Примите, гражданин, мой почтительный привет.

Вера Засулич».

Маркс, чтобы ответить русской революционерке, глубоко изучил материалы по экономике пореформенного сельского хозяйства России и примерно месяц спустя направил ей письмо.

В 10-ю годовщину Парижской коммуны в Лондоне состоялся славянский митинг под председательствованием Льва Гартмана. Маркс и Энгельс послали этому собранию приветствие, в котором указывали на успехи международного рабочего движения как на доказательство того, что дело Коммуны не погибло и дало свои плоды.

Оба они внимательно следили и за событиями в России — процессом Желябова, Перовской, Кибальчича и других народовольцев. Мужество этих стойких революционеров вызвало у них чувство восхищения.

«Когда Парижская коммуна пала после свирепой бойни, устроенной защитниками «порядка», победители никак не предполагали, что не пройдет и десяти лет, как в далеком Петербурге произойдет событие, которое в конце концов должно будет неизбежно привести, хотя бы и после длительной и жестокой борьбы, к созданию российской Коммуны», — писали Маркс и Энгельс.

2 декабря 1881 года умерла Женни Маркс. До последней минуты она сохраняла сознание. Когда ей стало трудно говорить, она, чтобы ободрить близких, попыталась пожать им руки. Ее последние слова, сказанные по-английски, были обращены к тому, кого она любила больше всего в жизни:

— Чарли, силы мои сломлены.

Глаза, устремленные на мужа, на миг стали снова яркими и лучистыми, как в юности, и в последний раз отразили величье и глубину сердца этой необыкновенной женщины. Любовь облегчила ей смерть.

Когда умерла Женни, Карл как бы перестал чувствовать и мыслить. Сила удара была чрезмерна. Так шум, производимый движущейся землей, настолько оглушителен, что его не воспринимает человек. Горе свалило этого титана. К тому же он все еще не вылечился от воспаления легких. Ввиду этого врачи и родные настояли на том, чтобы он не провожал умершую жену на кладбище.

Женни Маркс похоронили на неосвященной земле кладбища Хай Гейт, на которое так часто она смотрела с вершины Хемстедских холмов. Сильно заикаясь от волнения и не стыдясь слез, над открытой ее могилой с прощальным словом выступил Энгельс.

— Друзья, — начал он и окинул взглядом скорбные, плачущие фигуры собравшихся, — женщина прекрасной души, которую мы хороним, родилась в Зальцведеле в 1814 году…

Энгельс остановился. Горько плакала, склонившись над гробом, Ленхен. Было темно. Черно-желтый туман наползал на Лондон. Ленхен заглянула в большую яму, где согласно желанию покойной Женни когда-нибудь будет стоять гроб и с ее останками.

Энгельс между тем рассказывал о Женни, делившей судьбу Маркса, о ее вдумчивости и отваге в революционной борьбе, о силе духа в изгнании, о жертвах, принесенных ради рабочего движения.

— То, что эта жизнь, — продолжал Энгельс, — свидетельствующая о столь ясном и критическом уме, о столь верном политическом такте, о такой страстной энергии, о такой великой самоотверженности, сделала для революционного движения, не выставлялось напоказ перед публикой, не оглашалось на столбцах печати. То, что она сделала, известно только тем, кто жил вместе с ней. Но одно я знаю: мы не раз еще будем сожалеть об отсутствии ее смелых и благоразумных советов: смелых без бахвальства, благоразумных без ущерба для чести.

Мне незачем говорить о ее личных качествах. Ее друзья знают их и никогда их не забудут. Если существовала когда-либо женщина, которая видела свое счастье в том, чтобы делать счастливыми других, — то это была она.

Не только в Германии, но и во Франции рабочее движение, несмотря на поражение Парижской коммуны и бесчеловечную расправу буржуазии с ее защитниками, снова окрепло. Дряхлый Тьер ошибся, когда объявил социализм навсегда умершим. Зверски расправившись со 100 тысячами коммунаров, он все же просчитался. Уже в 1876 году, невзирая на военные суды, расстреливавшие каждого заподозренного, в Париже заседал первый рабочий конгресс. И хотя повестка его работ была самой безобидной, французский пролетариат вновь напомнил о своем существовании и сплоченности.

По всей стране росли фабрики и заводы, а с ними и количество промышленных рабочих. Появились и новые руководители тружеников. Одним из них был Жюль Гед, чье зажигательное красноречие, яркий полемический дар, остроумие действовали, словно дрожжи, на которых поднялось пролетарское движение. Собрался второй рабочий конгресс в Лионе, испугавший, однако, правительство и фабрикантов, так как вовсе не походил на первый, отличавшийся покорностью и готовностью сговора. Гед и его товарищи не сдались, несмотря на начавшиеся преследования, и в Марселе на третьем съезде, имея большинство, выступили как Социалистическая партия Франции.

Весной 1880 года Гед приехал в Лондон, чтобы с Марксом, Энгельсом и Лафаргом составить проект избирательного документа молодой партии. После долгих споров сошлись на общей программе-минимум. В ней после небольшого введения, посвященного объяснению целей коммунизма, перечислялись требования, проистекавшие из особенностей рабочего движения.

Маркс считал программу средством рассеять туман из пустых фраз, которые долгое время мешали рабочим понять действительное положение вещей. Судя по возражениям и по сочувствию, вызванному программой, Маркс пришел к выводу, что, наконец, во Франции возникло настоящее, организованное рабочее движение вместо хаотических сект. Он одобрил решение Поля Лафарга и Шарля Лонге, двух изгнанников Коммуны, вернуться на родину. Французское правительство в это время объявило об амнистии коммунарам.

Поль Лафарг в Париже начал работать вместе с Гедом, а Лонге занял пост редактора газеты «Справедливость», издаваемой Клемансо. Он поселился вместе с семьей в маленьком городке Аржантейль, расположенном в 20 минутах езды от столицы.

В ту пору вернулся в Париж из тюрьмы амнистированный Огюст Бланки. Ему было уже 74 года, из которых более 30 он провел в заключении.

За год до своей смерти он основал газету, назвав ее «Ни бога, ни господина». В первых же ее номерах начал печататься роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?».

Для больших сердец и умов не наступает увядания. Если у некоторых диких племен ценились мускулы больше мозга и физически дряхлый, ослабевший от бремени лет старик становился обузой и от него стремились скорее избавиться, то чем выше духовный мир человечества, тем дороже для него мудрость, опыт, знание жизни — то, что несут с собой годы.

Для гениев нет старости. Маркс с годами становился все более мощен духовно. Его мышление, творчество, стиль достигли высочайших вершин. Но смерть жены нанесла ему тяжелый удар. Он уподобился орлу с раздробленным крылом.

— Смерть — несчастье не для умершего, а для оставшегося в живых, — грустно повторял он слова Эпикура.

Маркс не переставал болеть. Через две недели после смерти Женни он писал за океан одному из своих друзей и соратников:

«Из последней болезни я вышел вдвойне инвалидом: морально — из-за смерти моей жены, и физически — вследствие того, что после болезни осталось уплотнение плевры и повышенная раздражимость дыхательных путей.

Некоторое время мне, к сожалению, придется целиком затратить на восстановление своего здоровья».

Всю нежность, которой так много было в сердце Маркса, он перенес на своих дочерей и внуков. Он всегда горячо любил детей. Все ребятишки прилегающего к Мэйтленд-парк-род квартала знали, что а в карманах Маркса для них обязательно найдутся леденцы и сахар. Оставшись без Женни, Карл надеялся заполнить бездонную пустоту, образовавшуюся в его сердце, обязанностями дедушки.

«Только что Тусси вместе с Энгельсом отвезли на извозчике, — писал он Женнихен Лонге в том же декабре, когда похоронил жену, — в транспортную контору рождественские подарки для наших малышей. Ленхен просит, чтобы я специально указал, что от нее — одна курточка для Гарри, одна для Эдди и шерстяная шапочка для Па, затем для того же Па голубое платьице от Лауры; от меня — матросский костюм для моего дорогого Джонни. Мама так весело смеялась в один из последних дней своей жизни, рассказывая Лауре, как мы с тобой и с Джонни поехали в Париж и там ему выбрали костюм, в котором он выглядел, как маленький «мещанин во дворянстве».