. Шахтеры Колорадо получают заработную плату меньшую, чем в других местах. Они вынуждены оплачивать из своего кармана не только визиты врача, но и стоимость взрывчатки. Число убитых в шахтах Колорадо за последние годы относилось к числу убитых во всех остальных шахтах, вместе взятых, как 3½:1.

Все прокуроры, шерифы, мэры даже попечители школьных советов состояли на службе у «Колорадо фьюэл энд айрон компани».

Рабочие поначалу были настроены мирно и обратились к предпринимателям с просьбой обсудить их весьма скромные пожелания. Хозяева в ответ стали готовиться к открытой войне. Они пустили в ход мощную, отлаженную годами беспощадную машину борьбы с забастовками.

Глубокой осенью, когда шел дождь со снегом, в дома шахтеров стали врываться охранники. Всех, кто отказывался идти на работу, вышвыривали с убогим скарбом под открытое небо. Таких набралось 11 тысяч человек!

Охранники схватили и продержали два месяца в тюрьме старейшую активистку рабочего движения в Америке восьмидесятичетырехлетнюю Матушку Джонс. Ее имя знал каждый трудящийся в стране.

Изгнанные из своих домов стачечники поселились в палаточных городках — зимой! Охранники и нанятые предпринимателями банды уголовников едва ли не каждый день совершали налеты на эти колонии: убивали, избивали, насиловали.

Тогда — и только тогда! — стачечники стали вооружаться, если можно назвать вооружением несколько десятков старых охотничьих ружей, которые им удалось раздобыть.

Тогда в Ладлоу ввели войска. И 19 апреля без предупреждения прямо по палаткам застрочили пулеметы.

«Это было беспощадное и заранее обдуманное истребление колонистов, — писал Джон Рид. — Милиционеры рассказывали мне, что им было приказано разрушить палаточную колонию и уничтожить в ней все живое.

…Ураганный пулеметный огонь разорвал на куски покрытия палаток, и это вызвало ужасную панику. Часть женщин и детей устремилась на равнину, подальше от палаточной колонии. Их расстреливали на бегу…

…Сражавшиеся мужчины, напуганные всем происходившим, бросились к колонии, но град пуль заставил их повернуть назад. Теперь в дело вмешались охранники. Они стреляли разрывными пулями… Пулеметы не замолкали».

Порой Рида самого охватывало сомнение: неужели эти ужасающие преступления, о которых ему выпала горькая доля писать, правда? Неужели это все произошло в самом свободном и демократическом государстве мира?

Да, все случилось именно так, как он писал…

«…Когда стемнело, милиция окружила палаточную колонию тесным кольцом… Один из солдат, держа в руках ведро с керосином и кисть, подбежал к ближайшей палатке, смочил ее обильно керосином и поднес спичку. Пламя взметнулось, освещая все вокруг. Остальные солдаты бросились к другим палаткам, и в минуту весь северо-западный участок колонии был охвачен пламенем.

…И при мерцающем свете горящих палаток милиция принялась вновь и вновь обстреливать беглецов».

Потом солдаты ворвались в колонию. Озверев от вида крови, охваченные жаждой разрушения, они убивали всех, кто попадал под руку. Не жалели ни женщин, ни детей. Позднее только из одного погреба миссис Петруччи было извлечено 11 обуглившихся детских трупов.