Черкните, пожалуйста, согласны ли Вы на это предложение:

Готовый к услугам Н. Ленин»[85].

Совсем недавно, в конце мая 1913 года, на предложение большевиков в Женеве выступить на собрании, посвященном 15-летию существования партии, Плеханов ответил согласием: «Дорогой тов. Ольга, я с большим удовольствием принял Ваше предложение насчет речи, но я решительно не знаю, когда именно я буду в Женеве: должно быть не раньше июня. Это, очевидно, Вам не подойдет. Я очень жалею об этом: я рад бы был выступить с большевиками. Крепко жму Вашу руку.

Преданный Вам Г. Плеханов»(4—I, 260).

А на это письмо Ленина Плеханов либо не ответил, либо письмо, в котором Плеханов объяснял невозможность приезда, пропало. Ведь письма к Ленину перлюстрировались, и часть из них не доходила до адресата.

Ленин ждал ответа. Через месяц он писал: «Плеханов, говорят, в Париже. Если можете, повидайте его, архиважно: я ему написал (архиконспиративно — только ему лично) про школу и звал приехать. Молчит, жулябия, Игнатий Лойола, генерал от виляния. Ну, ему же хуже». И далее через несколько строк: «На Туликова серьезные надежды. На остальных (ненаших) меньше. Жаждут «науки» и требуют Плеханова. Дурак будет он, коли не поедет»[86].

Плеханов еще печатался в «Правде», но им целиком овладела навязчивая и неосуществимая идея «единства партии» во что бы то ни стало, что было бы непростительной уступкой ликвидаторам, троцкистам, «впередовцам».

В августе 1913 года умер ветеран международного рабочего движения Август Бебель. Для Плеханова это было настоящее горе — личные связи с Бебелем, особенно последнее время, были его моральной поддержкой.

На похоронах Бебеля в Цюрихе присутствовало много народа — кроме немецких и швейцарских рабочих, прибыли многочисленные делегации от всех социалистических партий. Когда пришла очередь говорить Плеханову, он поднялся на трибуну и увидел море голов. Было жарко, а шляпу пришлось снять, першило в горле. Такое состояние как-то сливалось с чувством скорби, казалось непременным аксессуаром похорон. Плеханов откашлялся и сказал:

«Смерть Бебеля оплакивается пролетариями всех стран. Нам казался он достойным удивления, признанным представителем и деятельнейшим творцом великой социалистической партии Германии; но и как автор великолепной книги о женщине он снискал бесчисленных читателей в России. Он представлялся нам организатором и подготовителем победы, человеком дела, владевшим острым пониманием возможного, чуждым всякой утопии революционером, отдававшим себе отчет в современном состоянии и будущности пролетариата. Он следил с горячим интересом за каждым шагом нашего революционного движения, он задавался вопросом, какое положение должен занять германский пролетариат, если германское правительство, при победе рабочего движения в России, объявит войну своей восточной соседке»(4—II, 76).

И здесь бы Плеханову кончить речь. Но он решил использовать имя Бебеля для достижения своих «примирительных» целей и продолжал:

«Мы поражаемся прежде всего ему, как высоко стоящему стражу единства германской партии.

Пусть он послужит нам примером для подготовки конца столь достойных сожаления разногласий среди русских партийных товарищей!»

Когда Ленину стало известно о выступлении Плеханова, он с гневом пишет Г. Л. Шкловскому: «Что и как было с Плехановым, отмочившим глупенькую демонстрацию за единство с ликвидаторской сволочью?»[87]

Ленин все время боролся за Плеханова, пристально следил за его работами и выступлениями, он надеялся, что тот откажется от своей ложной идеи «единства враждующих братьев» и они вновь смогут сотрудничать.

21 сентября 1913 года, рассказывая Шкловскому о победах большевиков над ликвидаторами на собраниях рабочих в России, Ленин восклицает: «Эх, втолковать бы Плеханову, что лучше не глупить, не играть в блоки с мертвецами»[88].

А через несколько недель в письме тому же адресату: «Про Плеханова говорят, будто он послал Мартову «формулу объединения», а Мартов ответил отказом. Несерьезно-де, ибо Вы сильно колеблетесь. По-моему, это либо утка, либо переврано жестоко. Не знаете ли источника сей сплетни?»[89].

Через несколько месяцев Ленин повторяет попытку восстановить контакты с Плехановым. Он пишет ему от имени большевистского журнала «Просвещение», предлагая написать статью в связи с 10-летием со дня смерти Н. К. Михайловского: «Тема тем более важна для пролетарского журнала, что в последнее время народники вновь делают попытки проникнуть в рабочую среду. В этот момент дать критику основных положений народничества (философских и проч.), как они отразились в сочинениях Михайловского, особенно важно для нашего журнала, аудитория которого почти сплошь рабочая»[90].

Плеханов опять не ответил.

Но еще в 1914 году, до начала первой мировой войны, в России и отчасти за границей продолжается сотрудничество большевиков-ленинцев с Плехановым и другими меньшевиками-партийцами в критике ликвидаторов и философов-антимарксистов.

И вместе с тем 26 марта 1914 года Плеханов пишет своему стороннику-примиренцу, принадлежавшему к большевистской партии (были и такие), А. И. Любимову: «…Вы сами понимаете, что я далеко не безусловный сторонник сближения с ленинцами».

В мае того же года Плеханов пишет А. Бурьянову: «Смешно и думать теперь, чтобы толкать вперед кадетов: они безнадежны. Чхеидзе не прав; ленинцы в этом случае берут верный тон. Нужно больше энергии».

Вскоре начинает выходить «Единство» — новая газета, руководимая Плехановым, преемница тихо почившей от отсутствия подписчиков газеты «За партию». Плеханов всячески поддерживает свое новое детище, готовит для нее статьи, несмотря на то, что загружен теоретической работой, особенно по истории русской общественной мысли.

В этот последний перед войной год выходят из печати теоретические работы Плеханова — «Французский утопический социализм XIX века», «Утопический социализм XIX в.» и I том «Истории русской общественной мысли».

В «Истории…» он критиковал буржуазно-либеральные утверждения о том, что русская общественная мысль якобы представляет собой простое заимствование западноевропейских течений и не имеет своих сколько-нибудь значительных и самостоятельных традиций; он решительно опровергал измышления идеологов помещичье-буржуазной контрреволюции (в частности, авторов пресловутого сборника «Вехи»), будто бы русская революционная мысль XIX века «беспочвенна» и страдает «доктринерством». Доказывая, что «наши нынешние (то есть революционные, социалистические. — Авт.) взгляды и стремления представляют собою органический продукт истории русского революционного движения», он сделал справедливые выводы о том, что революционные мыслители России XIX века, особенно Белинский и Чернышевский, были предшественниками марксизма в России, что революционный российский пролетариат является их законным наследником.

С другой стороны, Плеханов отвергал изоляционистские тенденции славянофильских, народнических и других антимарксистских историков общественной мысли в России, которые представляли ее столь специфичной, что не видели никакой ее связи с мировой культурой, а влияние западноевропейской революционной мысли, особенно марксистской, объявляли чуждым «русскому духу», неприемлемым для русских людей, вредным для России. Плеханов доказывал, в частности, неправильность односторонних суждений о русской общественной мысли, как сплошь религиозной, идеалистической и ретроградной. Однако не всегда, особенно в период своего меньшевистского грехопадения, Плеханов последовательно проводил свои марксистские взгляды на историю русской общественной мысли. Еще в 1890 году, говоря об отношении Чернышевского к либералам, Плеханов подчеркивает его убийственные характеристики российского либерализма: «Трусость, недальновидность, узость взглядов, бездеятельность и болтливая хвастливость — вот отличительные качества, какие он видел в тогдашних либералах». Но впоследствии Плеханов уже не придерживается этих глубоко верных характеристик, а в 1912–1916 годах в процессе работы над «Историей русской общественной мысли» еще дальше отходит от них. Испытывая в то время влияние либеральной концепции русского исторического процесса, Плеханов нередко высказывал в «Истории русской общественной мысли» ошибочные взгляды. Так, например, он считал, что все сословия и классы России были закрепощены царизмом, утверждал, что крестьянские движения, роль которых в истории России он недооценил, якобы не расшатывали, а укрепляли помещичье-самодержавный строй. Вместе с тем он преувеличивал влияние западных либерально-буржуазных теорий на русскую общественную мысль и в ряде случаев недооценивал самостоятельное значение ее традиций.