В Парижской коммуне, несмотря на короткий период ее существования, Маркс увидел в первоначальной, еще только зарождавшейся, но уже достаточно отчетливой форме черты государства нового исторического типа. Маркс писал, что Коммуна «была, по сути дела, правительством рабочего класса, результатом борьбы производительного класса против класса присваивающего; она была открытой… политической формой, при которой могло совершиться экономическое освобождение труда».

Страницы воззвания Международного Товарищества Рабочих о гражданской войне во Франции проникнуты глубокой верой в революционные силы народных масс и восхищением героизмом рабочего класса Франции и деятельностью Коммуны. Старому миру Версаля — этому «сборищу вампиров всех отживших режимов» — Маркс противопоставляет огромную преобразующую силу пролетарской революции. «Гражданская война во Франции» звучит гимном рабочему классу Парижа, сделавшему первые шаги по пути создания пролетарского государства. «Трудящийся, мыслящий, борющийся, истекающий кровью, но сияющий вдохновенным сознанием своей исторической инициативы Париж, — писал Маркс, — почти забывал о людоедах, стоявших перед его стенами, с энтузиазмом отдавшись строительству нового общества!»

Маркс и его семья переживали мучительные дни, беспокоясь о многих соратниках, сражавшихся в Париже. Ничего не знали об Элизе. В Модена-Вилла стекалось много беглецов парижских коммунаров. Там они находили дружеский кров и заботу. Никто из них ничего не мог сказать о судьбе славной русской революционерки. Наконец из Швейцарии пришло долгожданное письмо от секретаря Романского федерального комитета Интернационала, в котором сообщалось о Дмитриевой: «Это чудо, что она спаслась. Она у нас в Женеве, и мы охраняем ее с величайшей заботой. Ей удалось с несколькими друзьями и подругами ускользнуть от этой ужасной бойни».

Осенью 1871 года, оправившись от ранения и глубокого тяжелого душевного потрясения, Дмитриева вернулась на родину. Тайна ее настоящего имени не была никогда раскрыта русской полицией. Дмитриевой больше не существовало. Елизавета Лукинична Томановская, вдова полковника, беспрепятственно пересекла русскую границу и направилась в Новгородскую губернию. После недолгого пребывания в глуши Томановская переехала в Москву. Связь ее с Марксом изредка поддерживалась письмами.

До самой франко-прусской войны Лафарг с женой и маленьким сыном Этьеном — Шнапсиком жили в Париже, в маленькой квартирке на улице Шерш-Миди. Зять и дочь Маркса усиленно пропагандировали идеи марксизма во Франции. По крутой лестнице на верхний этаж в квартиру Лафаргов нередко в это время поднимался, тяжело дыша, худенький старик с узким строгим лицом аскета и неповторимыми по силе взгляда глубоко запавшими глазами. Это был любимец многих поколений французских революционеров, твердый, как каменные громады крепостных тюрем, где прошла большая часть его жизни, великий человеколюбец — Огюст Бланки. Не было таких пыток и испытаний, которые могли бы сломить волю и веру в конечную победу этого удивительного ветерана революции. Он не признавал осторожности. Чрезмерная отвага иногда делала его неосмотрительным и вела к неудаче. Терпеливый в тюрьме, где он десятками лет ждал свободы, Бланки не хотел, вопреки подчас здравому смыслу, стратегическому расчету, откладывать ни на час поединка со своими врагами — французской буржуазией и ее правительством. И одно поражение его заговоров и восстаний следовало за другим. А он оставался все тем же храбрым до безумства, непреклонным до фанатизма и самоотверженным до самозабвения. Революционный бой стал его стихией. Он восставал всю жизнь не только против тирании, но и против самой могучей силы на земле, против Времени, не желая примириться с тем, что родился предтечей, а не вершителем победы трудящихся. И снова каменные своды тюрем на долгие годы смыкались над этим великим упрямцем и воителем.

У Лафарга Огюст Бланки читал «Нищету философии» Маркса. Он восхищался этой книгой, посрамившей Прудона, исконного недруга Бланки и его последователей. Но тактики марксизма он не понял и навсегда остался только заговорщиком. Дважды после буржуазной сентябрьской революции Огюст Бланки поднял парижских пролетариев на восстание, чтобы свергнуть правительство национальной измены. Бланкисты были разбиты, их 65-летний вождь схвачен и снова обречен на погребение заживо в тюрьме Бель-Иль, далеко от Парижа. Бланки просидел там целых восемь лет. Так и не видел он блеснувшую и погасшую Парижскую коммуну, за которую отдали жизнь многие его соратники.

В сентябре 1870 года Лафарги покинули Париж и переехали к родственникам в Бордо. Несмотря на то, что Бордо был одним из значительных торгово-промышленных городов Франции, рабочий класс его оставался немногочисленным и влияние местной секции Интернационала ничтожным.

Поль Лафарг немедленно принялся за работу среди бордоских тружеников. Он создал газету, пропагандировавшую взгляды Международного Товарищества Рабочих. После провозглашения Коммуны значительно возросшая бордоская секция Интернационала высказалась за поддержку парижских рабочих и организацию им всяческой помощи.

В апреле Поль Лафарг пробрался в Париж, где виделся с деятелями Коммуны. Получив задание поднять на юго-востоке Франции восстание, чтобы помочь этим сражающимся парижанам, Лафарг вернулся в Бордо. Однако предпринятое там революционное выступление не удалось. Несмотря на поражение, оно выявило симпатии трудящегося населения города к Коммуне.

Лаура горячо сочувствовала героическим коммунарам. Если бы не больные дети, она бросилась бы в Париж, на баррикады. «Я практикуюсь в стрельбе из пистолета, — писала она, — в здешних полях и лесах, так как вижу, как хорошо сражались женщины в недавних боях, и никто не знает, что еще может произойти».

В мае к Лафаргам приехали из Лондона Женнихен и 16-летняя Элеонора. Едва весть о гибели Коммуны дошла до Бордо, в городе начался разгул реакции.

«Почва Бордо оказалась слишком горяча для него, — писала Лаура отцу о Лафарге. — Реакция свирепствует там, как и везде. Версальские звери разослали своих шпионов и жандармов по всей Франции, и во всех больших городах стало невозможно жить тем, кто не в достаточно хороших отношениях с полицией».

Чтобы избежать ареста, Лафарги с двумя больными детьми отправились на юг Франции, в Пиренеи, поближе к испанской границе. Следом за ними туда же прибыли обе сестры Лауры. Однако в курортном местечке Люшон, где все они снова встретились, разыгрались неожиданные события. Поль Лафарг был разбужен как-то на рассвете одним доброжелателем-республиканцем, служившим в полиции. Тот предупредил его о полученном приказании немедленно арестовать эмиссара Интернационала, связного между Бордо и Парижской коммуной, зятя самого Маркса.

Лафарг тотчас же бежал в Испанию. Все три дочери Маркса остались в Люшоне, так как младший из двух сыновей Лауры был тяжело болен. Вскоре ребенок умер. Только в начале августа Лаура с единственным из трех оставшимся в живых ребенком в сопровождении Женнихен и Тусси поехала к мужу, в маленький испанский городок.

Проводив сестру за границу, Женнихен и Тусси вернулись во Францию. Они добрались до пограничного французского местечка. Сестры рассчитывали беспрепятственно поехать в Люшон, но, несмотря на британские паспорта, были задержаны. Обыск, которому подвергла обеих девушек какая-то «весьма неженственная женщина», был чрезвычайно придирчивым и унизительным.

«Мне кажется, что я до сих пор чувствую, как ее паучьи пальцы бегают у ценя в волосах», — вспоминала Женни. В Люшон дочерей Маркса привезли под конвоем полицейских и там подвергли многочасовым грубым допросам порознь и вместе. От них хотели добиться сведений о Лафарге и других деятелях Коммуны и Интернационала. К Женни, которая спокойно и твердо отказалась давать присягу и отвечать на провокационные вопросы, ввели Элеонору; сестер поставили спиной друг к другу. Однако все попытки запутать допрашиваемых ни к чему не привели. Элеонора также отказалась от дачи клятвы.